Господин Гориллиус - Давид Дар

Малютка Ганс был детиной исполинского роста и достойной толщины. То ли от частого употребления пива, то ли по наследству от отца, владельца крупного сосисочного завода, только малютка Ганс, несмотря на свои двадцать пять лет, обладал такой комплекцией и такой силой, что мог одной своей жирной рукой поднять столик со всеми находящимися на нем бутылками, кружками и закусками.

Казалось бы, чего тужить такому детине? Однако он меланхолически говорил:

— Прозябаем мы, старина, прозябаем. Мы молоды, мы хотим веселиться. Так нет! Сиди в поганой аудитории и читай поганые книги.

— Да, жизнь, прямо сказать, никудышная, — мрачно ответил отчаянный Фриц, почесывая свои русые вихры. Он был незаконнорожденным сыном государственного прокурора и проститутки. С помощью своего высокопоставленного отца, он поступил в университет, но очень скоро разочаровался в науках и увлекся торговлей кокаином. Через непродолжительное время и это ему надоело. Он опять вернулся в университет, объявив себя революционером и порвав связи с высокопоставленным отцом. Но так как жить на что-то надо было, то он пошел на содержание к престарелой кинозвезде. Однако и революционера из него не вышло, и звезда его закатилась, а папаша теперь уж сам порвал с ним. Тогда он стал предлагать себя любой политической партии для свершения террористического акта. Покупателей сразу не нашлось, и, совершенно разочаровавшись в жизни, он стал председателем студенческого клуба самоубийц.

— Никудышная жизнь! — опять повторил отчаянный Фриц. — Эх, выпить бы сейчас!.. Хозяин, не дашь ли опять в кредит? Нет? Ах ты, каналья!..

— Я уж сегодня просил, просил у папочки, ни гроша, сукин сын, не дал, — мрачно доложил Ганс.

— Вот, казалось бы, если поразмыслить — чего проще: взять да своротить башку на сторону этой жирной свинье буфетчику и выпить, чего захочется! А? Так нет, навыдумывали люди всякие там «чести» да «приличия»!.. Совсем человеку деться некуда.

— Да, это ты верно говоришь, старина. Вот на прошлой неделе случайно как-то пошутил с одной дамочкой. Ну, казалось бы, что об этом и вспоминать. Так нет, протокол составили, и пришлось папаше свой карман потрясти.

Тоска и меланхолия усиливались. Подперев голову руками, малютка Ганс задумчиво запел песенку золотой молодежи Брюнхенского университета:

Наши кулаки ищут драки,Ой-ля-ля, ой-ля-ля.Наши языки ищут враки,Ой-ля-ля, ой-ля-ля,Ах, мне книга не нужна,Ой ля-ля, ой ля-ля.Я хочу бокал вина,Ой-ля-ля, ой-ля-ля.

Так пели они, уставившись мутными глазами в пустые пивные кружки, когда дверь раскрылась и на пороге появился незнакомец с поднятым воротником и нахлобученной на самые уши шляпой. Он был невероятно широкоплеч, приземист, и руки его болтались, как два жгута. Шел он вразвалку, какой-то странной походкой, как будто приседая или идя на несколько согнутых ногах. Он немного прихрамывал.

Вошедший, не глядя по сторонам, прошел в самый темный угол и сел к столику. Низким, грудным голосом он заказал себе крепчайшего коньяку. Услужливый и добродушный буфетчик поспешил удовлетворить его просьбу и поставил перед ним рюмку. Незнакомец взглянул на нее, небрежным движением руки смахнул ее со стола и грозно закричал на буфетчика:

— Ты что, смеешься надо мной, земляной червь? Или я младенец, что ты наливаешь мне в наперсток? Налей мне в самую большую кружку, которая только у тебя есть.

Испуганный буфетчик бросился к стойке, а молодежь, заинтересованная поведением и словами незнакомца, разглядывала его.

— Ставлю свою Эмхен против твоей Гретхен, — сказал отчаянный Фриц, — что он выпьет всю эту кружищу до дна и даже не поморщится, я уж это вижу.

Малютка Ганс охотно принял спор.

А незнакомец, между тем, взял кружку в обе руки и одним глотком выпил все ее содержимое. Потом попросил буфетчика дать ему закусить: бананов или там каких-нибудь орехов.

— Коньяк закусывает бананами! Вот это да! — шептал потрясенный малютка Ганс. Он был так заинтересован незнакомцем, что даже не испытывал сожаления об утраченной Гретхен. — Вот это да! — шептал он в экстазе. — Вот это я понимаю!

Между тем незнакомец, закусив вместо орехов жареными каштанами, попросил и сразу же выпил еще одну такую же громадную пивную кружку, наполненную коньяком. Выпив, он даже забыл закусить.

Удивлению и восторгам восхищенных студентов не было пределов. Во все глаза глядели они на незнакомца, как он откинул ногой стул и пошел, несколько волоча одну ногу, к дверям. Путь его лежал как раз мимо их столика. Они с интересом разглядывали его уродливое, заросшее какой-то коричневой щетиной морщинистое лицо и думали:

«Вот это парень! Вот это да! Хоть он и похож на обезьяну, но это действительно человек, и стоящий того, чтобы с ним познакомиться».

Незнакомец шел прямо на них. Он приблизился к стулу, на котором сидел малютка Ганс, и даже шагу не сделал в сторону, чтобы его обойти, — просто своротил стул на бок, так что малютка Ганс плюхнулся на пол и растянулся.

— Вы могли бы хоть извиниться, господин, — вскочил на ноги вспыливший Фриц.

Незнакомец, даже не остановившись, спросил:

— Чего ты лепечешь, печенка мартышки?

— Если вы не смогли обойти стул, то, по крайней мере, можно было попросить нас посторониться. За это морду бьют, милостивый государь…

— Бьют? — с удивлением переспросил незнакомец. Это слово его, видимо, заинтересовало. Он остановился. Даже повернулся назад. При этом он весь вдруг вытянулся, стал выше ростом, шляпа на его голове заходила ходуном, нижняя челюсть отвисла, и он раза три-четыре стукнул себя кулаком в грудь, после чего одним махом сбил с ног побледневшего от гнева и страха Фрица, откинул ногой Ганса, еще лежавшего на полу, и неистовым тумаком встретил подбежавшего к нему буфетчика, который стремительно пролетел через весь зал и, описав траекторию, приземлился под одним из столиков.

Незнакомец огляделся и, видимо удовлетворенный результатами своей деятельности, подошел к стойке и наполнил себе еще одну внушительную кружку.

Малютка Ганс приподнял голову. Он тихо стонал, но я не знаю, от чего больше: от боли, удивления или восторга, который светился в его взоре, устремленном на незнакомца. Фриц тоже приподнялся. Громадные синяки под обоими глазами, кровь и рассеченная щека несколько препятствовали проявлению его чувств. Но во всяком случае в его взгляде можно было заметить нескрываемое любопытство.

Незнакомец увидел, что молодые люди пришли в себя, и, считая инцидент исчерпанным, с самым невозмутимым видом протянул им по кружке пива из тех, что стояли на стойке.

— Не можете ли вы, жалкие бородавки на хвосте крокодила, — спросил он с наивеличайшей вежливостью, — сказать мне, как пройти вот на эту улицу? — И он протянул записку, написанную доктором Пиккерингом.

Видя, что гнев незнакомца прошел, отчаянный Фриц не отказался от предложенной кружки пива, справедливо считая, что пиво — лучшее лекарство от всех болезней. Его примеру последовал и малютка Ганс. Они выпили пиво, сидя на полу, и отчаянный Фриц, терзаемый любопытством и восхищением, даже не заметив вопроса незнакомца, робко и подобострастно спросил:

— Разрешите спросить вас, уважаемый господин, если, конечно, вам будет угодно ответить. По какому праву вы нас так ужасно избили?

— По праву своей силы, ослиное ухо, — миролюбиво отвечал незнакомец. — Могу вас избить, потому и избил. Вы бы меня тоже избили, да только не можете.

— Но за что, позвольте узнать? — не унимался Фриц.

— Да за то! Руки просто затекли, вот и размялся…

Страшно пораженный такими речами, такой смелостью и таким нахальством, малютка Ганс даже встал на ноги, и Фриц последовал его примеру.

— Это интересно слышать, — сказал Ганс, — но как же вам не стыдно ни за что, ни про что избивать людей? У меня вот тоже много силы, но я же…

— Проклятая гусеница! Ты говоришь о стыде, потому что у тебя мало силы. Я не знаю, что такое стыд, и мне он совсем не нужен.

— Но надо же иметь совесть.

— И этого я не знаю.

Услышав, что незнакомец довольно мирно разговаривает, буфетчик высунулся из-под стола и крикнул:

— Вот это и есть бессовестно: бесплатно пить, посуду разбить, а потом закинуть под стол хозяина… — И, страшно испуганный своей смелостью, он забрался еще глубже под стол и опустил скатерть, чтобы его совсем не было видно.

— Как человечки любят рассуждать! Устал я с вами разговаривать. Ничего такого я не знаю: ни стыда, ни совести. Что хочу да что могу — то и делаю. Вот мой гориллий закон.

— Почему гориллий?

— Потому что я горилла!

Молодые люди вряд ли поверили, что разговаривают с настоящей гориллой, но речи и философия их нового знакомого так им понравились, что они вручили ему свои визитные карточки и предложили ему свою дружбу.