Господин Гориллиус - Давид Дар

Доктор Пиккеринг открыл глаза и сразу же почувствовал, что теперь сознание вернулось к нему надолго. А впрочем — надолго ли? И он стал ждать мучительной, страшной, но неотвратимой смерти.

Он лежал высоко над землей, на разветвлении двух больших толстых ветвей. Над ним был устроен навес из сучьев и хвороста. Зеленые влажные листья склонились над ним, и какие-то неведомые экзотические плоды, несколько напоминающие бананы, почти касались его лица.

Доктор повернулся на бок и застонал от боли. Под деревом он увидел небольшую полянку, со всех сторон окруженную лесом. Посреди полянки лежала груда знакомых вещей. В общей куче были свалены автомобильные фары, сломанная пишущая машинка, несколько толстых книг, в которых он узнал свои труды, сломанные ружья, шляпа одного из его помощников, курительная трубка, поваренная ложка и много других вещей, таких знакомых каждому человеку.

Вскоре послышался треск сучьев, и с высокого дереза спрыгнуло на полянку чудовище. Доктор сразу узнал отличный экземпляр гориллы. Горилла была большого роста, коренастая, с длиннейшими руками, с коричнево-рыжей шерстью, которой заросли морда, спина, грудь и все туловище. В руке гориллы был ночной горшок доктора, который полетел в общую кучу.

Вслед за первым гостем, почти сразу же, выпрыгнул на полянку другой. Это, видимо, была самка. Она несла киноаппарат и несколько сломанных патефонных пластинок.

Одна за другой спрыгивали с деревьев гориллы, складывая в общую кучу захваченные трофеи. Человеческие вещи вызывали у животных исключительное любопытство. Самцы, самки и детеныши брали их в руки, рассматривали, пробовали раскусить, сломать, раздавить в кулаках, что обычно им без труда удавалось.

Вскоре издалека донесся пронзительный, какой-то лающий рев. Рев быстро приближался. Обезьяны присмирели. Они бросили на землю вещи, которые были в их руках, и застыли в неподвижных и испуганных позах, устремив взгляд своих злобных черных глазок в ту сторону, откуда доносились эти страшные звуки.

С треском и ревом, сквозь плотную стену растений, скрепленных лианами, вырвался и встал посреди поляны запоздавший горилла. На нем была густая шерсть коричневого цвета с каким-то рыжеватым оттенком. Он был невысок, но столь широкоплеч и коренаст, что казался почти квадратным. Громадная грива покрывала его череп и спускалась на плечи, на спину и грудь. Морда его была яростной. Одну ногу, видимо сломанную в боях, он несколько волочил, и эта хромота почему-то придавала ему особенно свирепый и кровожадный вид.

Он выскочил на середину поляны и остановился на четвереньках, высоко подняв свой лохматый зад, злобно и грозно оглядывая притихших обезьян. Затем медленно поднялся на ноги и стал неистово колотить себя могучими кулаками в широкую грудь, испуская при этом грозный и яростный рев.

Обезьяны опустились на землю, как бы упав ниц, и застыли в страхе, боясь пошевельнуться. Тогда хромой подскочил к старому клыкастому самцу, лежавшему перед ним ниц, и отпустил ему такой увесистый подзатыльник, что если бы его получил не горилла, а человек, то к нему не нужно было бы даже звать врача, так как врачу уже нечего было бы делать. Но старый самец мужественно выдержал удар, ниже пригнувшись к земле и что-то зарычав в свое оправдание.

Я уже говорил, что доктор Пиккеринг настолько тщательно изучил горилл, что мог кое-как разбираться в значении их жестов и издаваемых ими звуков. Поэтому он понял, что речь сейчас идет о нем самом. Хромой, который, видимо, был вожаком всего стада, выражал гнев от того, что не видит своей главнейшей добычи — обезьяноподобного, как он называл эту добычу.

Старый самец быстро поднялся на ноги и несколькими прыжками, провожаемый свирепым и грозным взглядом Хромого, добрался до дерева, на котором лежал доктор. Доктор закрыл глаза, чтобы не видеть того, что случится. Его обдало горячее дыхание зверя, и две могучие лапы сжали его так, что кости хрустнули. Когда он опять открыл глаза, то увидел склонившуюся над собой яростную и уродливую морду Хромого.

Гнев обезьяньего вожака, видимо, прошел. Поднявшаяся было дыбом шерсть опять улеглась на его теле. Он обнюхивал и оглядывал доктора, затем небрежно схватил его за полу пиджака и легко, как щепочку, перевернул на другой бок. Доктор молчал, затаив дыхание и стараясь не смотреть в алые, звериные, глубоко запавшие глазки Хромого.

Все обезьяны, увидев, что вожак успокоился, пришли в неистовую радость, сорвались с места и опять бросились к куче трофеев. Несколько самок, подскочив к Хромому, окружили его и, злобно рыча друг на друга, стали, ласкаясь, перебирать его коричневую шерсть, выискивая в ней насекомых.

С необычайной яростью, пронзительными криками, резкими движениями и уродливыми гримасами терзали обезьяны свою добычу. Во все стороны разлетались куски металла, дерева, кожи, материи. Нередко из-за какой-нибудь вещи возникала такая яростная и свирепая драка, что клочья шерсти летели в стороны, пока Хромой грозным рычанием или ударом не прекращал поединка.

Одна из горилл разошлась настолько, что, когда уже у нее под руками не осталось больше вещей, которые можно было сломать, она подпрыгнула к доктору Пиккерингу и схватила его за ногу, чтобы разломать ее так же, как только что разломала штатив киноаппарата. Но грозный окрик и великолепная затрещина вожака отогнали смельчака.

— Это добыча моя, — прорычал Хромой, — и никто из вас, жалкие макаки, чтоб не смел до нее дотронуться… Эй вы, бросьте возиться как детеныши. Когда говорю я, Хромой, падите ниц и слушайте…

И сразу все самцы, самки и детеныши действительно прекратили возню и вновь пали ниц, слушая рев своего вожака.

— Вот лежит моя добыча, обезьяноподобный, — ревел Хромой. — Кто из вас дотронется до моей добычи, человекоподобные гадины, тот может прощаться со своей самкой и детенышами, потому что я переломаю ему конечности, раздроблю череп и разорву живот… Слышали вы? То-то… А теперь слушайте дальше, что проревет вам ваш вожак.

Наша победа над лагерем жалких человечков еще раз подтвердила, что нет в мире существа сильнее и могущественнее гориллы. Что, не верно я говорю? Почему же человечки присвоили себе право считаться владыками природы, самыми сильными существами? Посмотрите на этого обезьяноподобного… Я оставил его в живых только потому, что он похож на нас и хоть поэтому не так жалок, как другие его бесшерстные и слабосильные сородичи, Ну, и я хочу, чтобы вы посмотрели: кто из нас могущественнее — я или он?..

Могучий рев был ему ответом.

— Я могу вышибить из него жизнь, — продолжал Хромой, — одним взмахом мизинца, но я не стану этого делать сам, а поручу это ничтожное дело новорожденным нашим детенышам…

— О горилла! — взмолился доктор. — Разве тебе не жалко своего беспомощного и поверженного в прах противника?

— Что ты там лепечешь о жалости? Что это такое — жалость?

— Победители бывают милостивы к побежденным…

— Что ты там лепечешь о милости? Эта штука мне тоже совсем незнакома.

Тогда доктор понял, что ждать пощады ему не приходится, а раз так, то ему нет нужды умирать несчастным и жалким, а он может умереть, как герой, отстаивая правду, как умерли Джордано Бруно, Галилей, Коперник, как умирали лучшие подвижники истины… И, почувствовав себя героем, он вынул из кармана револьвер и, нацелившись в Хромого, прорычал известными ему горилльими звуками:

— Так вот тебе, обезьяна! Человек все-таки сильнее…

Но не успел он спустить курок, как Хромой, собравшийся прорычать следующую тираду, чуть-чуть переставил ногу, при этом слегка задев доктора… И это случайное прикосновение, даже не замеченное гориллой, оказалось таким толчком для человека, что револьвер выпал из его руки…

— Что ты опять лепечешь, жалкая вонючка? — заинтересовался Хромой. — Ты, может быть, не согласен со мною?

Так в чем же твое величие? — И он схватил человека и подбросил его в воздух, как легкий камешек.

— Вот в этом, — чуть слышно произнес доктор, упав на землю и головой кивая на груду вещей, а руками потирая ушибы.

— В этом? А зачем нужны все эти игрушки, без которых мы отлично обходимся и не жалуемся на жизнь?

— Вот в этом, — указал доктор на ручную гранату, валявшуюся невдалеке от него. Внезапно ему пришла в голову мысль перехитрить глупых зверей. — Дайте мне эту штуку, уважаемый господин обезьяна, и я покажу вам ее действие.

Хромой поднял ручную гранату с земли и хотел подать ее доктору, но, поднимая, он так сжал ее в своем кулачище, что донышко металлического цилиндра отвалилось и все содержимое просыпалось на землю, и он подал доктору лишь пустую и сломанную жестянку.

— Вы сломали ее, — жалобно, извиняющимся тоном сказал Пиккеринг, — а то она могла бы разорвать вас всех.

— Ах, простите, — издевался над ним Хромой, — если бы я не сломал ее, она разорвала бы меня, возможно. Но я даже не заметил, как сломал это грозное оружие. Так чем же все-таки ты сильнее нас, жалкий хвастунишка, лягушка, воображающая себя гориллой, чем же?