Новь - Иван Тургенев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фамилия Семена Петровича происходила от простых огородников. Прадед его назывался по месту происхождения: Коломенцов... Но уже дед его переименовал себя в Коломейцева; отец писал: Калломейцев, наконец Семен Петрович поставил букву на место е - и, не шутя, считал себя чистокровным аристократом; даже намекал на то, что их фамилия происходит, собственно, от баронов фон Галленмейер, из коих один был австрийским фельдмаршалом в Тридцатилетнюю войну. Семен Петрович служил в министерстве двора, имел звание камер-юнкера; патриотизм помешал ему пойти по дипломатической части, куда, казалось, все его призывало: и воспитание, и привычка к свету, и успехи у женщин, и самая наружность... mais quitter? - la Russie? - jamais! У Калломейцева было хорошее состояние, были связи; он слыл за человека надежного и преданного - "un peu trop... feodal dans ses opinions", - как выражался о нем известный князь Б., одно из светил петербургского чиновничьего мира. В С...ю губернию Калломейцев приехал на двухмесячный отпуск, чтобы хозяйством позаняться, то есть "кого пугнуть, кого поприжать". Ведь без этого невозможно!
- Я полагал, что найду уже здесь Бориса Андреича, - начал он, любезно покачиваясь с ноги на ногу и внезапно глядя вбок, в подражание одному очень важному лицу.
Валентина Михайловна слегка прищурилась.
- А то бы вы не приехали?
Калломейцев даже назад запрокинулся, до того вопрос г-жи Сипягиной показался ему несправедливым и ни с чем не сообразным!
- Валентина Михайловна! - воскликнул он, - помилуйте, возможно ли предполагать...
- Ну, хорошо, хорошо, садитесь, Борис Андреич сейчас здесь будет. Я за ним послала коляску на станцию. Подождите немного... Вы увидите его. Который теперь час?
- Половина третьего, - промолвил Калломейцев, вынув из кармана жилета большие золотые часы, украшенные эмалью. Он показал их Сипягиной. - Вы видели мои часы? Мне их подарил Михаил, знаете... сербский князь... Обренович. Вот его шифр - посмотрите. Мы с ним большие приятели. Вместе охотились. Прекрасный малый! И рука железная, как следует правителю. О, он шутить не любит! Не...хе...хет!
Калломейцев опустился на кресло, скрестил ноги и начал медленно стаскивать свою левую перчатку.
- Вот нам бы здесь, в нашей губернии, такого Михаила!
- А что? Вы разве чем недовольны?
Калломейцев наморщил нос.
- Да все это земство! Это земство! К чему оно? Только ослабляет администрацию и возбуждает... лишние мысли (Калломейцев поболтал в воздухе обнаженной левой рукой, освобожденной от давления перчатки)... и несбыточные надежды (Калломейцев подул себе на руку). Я говорил об этом в Петербурге... mais, bah! Ветер не туда тянет. Даже супруг ваш... представьте! Впрочем, он известный либерал!
Сипягина выпрямилась на диванчике.
- Как? И вы, мсье Калломейцев, вы делаете оппозицию правительству?
- Я? Оппозицию? Никогда! Ни за что! Mais j'ai mon franc parler. Я иногда критикую, но покоряюсь всегда!
- А я так напротив: не критикую - и не покоряюсь.
- Ah!, mais c'est un mot! Я, если позволите, сообщу ваше замечание моему другу - Ladislas, vous savez, он собирается написать роман из большого света и уже прочел мне несколько глав. Это будет прелесть! Nous aurons enfin le grand monde russe peint par lui-meme.
- Где это появится?
- Конечно, в "Русском вестнике". Это наша "Revue des Deux Mondes". Я вот вижу, вы ее читаете.
- Да; но, знаете ли, она очень скучна становится.
- Может быть... может быть... И "Русский вестник", пожалуй, тоже, - с некоторых пор, говоря современным языком, - крошечку подгулял.
Калломейцев засмеялся во весь рот; ему показалось, что это очень забавно сказать "подгулял" да еще "крошечку".
- Mais c'est un journal qui se respecte - продолжал он. - А это главное. Я, доложу вам, я... русской литературой интересуюсь мало; в ней теперь все какие-то разночинцы фигюрируют. Дошли наконец до того, что героиня романа кухарка, простая кухарка, parole d'honneur! Но роман Ладисласа я прочту непременно. Il y aura le petit mot pour rire... и направление! направление! Нигилисты будут посрамлены - в этом мне порукой образ мыслей Ладисласа, qui est tres correct.
- Но не его прошедшее, - заметила Сипягина.
- Ah! jetons un voile sur les erreurs de sa jeunesse! - воскликнул Калломейцев и стащил правую перчатку.
Госпожа Сипягина опять слегка прищурилась. Она немного кокетничала своими удивительными глазами.
- Семен Петрович, - промолвила она, - позвольте вас спросить, зачем вы это, говоря по-русски, употребляете так много французских слов? Мне кажется, что... извините меня... это устарелая манера.
- Зачем? зачем? Не все же так отлично владеют родным наречьем, как, например, вы. Что касается до меня, то я признаю язык российский, язык указов и постановлений правительственных; я дорожу его чистотою! Перед Карамзиным я склоняюсь!.. Но русский, так сказать, ежедневный язык... разве он существует? Ну, например, как бы вы перевели мое восклицание de tout a l"heure: ""C"est un mot?!"" - Это слово?! Помилуйте!
- Я бы сказала: это - удачное слово.
Калломейцев засмеялся.
- "Удачное слово"! Валентина Михайловна! Да разве вы не чувствуете, что тут... семинарией сейчас запахло ... Всякая соль исчезла...
- Ну, вы меня не переубедите. Да что же это Марианна?! - Она позвонила в колокольчик; вошел казачок.
- Я велела попросить Марианну Викентьевну сойти в гостиную. Разве ей не доложили?
Казачок не успел ответить, как за его спиной на пороге двери появилась молодая девушка, в широкой темной блузе, остриженная в кружок, Марианна Викентьевна Синецкая, племянница Сипягина по матери.
VI
- Извините меня, Валентина Михайловна, - сказала она, приблизившись к Сипягиной, - я была занята и замешкалась.
Потом она поклонилась Калломейцеву и, отойдя немного в сторону, села на маленькое патэ, в соседстве попугайчика, который, как только увидел ее, захлопал крыльями и потянулся к ней.
- Зачем же это ты так далеко села, Марианна, - заметила Сипягина, проводив ее глазами до самого патэ. - Тебе хочется быть поближе к твоему маленькому другу? Представьте, Семен Петрович,- обратилась она к Калломейцеву, попугайчик этот просто влюблен в нашу Марианну ...
- Это меня не удивляет!
- А меня терпеть не может.
- Вот это удивительно! Вы его, должно быть, дразните?
- Никогда; напротив. Я его сахаром кормлю. Только он из рук моих ничего не берет. Нет... это симпатия... и антипатия...
Марианна исподлобья глянула на Сипягину... и Сипягина глянула на нее.
Эти две женщины не любили друг друга.
В сравнении с теткой Марианна могла казаться почти "дурнушкой". Лицо она имела круглое, нос большой, орлиный, серые, тоже большие и очень светлые глаза, тонкие брови, тонкие губы. Она стригла свои русые густые волосы и смотрела букой. Но от всего ее существа веяло чем-то сильным и смелым, чем-то стремительным и страстным. Ноги и руки у ней были крошечные; ее крепко и гибко сложенное маленькое тело напоминало флорентийские статуэтки ХVI века; двигалась она стройно и легко.
Положение Синецкой в доме Сипягиных было довольно тяжелое. Ее отец, очень умный и бойкий человек полупольского происхождения, дослужился генеральского чина, но сорвался вдруг, уличенный в громадной казенной краже; его судили... осудили, лишили чинов, дворянства, сослали в Сибирь.
Потом простили... вернули; но он не успел выкарабкаться вновь и умер в крайней бедности. Его жена, родная сестра Сипягина, мать Марианны (кроме ее, у нее не было детей), не перенесла удара, разгромившего все ее благосостояние, и умерла вскоре после мужа. Дядя Сипягин приютил Марианну у себя в доме. Но жить в зависимости было ей тошно; она рвалась на волю всеми силами неподатливой души - и между ее теткою и ею кипела постоянная, хотя скрытая борьба. Сипягина считала ее нигилисткой и безбожницей; с своей стороны, Марианна ненавидела в Сипягиной свою невольную притеснительницу. Дяди она чуждалась, как и всех других людей. Она именно чуждалась их, а не боялась; нрав у нее был не робкий.
- Антипатия, - повторил Калломейцев, - да, это странная вещь. Всем, например, известно, что я глубоко религиозный человек, православный в полном смысле слова; а поповскую косичку, пучок - видеть не могу равнодушно: так и закипает во мне что-то, так и закипает!
Калломейцев при этом даже представил, поднявши раза два сжатую руку, как у него в груди закипает.
- Вас вообще волосы беспокоят, Семен Петрович, - заметила Марианна, - я уверена, что вы тоже не можете видеть равнодушно, если у кого они острижены, как у меня.
Сипягина медленно приподняла брови и преклонила голову, как бы удивляясь той развязности, с которой нынешние молодые девушки вступают в разговор, а Калломейцев снисходительно осклабился.
- Конечно, - промолвил он, - я не могу не сожалеть о тех прекрасных кудрях, подобных вашим, Марианна Викентьевна, которые падают под безжалостным лезвием ножниц; но антипатии во мне нет; и во всяком случае... ваш пример мог бы меня... меня... конвертировать!
Калломейцев не нашел русского слова, а по-французски не хотел говорить после замечания хозяйки.