Бетон - Томас Бернхард

нам то нужен он, то не нужен, то нужен, то одновременно не нужен, я снова осознал этот абсурднейший из всех фактов теперь, в последние дни; мы никогда не знаем и не узнаем, нужен ли нам кто-то в самом деле, или нам не нужен никто, или нам одновременно нужен и не нужен кто-то, и поскольку мы никогда не знаем, что в самом деле нам нужно, мы несчастны и поэтому не можем приступить к интеллектуальному труду, когда этого хотим, когда, кажется нам, настал нужный момент. Я ведь искренне верил, что мне нужна сестра, чтобы начать работу о Мендельсоне, а когда она оказалась здесь, я понял, что она мне не нужна, что я смогу начать, только когда ее здесь не будет. Но вот она уехала, а я тем более не в силах начать. Сначала причина была в том, что она здесь, теперь причина в том, что ее здесь нет. С одной стороны, мы переоцениваем другого человека, с другой стороны, недооцениваем, и мы постоянно переоцениваем и недооцениваем себя, и когда нам следует переоценить себя, мы себя недооцениваем, как мы переоцениваем себя, когда следует себя недооценить. И действительно, мы прежде всего переоцениваем то, что запланировали, потому что, по правде говоря, любой интеллектуальный труд, как и любой другой труд, сильно переоценен, и в мире нет такого интеллектуального труда, без которого не мог бы обойтись весь этот в целом переоцененный мир, как не существует человека, а следовательно, и мысли, без которых в этом мире невозможно было бы обойтись, как нет вообще ничего, от чего нельзя было бы отказаться, если бы у нас хватило на это смелости и сил. Возможно, мне не хватает предельной концентрации, подумал я и сел в большой комнате внизу, которую сестра, сколько себя помню, всегда называла салоном, что ужасно безвкусно, так как в старом загородном доме, как этот, салону не место. Но это же в ее духе – называть так комнату внизу, вообще слово салон слишком часто звучит из ее уст, хотя у нее действительно есть салон в Вене и она действительно держит салон, только о том, как именно она держит салон, я мог бы написать целый трактат, было б желание. Итак, я расположился в нижней комнате, которую сестра называет салон, отчего меня всякий раз тошнит, вытянул ноги как можно вольготнее и попытался сосредоточиться на Мендельсоне. Но, конечно, совершенно неправильно начинать такую работу с фразы: Третьего февраля тысяча восемьсот девятого года и так далее. Ненавижу книги или статьи, которые начинаются с даты рождения. Вообще я ненавижу книги или статьи, в которых используют биографически-хронологический подход, он кажется мне самым безвкусным и одновременно самым антиинтеллектуальным. Как же начать? Это проще всего, говорил я себе, и непонятно, по какой причине мне до сих пор не удалось то, что проще всего. Вероятно, я сделал слишком много заметок? много, слишком много всего записал о Мендельсоне на сотне, тысяче этих листочков, которыми завален мой стол, может быть, я вообще слишком много работал над Мендельсоном, своим любимым композитором? Я неоднократно задумывался, не перегружены ли мои предварительные изыскания о Мендельсоне, так что теперь я не способен начать чистовую работу. Перегруженная тема не может воплотиться на бумаге, сказал я себе, у меня тому масса доказательств. Я не хочу перечислять всё, что мне не удалось только потому, что я затаскал, исчерпал это в своей голове. С другой стороны, именно тема Мендельсона требует многих лет, если не десятилетий предварительных изысканий. Если я скажу, что у меня в голове целиком созрела статья или иное сочинение, я, естественно, не смогу воплотить это на бумаге. Так оно и есть. Не это ли произошло и с Мендельсоном? Меня сбивала с толку, просто доводила до безумия мысль, что, возможно, я исчерпал эту тему и тут уже бесполезно, с одной стороны, вызывать телеграммой сестру, ангела-спасителя так сказать, а с другой стороны, выставлять ее из дома и так далее. Я две недели пробыл в Гамбурге, две недели в Лондоне и, как ни странно, в Венеции обнаружил наиболее интересные документы о Мендельсоне. Чтобы обезопасить себя, я сразу же уединился в Бауэр-Грюнвальде, в комнате с видом на собор Святого Марка по-над красными черепичными крышами, и изучал документы, которые мне предоставили в архиепископском дворце. В Турине я обнаружил рукописи о Карле Фридрихе Цельтере, собственноручно написанные Мендельсоном, а во Флоренции – целый ворох писем Мендельсона к его Сесиль. Я сделал копии всех этих рукописей и документов и привез их в Пайскам. Но эти исследовательские поездки, связанные с Мендельсоном, были совершены много, а некоторые – и более десяти лет назад. В комнатке, специально отведенной под рукописи и документы, касающиеся Мендельсона, я наконец каталогизировал все эти рукописи и документы, и нередко просиживал в этой комнатке (расположенной над зеленой комнатой, что во втором этаже!) целые недели. И очень скоро сестра окрестила эту комнатку каморкой Мендельсона. Сначала, думаю, она действительно говорила об этой комнатке Мендельсона с большим уважением и благоговением, но в конце концов стала говорить всё более насмешливо и язвительно, раня меня. Только годы спустя я начал переправлять различные сочинения, которые считал важными, из каморки Мендельсона на свой письменный стол, неизменно веря и надеясь, что момент, когда я смогу по-настоящему начать свой труд, не за горами. Но я ошибался. Подготовка тянулась годами, как я уже сказал, более десяти лет. Пожалуй, думаю, мне не следовало прерывать свои приготовления, писать о Шёнберге, Регере, и не следовало даже помышлять о заметке про Ницше, эти отступления от темы, в конце концов, вместо того чтобы подготовить меня к Мендельсону, от Мендельсона лишь сильнее отдалили. И если бы все эти темы, которых уже и не перечислить, хотя бы имели какую-то пользу, напротив, они снова и снова показывали мне, как трудно осуществить любой интеллектуальный труд, пусть самый скромный, на первый взгляд даже второстепенный, причем, разумеется, никакого второстепенного интеллектуального труда вообще быть не может, уж в моем понимании точно. В принципе, все эти занятия Шёнбергом, Регером et cetera были не чем иным, как отступлением от моей главной темы, и, помимо того что они полностью меня истощили, все до единого оказались неудачными. И хорошо, что я их все уничтожил, эти записи, которые, признаться, застопорились в самом начале и публикацией которых, если бы она и состоялась, я был бы сегодня глубоко оскорблен. Но я всегда безошибочно чувствовал, что стоит