Кронштадский лёд - Евгений Войскунский

– Не хотят переговоров с нами, – сказал Петриченко. – Угрожают. По радио получили ульту… ультиматум за подписью Троцкого. Требуют сложить оружие и сдаться. Иначе будет разгром вооруженной рукой. Нас Троцкий обзывает «белогвардейскими мятежниками».

Тут зашумело собрание:

– Не сдаваться!.. У нас на кораблях и на фортах пушек много!.. Это почему «мятежники»?.. Почему «белогвардейцы»?..

– Тихо! – крикнул Петриченко. – Докладываю делегатам. Ввиду поступивших угроз мы решили обратиться в штаб крепости. Там военспецы, они могут, если потребуется, оказать нам помощь – организовать оборону Кронштадта. Как решим данный вопрос?

Опять зашумели.

– Чего их просить? – заорал небритый, квадратный в плечах, военмор. Они ж бывшие офицерá! Мы чего – сами не сделаем оборону?

Терентий знал этого крикуна – матроса с «Севастополя», тоже, как и он, гальванёра. Выпивали они однажды в кабаке на Сайдашной улице, тот матрос и там кричал – ругал Раскольникова, что он со своей бабой каждый день из трех блюд обедает, «жареного гуся шамают, а нам»… ну, известно что.

А Зиновий Бруль, сидевший рядом с Терентием, гаркнул:

– Оборону делать – знание надо иметь! А не трепать языком туда-сюда! Обратиться в штаб!

Его многие поддержали. Терентий – тоже. Ясное дело, крикуны с линкоров оборону не наладят. Надо штабных позвать. За это и проголосовало большинство делегатов.

А еще приняли решение о выдаче винтовок и патронов рабочим – для усиления обороны, если власть начнет угрозу выполнять.

Этот вопрос Терентий понимал плохо. Они чего – пошлют войска на лед? Лед, конечно, еще крепок, выдержит идущих людей – но не огонь. На наших двух линкорах двадцать четыре двенадцатидюймовок, да и пушки меньшего калибра. А форты? а береговые батареи?.. Кронштадт таким огнем ударит, что весь лед к чертовой бабушке… наступление водой захлебнется…

По предложению Петриченки в состав ревкома довыбрали еще десятерых. Теперь стало в ревкоме пятнадцать: шестеро матросов, пять рабочих, телефонист, лекпом и двое образованных – штурман дальнего плавания Кильгаст и учитель Орешин.

– Орешин! – воскликнула Капа, когда Терентий спросил, знает ли она этого учителя. – Он же заведующий нашей школой! Третьей трудовой! Такой умный дядька!

– Ну, если умники пошли в начальство, – сказал Терентий, – значит, порядок на Балтике.

– Ой, Терёша, я вчера к папе в артмастерскую ходила, обед ему принесла, кашу-перловку, а там собрание, я сама слышала, кричали – долой коммуну, даешь советскую власть! Как это, Терёша? Я не понимаю…

– Чего тут не понять? Коммунисты свою партию поставили над народом, а если кто несогласен, обругал плохую жизнь, так он враг, расстрелять его. Ну, надоело, вот и всё.

Они, Терентий и Капа, встретились, как накануне уговорились, на Нарвской площади и теперь шли по Николаевской улице к Гостиному двору. Там, в каком-то закоулке, делал фотографические снимки один тихий человек, отец Капиной школьной подруги, и вот взбрело Капе в шальную голову, что надо ей с Терентием сняться. Терентию, понятно, было ни к чему, никогда он не подставлял рожу этому, как его… раньше называли дагеро… тьфу, не выговоришь… ну, ящику со стеклянным глазом. Но если Капа чего хотела, так он не перечил. Сам себе удивлялся, но…

Вот идут они по Николаевской, давят ботинками лужи от растаявшего снега, а навстречу патруль, трое военморов с «Севастополя», и они, патрульные, ухмыляются и подмигивают военмору с «Петропавловска» – дескать, ну и молодуху ты отхватил, браток…

Гостиный двор пустует. Торговли нет никакой, только в двух-трех местах стоят очереди за пайком. Терентий с Капой почти весь Гостиный обошли, пока не наткнулись на закуток с небольшой витриной, на которой были выставлены в два ряда фотографические снимки.

Тихий человек с большой остренькой лысиной глядит на них сквозь очки и произносит немного в нос:

– Да-да-да, мне Леночка говорила. Садитесь, молодые люди.

В закутке тесно. Капа сидеть не пожелала. Обтянула длинное платье, поправила белый поясок, сказала:

– Пусть Терентий сядет, а я рядом встану.

– Прекрасно, прекрасно, – одобрил фотограф в нос.

Придвигает этажерку с вазой, наполненной бумажными цветами (для красоты обстановки), нацеливает на парочку фотографический аппарат и прирастает к нему, накрывшись черным полотнищем. Ну а затем – «Внимание! Снимаю!» – рука снимает крышечку с объектива – яркая вспышка – «Готово, благодарю вас».

Протянутые Терентием бумажки – денежные совзнаки – тихий фотограф отказывается взять:

– Вы же друзья моей Леночки. – Взглядывает, часто моргая, на Терентия: – Что же будет, товарищ матрос? Какая теперь у нас власть?

– Власть – какую хотели, такую и сделали.

– Какую хотели, – кивает тихий человек. – Да-да-да.

Юхан Сильд сказал:

– Ты не спишь, Терентий?

– Нет. Что-то не спится.

– Мне тоже.

Они лежали в своих подвесных койках. В кубрике было холодно: почти не топили, угля на линкоре осталось очень мало. А подвоза не было вовсе: власти в Питере перекрыли даже и то плохонькое снабжение, которое как-то поддерживало Кронштадт. Ни топлива, ни продовольствия не поступало, даже и письма перестали доставлять. А свои запасы на складах крепости подходили к концу.

Не спится Терентию. В кубрике полутемно, и привычный храп слева и справа, и сигнальщик Штанюк страстно подвывает во сне, ему всегда один сон снится – как он с бабой, значит.

– Мне тоже, – говорит Юхан Сильд, машинист. – Что же будет, Терентий? Мы встали… то есть восстали. Мы третью революцию сделали, так ревком сказал. Да?

– Ну да, – не сразу отвечает Терентий. – Свобода нужна… Как в феврале… А не отбираловка и расстрелы… Ох-хо-хо-о… – Он зевает. Все же клонит в сон.

– Они свободу не дадут, – говорит Сильд, тоже, за компанию, зевнув. – Если в Питере нас не поддержат, то…

– Поддержат, – говорит Терентий.

Но полной уверенности у него нет.

Поддержкой питерских рабочих, а также военморов на линкорах «Гангут» и «Полтава», стоявших на Неве, ревком был очень озабочен. В своих воззваниях, напечатанных в листовках и в газете «Известия ВРК», он извещал всех рабочих, крестьян и красноармейцев, что волею широких масс власть в Кронштадте «от коммунистов перешла без единого выстрела в руки Временного Революционного Комитета… В городе создан образцовый порядок… Мы знаем, что питерские рабочие измучены голодом и холодом. Вывести страну из разрухи сможете только Вы… Коммунистическая партия оставалась глухой к Вашим справедливым, идущим из глубины души требованиям. Временный Революционный Комитет убежден, что Вы, товарищи, поддержите Кронштадт».

И далее: «Не поддавайтесь нелепым слухам, что будет в Кронштадте власть в руках генералов и белых. Это неправда. Она выполняет только волю всего трудового народа.»

Но Питер, в котором, собственно, и «заварилась каша», молчал. Не сбылась надежда Кронштадта на его поддержку, Петроград не восстал. Его захлестнула волна арестов: в «Кресты» были брошены не только меньшевики и эсеры, значившиеся в списках Губчека, но и «зачинщики» заводских волнений, то есть активные рабочие. «Что ж вы делаете? – раздавались возмущенные голоса. – Объявили диктатуру пролетариата, а хватаете пролетариев!» Рты затыкали не одними репрессиями. Дошли до Кронштадта слухи о подачках, коими власть пыталась успокоить заводской люд Петрограда. «Вот! – возмущались кронштадтцы. – Питерские рабочие за пару сапог и три аршина мануфактуры продали нас!»

А еще прошел слух, что во всей Петроградской губернии сняты с дорог и вокзалов заградительные отряды.

Власть явно боялась, что восстание в Кронштадте перекинется на весь Балтийский флот. Черт знает, чего еще ожидать от своевольной матросни. И вот что решили: отправить «ненадежных» (по спискам, составленным комиссарами) к черту на кулички, на Азовское море и на Каспийское, в Ленкорань какую-то для прохождения службы там, подальше от Кронштадта. Шестью эшелонами было вывезено более четырех тысяч моряков с линкоров «Гангут» и «Полтава», с других кораблей, стоявших в Питере, из минной дивизии, из береговых частей.

Не теряя времени, стягивали на северный берег, к Сестрорецку, и на южный, к Ораниенбауму, войска и артиллерию. Командующему срочно восстановленной 7-й армией Тухачевскому было предписано «в кратчайший срок подавить восстание». Над Кронштадтом пролетели аэропланы, сбросили листовки, а на этих шершавых бумагах – угрозы, требование сложить оружие и сдаться, перестать подчиняться белогвардейскому генералу Козловскому. А также извещали листовки, что в Петрограде арестованы семьи мятежников, и все эти арестованные объявлены «заложниками за тех товарищей, которые задержаны мятежниками в Кронштадте, в особенности за комиссара Балтфлота Н.Н. Кузьмина, за председателя Кронштадтского Совета т. Васильева и других коммунистов. Если хоть один волос упадет с головы задержанных товарищей, за это ответят головой названные заложники».