Кронштадский лёд - Евгений Войскунский

– Я понимаю. Конечно, помощь… Нам надо посоветоваться в ревкоме. Обсудить с командами кораблей…

Тут распахнулась дверь, вошел коренастый, усатый матрос, возгласил с порога:

– Степан! Опять не дошли ребята, кого я в Ораниенбаум послал с листовками, всех похватали!

Вдруг матрос увидел барона Вилькена. Его небритое лицо выразило крайнее изумление, брови взметнулись к околышу бескозырки. С языка едва не сорвалось привычное в дореволюционное время обращение «вашскородь»…

– Вижу, – кивнул ему Вилькен. – Вижу, что ты с «Севастополя». Старослужащий?

– Так точно. Гальванёр Перепелкин Петр.

– Член Революционного комитета, – добавил Петриченко официальным тоном. – Мы обсудим ваше предложение, господин Вилькен, и дадим ответ.

– Прошу не затягивать, господин Петриченко, время дорого. Имейте в виду, что у нас нет разрешения правительства Финляндии. Премьер-министр Столберг не хочет нарушать мирный договор с Россией, подписанный в прошлом октябре, и поддерживать ваше восстание не будет. Но имущество Красного Креста есть имущество Красного Креста, и на его по сути контрабандный вывоз правительство Финляндии посмотрит сквозь пальцы.

– Понятно, – сказал Петриченко. – Ответ вам дадим завтра к вечеру. Теперь о вашем размещении: как в штабе этот вопрос…

– Нам предложили ночлег в одной из комнат штаба. Но я бы хотел… – Вилькен взглянул на Перепелкина: – Кто теперь командир «Севастополя»?

– Врид командира – военмор Карпинский.

– Карпинский… Да, был такой лейтенант – кажется, плутонговый командир?

– Так точно. – Перепелкин кашлянул в кулак. – Если хотите у нас на линкоре ночевать, так я могу это дело в судовом комитете…

Весь день 10 марта обстреливала Кронштадт тяжелая артиллерия, с южного берега били прибывшие в Ораниенбаум два бронепоезда. Кронштадт отвечал башенными 12-дюймовками линкоров, тяжелыми пушками фортов. Грохотом, дымом, гарью наполнились улицы. Пожарные команды поливали загоревшиеся дома водой из брандспойтов.

А в ревкоме шли споры, потом и на делегатском собрании, которое удалось, хотя и не полностью, созвать. Наконец, при неутихающей канонаде, санкционировали решение ревкома: помощь Красного Креста принять, но без политических обязательств. Барону Вилькену так и сказали Петриченко и Орешин: никаких политических обязательств и желательно, чтобы доставка продовольствия производилась по возможности скрытно. И лишь одно условие выдвинул Вилькен: чтобы разрешили ему присутствовать при распределении продуктов населению и гарнизону. Его спутники в тот же вечер отправились обратно в Териоки, а он, Вилькен, остался.

В следующие три дня, а вернее ночи, конные обозы доставили в Кронштадт 400 пудов продовольствия – муку, масло, консервы и прочие продукты, а также ящик папирос.

Тухачевский нервничал. Только что командующий Южной группой Седякин доложил, что войска группы не готовы выполнить приказ о сегодняшнем – в ночь с 14 на 15 марта – штурме Кронштадта.

– Как это – не готовы? – крикнул Тухачевский в трубку. – Что там у вас творится, черт бы вас побрал?!

– В трех полках двадцать седьмой дивизии неспокойно, – сыпал скороговоркой Седякин. – Отказываются идти на лёд…

– В каких полках?

– В Минском, Невельском и Оршанском.

– Не может быть! Я с этими полками брал Омск, наступал на Варшаву!

– Но это так, Михаил Николаич. Полки не хотят идти на лед. Тут начособотдела, он считает, что в полках действуют агитаторы, шептуны…

– Немедленно примите самые решительные меры, Александр Игнатьевич! Вплоть до разоружения полков! Агитаторов выловить и расстрелять! Вы отвечаете головой за скорейшее усмирение – ясно вам?

Тухачевский бросил трубку на рычаг телефонного аппарата. Наштарм Перемытов, сидевший рядом, вопрошающе взглянул на командарма, чье красивое лицо искажала злая гримаса.

– Отмените приказ о сегодняшнем штурме, Алексей Макарович, – сказал Тухачевский. – Тяжелым артдивизионам усилить обстрел Кронштадта. И какого черта, – добавил раздраженно, – спят воздухоплаватели? Прикажите им работать! Бомбить эти проклятые броненосцы!

– Нелетная погода, командарм, – сказал Перемытов.

Тухачевский пробормотал невнятное ругательство (от чего обычно воздерживался) и, закурив папиросу, вышел из штаба.

Ангел с крестом отрешенно плыл над Дворцовой площадью… нет, плыли беспросветные темно-серые, бурые, синие тучи над Петроградом…

Площадь была пустая. Только катила, грохоча колесами по обледеневшим торцам, телега с чем-то, накрытым брезентом. Возница, красноармеец в будёновке, взглянул на Тухачевского, стоявшего под аркой, и стеганул кнутом каурого конягу – тот мотнул головой, но не потянул быстрее.

Тухачевский курил нервными затяжками.

Нелетная погода, нелепая война…

Не хотелось думать о вчерашнем разговоре с Троцким, но мысли то и дело к нему возвращались. Он приехал вчера на Николаевский вокзал, где на укромной ветке стоял поезд Троцкого, прошел охрану, поднялся в вагон. Там уже сидели главком Каменев и, конечно, главный начальник Петрограда Зиновьев, и еще сидел в уголке молодой человек в морской форме… как его… да, Кожанов, только что назначенный командующим Балтфлотом. Он, Тухачевский, развернул на столе карту, стал докладывать обстановку: в Ораниенбаум прибывают части 79-й бригады 27-й дивизии… 80-я бригада развернута… Бронепоезда и форт Краснофлотский держат мятежников под огнем… С аппаратов вчера сброшено на Кронштадт тысяча восемьдесят пять фунтов бомб…

– Михаил Николаевич, – прервал его Троцкий, – вы недопустимо затянули штурм. Оттепель… м-м… съедает лёд. Мы сделали все, чтобы создать на обоих берегах кулак, способный обрушиться на мятежников со всей мощью Красной армии. Мы не можем допустить, чтобы таяние льда вокруг Кронштадта остановило расправу.

– Я это понимаю, Лев Давыдыч, – ответил Тухачевский, держа обе руки на оперативной карте, будто зажимая остров Котлин мёртвой хваткой. – И докладываю: штурм назначен на завтрашнюю ночь.

– На завтрашнюю ночь, – повторил Троцкий; он прошелся по вагону, стуча каблуками, и остановился перед командармом, вскинул на него проницательный взгляд из-за стекол пенсне. – Так. Хорошо. Остается надеяться, что у вас не повторится конфуз ночи восьмого марта.

– Я тоже надеюсь, – сказал Тухачевский, складывая карту. И счел нужным добавить как бы в оправдание конфуза той ночи: – Хотя мы имеем дело с первоклассной крепостью, оснащенной…

– Первоклассная крепость! Ну и что? Прошлой осенью нам уши прожужжали: «Не пройдете через неприступные твердыни Перекопского перешейка!» Так прошли же! Хотя вы были на другом фронте…

Вот же змей подколодный, подумал Тухачевский. Не может не ужалить… А где ты был, когда я там, под Варшавой, требовал переброски подкреплений с Юго-Западного ко мне на Западный фронт? Они – Егоров со Сталиным – увязли подо Львовом, а я-то был на направлении главного удара. Да-да, я бы взял Варшаву, если б получил подкрепления! И вы, Сергей Сергеич, это понимали, – мысленно обратился он к главкому Каменеву, – вы же отправили на Югозап директиву о передислокации войск, а они вашу директиву не выполнили… А Пилсудский не дурак – снял с-подо Львова крупные силы и ударил мне в тыл…

Главком Каменев сидел – вот уж точная фамилия! – с каменным лицом, глядя в окно вагона. Побаивается председателя Реввоенсовета, – думал Тухачевский. – Боевой офицер, полком командовал в мировую войну. А перед этим оратором… крикуном… помалкивает. Н-да…

– Пройти по открытому ледовому полю под ураганным огнем, – сказал он сдержанно, – не легче, чем форсировать Сиваш. Но мы пройдем. Кронштадт будет взят.

– Будет взят завтрашней ночью, – отчеканил Троцкий. – Хорошо. Я передам эти ваши слова Владимиру Ильичу.

Снаружи донесся вскрик маневрового паровоза. Словно точку поставил.

– Есть сведения, – заговорил в своей быстрой манере Зиновьев, – что в Кронштадте у мятежников усилились раздоры. Я получил воззвание группы анархистов – предлагают вступить с Кронштадтом в переговоры…

– Никаких переговоров! – воскликнул Троцкий.

– Конечно. Я ответил отказом. Пресечены все попытки мятежников связаться со своими сторонниками в Петрограде. Но обстановка в Питере все еще плохая. Губчека раскрыла контрреволюционный заговор – большая группа бывших офицеров, во главе профессор из университета…

Разговор пошел о текущем моменте, о необходимости изъятий, о том, что скорейшее подавление кронштадтского мятежа несомненно отобьет у этой публики охоту бунтовать…

Троцкий вызвал служивого человека, велел подать чай. Но Тухачевский сослался на неотложные дела, откозырял и, выйдя из вагона, направился к своему автомобилю. Не до чаю ему было.