Изобретение зла - Сергей Герасимов

Исчезли расы, нации, классы, касты и любые другие искусственные сепарации людей. Половая мораль окончательно упростилась. Исчезли венерические болезни, во первых. Гораздо меньше стали писать завещаний, во-вторых. Дети быстро и удобно выращивались пробирками и инкубаторами, вместо материнских тел, это в-третьих. Позтому мужчины и женщины спали когда угодно, с кем угодно и не опасались последствий. В результае население выросло и перемешалось - почти до однородности. Кое-где сохранялись посления негров, но лишь как исключение из правила.

Пища уже состояла не из продуктов, как в древности, а из веществ. Белки, минералы, витамины принимались отдельно, обычно в виде паст, выдавливаемых из больших разноцветных тюбиков. Повара, рестораны и кулинарное искусство канули в

Лету. Любое удовольствие, в том числе и гастрономическое, человек теперь мог получить простым включением аппарата электронаслаждения. Поэтому принятие пищи свелось к простому и быстрому удовлетворению потребности. Употребление мяса в пищу расценивалось как разновидность каннибализма и пресекалось Машиной.

Употребление фруктов и овощей считалось слишком грязным для воспитанного человека. Фруктовые деревья выродились в дички, поля злаков заросли сорняками и древесной порослью, домашние животные либо одичали, либо превратились в животных для ласки и игры.

Пропали идеологические и моральные предрассудки. Умершее государство унесло политику в могилу вместе с собой и стало ясно до какой степени зашоренным был человек до сих пор. Тысячелетиями разные государственные системы пресекали, возбраняли, превознослили и прославляли, формируя психику людей. Все жители древности были психическими инвалидами - они верили в одну из обязательных доктрин. Теперь человек впервые взглянул на мир, сняв мутные очки предубеждения,

- и мир оказался прекрасен.

Мир оказался не только пркрасен, но и точен. Люди второго века старались быть точными во всем. Точность (возможно, в подражание Машине) стала вежливостью не только королей, но и простых смертных. Время стали измерять с точностью до сотых долей секунды. Взвешиваясь, подсчитывали миллиграммы. Предельные скорости на автострадах указывались в сантиметрах в секунду. И везде были часы: часы монтировались на каждом дереве, на каждом столбе и у каждого окна. Куда бы ты не посмотрел, ты видел время, которое бежало неуловимо-быстрым перетеканием оранжевых цифр - нулик в пятерку и снова в девятку - сотые менялись столь быстро, что глаз не успевал за ними следить.

Болезней стало так мало, что любая из них оказывалась трагедией. Человек, освобожденный от вирусов, грибков и бактерий, продолжал все же получать травмы и даже в большем количестве, чем раньше. Человек стал изнежен. Человек стал сильнее чувствовать боль. Легкий порез или царапина заставлял взрослого мужчину рыдать. Заноза вызывала истерический крик. Вывих расценивался как временная инвалидность. А перелом воспринимался как трагедия, почти равносильная преждевременной смерти. Многие, получившие перелом, умирали от болевого шока.

Человек, в прошлом рубившийся на мечах, сражавшийся на гладиаторских боях, боксерских поединках, корридах, рыцарских турнирах, отвык от боли и боль, даже самая малая, заставляла его страдать. Простой синяк был поводом для недельной печали. И количество страданий ничуть не уменьшилось, несмотря на добрую заботу

Машины.

Люди второго века не водили хороводы и не толпились на дискотеках, они не выходили на демонстрации и митинги, не собирались на площадях и в храмах послушать пророка, не пели песен у костров, оставили групповые виды спорта. Эти люди жили в одиночестве и редко собирались вместе. Можно было прожить жизнь и ни разу не оказаться в толпе. Человек стал одинок и развлекал себя общением с

Машиной. Но, как бы ни старалась Машина, она не могла избавить человека от постоянной и почти беспричинной печали - печали одиночества.

7

Сына Альфреда Ястинского звали Манусом. Он проводил взглядом спину отца и стал следить за движением секундной стрелки. Девять часов пятьдесят две минуты, двенадцать и семь десятых секунды. Точная дата начала величайшей войны.

Секундная стрелка, как ни в чем не бывало, миновала исторический момент и продолжила медленное кружение. Манус Ястинский ничего не почувствовал. Тень будущего не затмила солнечный свет; все так же спокойно журчал фонтан, в котором сорок дней спустя будет плавать десяток пухнущих тел, пел искусственный соловей, неотличимый от натурального. Соловья застрелит голодный рыжий детина и попытается его сварить. И после будет долго проклинать причуды бывших хозяев усадьбы. Соловьев в парке было два, электронный самец и электронная самка.

Самку застрелят, а надежно сделанный самец ещё несколько веков будет прилетать к фонтану и оплакивать свою подругу. Глупое устройство, оно не сможет понять, что в мире есть смерть. Сто лет спустя не останется ни одного жителя на двести километров вокруг. Ни одной птицы и не одного зверя. Ни одного движущегося или летающего устройства, кроме соловья. Ни одного целого здания. От усадьбы

Альфреда Ястинского останется большая груда развалин и большая часть делового крыла. Фонтан сохранится. Магнолии сохранятся тоже. Чаша фонтана украшена гипсовым рельефом, который может двигаться: ещё несколько пустых веков будут двигаться никому не нужные картины, пахнуть забытые магнолии, печальный соловей будет прилетать к фонтану и плакать, а все пространства вокруг будут зарастать дремучим еловым лесом. Время ослепнет и забудет о человеке. Остановятся часы, неподвижно повиснут маятники, распрямятся пружины. И лишь несколько поколений спустя сюда придут первые поселенцы. А через два века после начала войны на месте бывшей усадьбы построят госпиталь. Как основу госпиталя используют сохранившееся деловое крыло. Манус ждал десяти. В десять ему будет позволено немного поиграть с Машиной.

Немного поиграть. Минут десять или двенадцать. Эти краткие минуты он проведет за одной из игр, которые растягивают субьективное время: ты погружаешься в такую игру и живешь в ней несколько недель, а когда выныриваешь, то прошло всего лишь несколько минут. Лучшая из таких игр называлась "Девять и один". В ней один ухитрялся убить девятерых. Были ещё и учебные программы, растягивающие время, но кому же захочется учиться целый месяц подряд?

Без трех минут десять.

На аллее показался автомобиль.

Кто это еще? - не хватало, чтобы кто-то помешал.

Манус соскочил с гамака и поспешил в свою комнату, где его ждала Машина, готовая играть.

8

В игру "Девять и один" Манус Ястинский успел сыграть тринадцать раз за тринадцать дней, которые прошли с начала лечения. Для игры Машина создавала десять виртуальных персонажей, настолько естественных, что играющий не мог сомневаться в их реальности. Персонажи сами двигались, сами думали, принимали решения, любили, боялись, смеялись, не подчиненные никакой программе. Они были синтезированны живыми и имеющими свободу воли. Машина использовала все свои огромные знания о человеке, чтобы создать этих настоящих человечков. По правилам игры персонажи обязаны были сражаться друг с другом, пока из десяти не останется один. Оставшийся надевал черную одежду и переходил в следующий тур игры. Игра могла проводиться в любой точке пространства-времени. В одиннадцатой партии Манус выбрал четырнадцатый век прошлой эры и показал на карте точку в центре Европы. Десять персонажей оказались рыцарями и прекрасными дамами. Рыцари и дамы заблудились в лесу. Лес был совершенно настоящим, с настоящими деревьями, птицами и туманами по утрам. С ветвей падали капли.