Пять рассказов о любви и подвиге - Антон Олегович Малютин

Профессор устало посмотрел на Сергея, и тот сразу притих.

– Сергей, я давно живу на свете, и давно летаю. И я, быть может, могу переплюнуть в умении многих ваших ребят. Поэтому не надо на меня кричать, уверяю, это не нужно. Я знаю, что наша капсула перегружена, и кому-то придется дожидаться помощи здесь, на вашем грузовике.

– Вот и идите в капсулу, профессор. Я – капитан, и не могу оставить свой корабль.

Ученый покачал головой.

– Капитан, бросьте это геройство, оно в наше время никому не нужно. Вы молоды, у вас вся жизнь впереди, вам дадут новый корабль, и вы еще полетаете – ого-го! А я уже отжил, и могу остаться здесь. Да и кислорода я потребляю явно меньше, чем вы, так что я могу дождаться спасателей.

Сергей задумался. Нет, не над словами профессора. Для себя капитан уже давно все решил.

– Хорошо, профессор. Но идемте к капсуле вместе – поможете ее запустить, да и ваш аспирант волноваться не будет. Представляете, что будет, если я приду без вас?!

Профессор с капитаном фальшиво засмеялись, и вместе поплыли к капсуле. Перед самым ее люком Сергей взял профессора за руки, и почти на ухо сказал:

– Профессор, спасибо за ваш отчаянный поступок. Но… Но вам еще предстоит открывать новые миры и давать человечеству новые полезные ископаемые. Вам, наконец, учить вашего бестолкового аспиранта и таких же талантливых ученых, как он. А водить грузовик – дело нехитрое, такое каждый пацан сможет.

У профессора округлились глаза, он и слова не успел молвить, как Сергей схватил его и с силой забросил в капсулу. Тут же, оттолкнувшись от противоположной стенки, Сергей подлетел к щитку и с силой вдавил кнопку. Сомкнувшийся с шипением люк капсулы заглушил крик Василевича, и капитан уже не мог слышать, как старый человек с отчаянием стучал по иллюминатору.

Капсула медленно отошла от корабля, а капитан, до конца оставшийся верен самому себе, свернулся в клубок и плакал. Но слез его не было видно в оранжевых сумерках. Да и не зачем их было кому-то видеть.

[подвиг?]

С востока на город надвигались грозовые тучи, а на западе гасли последние лучи заходящего солнца. Облака над головой светились красным, будто сгорая в костре, и падали в темно-синее небо черными перьями. Это было мгновение, от которого щемит сердце, и которое хочется остановить навсегда.

Но сегодня сердце не наполнялось тоской и тихой грустью – сегодня оно рвалось туда, где синие вспышки, звездолеты и герои, нюхавшие космос. Сегодня сердце хотело опасности и чего-то настоящего. И руки нервно крутили послушный руль, направляя машину прочь от города.

Поворот, и через пару километров хорошая дорога внезапно закончилась. Машину изрядно трясет, а сзади поджимают грозовые тучи, пожирающие мирно спящие звезды. Но сбавлять скорость не хочется, иначе весь запал пропадет. Не хватит решимости. Ничего не получится. Нога сама еще сильнее надавила на педаль.

…Перелезть через забор оказалось просто – в обвисшей сетке обнаружилась прореха, и как раз там, где он наугад остановился. С этой стороны забора было все то же поле с пожухлой травой, но здесь был другой запах. Едва уловимый запах чего-то реального и настоящего. Того, чего никогда не было в его жизни.

Горизонт был ровный и темный. Далеко идти.

И вот оно – небо стало светлеть, наполняться фиолетовым светом, и через мгновение из-за горизонта в глаз больно уколола синяя игла. Она медленно впивалась в совсем почерневшее небо, сначала ее яркость росла, но в какой-то момент игла стала гаснуть, и скоро совсем исчезла. Снова стало темно и страшно.

Он вышел на стартовую площадку через два часа, когда небо уже совсем затянули тучи, и в воздухе пахло электричеством. Хотя электричеством могли пахнуть вот эти громадины, которые уставили свои острые носы в небо, и готовы были в любую минуту взмыть с яркой фиолетовой вспышкой. Корабли стояли далеко друг от друга, но это лишь подчеркивало их огромные размеры и величие.

Он вышел прямо к стартовому столу готового к взлету корабля. И уже не было страшно. Было никак. Просто железяка, которая способна выжечь город, стоит в сотне метрах от него, и эта железяка подавала признаки скорого старта. Вокруг было стеклянное поле, изрытое ямами и усеянное холмиками – шрамами от предыдущих стартов.

Вдруг корабль засветился фиолетовым светом, из его нижней части вырвалось фиолетовое пламя, ударило в стол, провалилось куда-то вниз, отразилось с противоположной стороны, и осветило небо призрачным сполохом. Вдруг стало невыносимо жарко, а глаза не могли выдержать силы фиолетового пламени. И все это происходило в полнейшей тишине, которую нарушали лишь порывы ветра.

Вот, значит, как все это происходит.

Он, ослепленный ярким светом, инстинктивно побежал прочь от корабля, но обо что-то запнулся, больно упал, покатился, куда-то провалился, еще раз больно упал и затих. Сквозь закрытые веки пробивался фиолетовый свет, но жара уже не было.

Со стороны корабля подул сильный ветер, который через мгновение превратился в шквал. Порыв проник в яму, подхватил полуслепого и обезумевшего от страха человека, понес по стеклянному полю, катил его, как тряпичную куклу, с силой бросал на холмики и ронял в ямы, протаскивал по камням и резал о какие-то острые грани.

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Синяя стрела впилась в небо, и стало темно. Ветер исчез, наступила гробовая тишина. В горячее мягкое стекло с шипением впились первые капли грозы, которые скоро вменились ливнем. От холодных дождевых капель стекло трескалось, и на поле вокруг стартового стола то тут, то там вздымались фонтаны стеклянных осколков.

Ему было больно. По-настоящему больно. Не так, как было больно плоским героям его прошлых книжонок. По-настоящему больно и страшно, и от этой боли, смешанной со страхом, было смешно вспоминать все, что происходило с ним раньше.

По стеклянному полю, пробиваясь сквозь шум грозы, прокатился смех, за которым последовал приглушенный стон, затем снова смех, и опять стон, и опять смех, смешанный со стоном…

… Его нашли быстро, буквально через десять минут после старта «Исследователя». На нем не было живого места, его одежда насквозь пропиталась кровью, которую не смог смыть даже ливень, но он смеялся и что-то бредил о боли, новых книгах и настоящей жизни.

На следующий день в его блоге появилась полная пафоса, надрыва и глубокой философии запись: «Лишь тот может написать о