Поющий колодец - Клиффорд Саймак

Забыв обо всем на свете, он чисто инстинктивно вдавил педаль газа чуть ли не в пол. Машина вздрогнула и рванула вперед, прямо в гущу сгрудившихся тел. «Идиот, – мелькнуло в мозгу, – я же врежусь в них». Надо было попытаться объехать этих уродов, но теперь уже поздно: паника сделала свое черное дело. Теперь ничего не поправишь.

Мотор задергался, чихнул и заглох. Машина прокатилась еще немного и рывком остановилась. Томас торопливо схватился за ключ зажигания. Мотор прокрутился и чихнул, но не завелся. Темные бугры сгрудились вокруг, расталкивая друг друга, чтобы посмотреть на человека. Не видя глаз, он тем не менее ощущал направленные на себя взгляды, в отчаянной спешке пытаясь завести машину. Но на этот раз двигатель даже не чихнул. «Залило, сволочь, бензином», – подсказал Томасу уголок сознания, пока еще не захлебнувшийся страхом.

Оставив в покое зажигание, Томас откинулся на спинку сиденья, чувствуя, как на душу нисходят леденящий холод и оцепенение. Страх ушел, паника рассеялась – остались лишь холод и оцепенение. Распахнув дверцу, он осторожно ступил на землю и зашагал прочь от машины. Осаждаемый чудищами ветряк нависал над головой, массивные горбатые фигуры преграждали путь, раскачивая головами – или тем, что их заменяло. Чувствовалось, как подергиваются хвосты, хотя никаких хвостов видно не было. От осаждающих были свободны лишь стрекотавшие на ветру лопасти ветряка.

– Пустите, я пройду, – громко сказал Томас, шагая вперед. – Дайте дорогу. Пустите, я пройду.

Его медленные шаги будто подстраивались под какой-то ритм, биение одному ему слышного барабана. И тут же он с удивлением понял, что подстраивается под ритм поскрипывания кресла-качалки из старого дома в Новой Англии.

«Больше ничего не поделаешь, – нашептывало подсознание, – по-другому нельзя. Стоит побежать – и тебя, визжащего и вопящего, повергнут во прах. Только спокойствием можно сохранить человеческое достоинство».

Он шагал медленно, но ровно, подлаживая шаги под неспешное, равномерное поскрипывание кресла-качалки и повторяя:

– Дайте дорогу. Я существо, пришедшее вам на смену.

И сквозь пронзительный вой колодца, сквозь стрекот крыльев ветряка, сквозь поскрипывание кресла словно донесся их ответ:

«Проходи, чужак, ибо у тебя амулет, который мы давали нашему народу. Ты обладаешь символом веры».

«Но это не моя вера, – подумал он, – и не мой амулет. Это не повод оставлять меня в покое. Я не глотал зобных камней».

«Но ты брат, – отвечали они, – тому, кто сделал это».

И они расступились, открывая ему проход и уступая путь. Томас не смотрел ни налево, ни направо, делая вид, что их вообще нет, хотя и знал, что это не так: воздух был напоен тухлым болотным запахом этих тварей. Их присутствие ощущалось повсюду, они тянулись к человеку, словно хотели коснуться его и приласкать, как кошку или собаку, но все-таки воздерживались от прямого контакта.

Пройдя меж сгрудившихся вокруг колодца теней, он продолжал шагать вперед, оставив их за собой, покидая в глубинах времени. Они остались в своем мире, а Томас шагнул в свой – шагнул неторопливо, чтобы это не сочли бегством, и все же чуточку быстрее, чем прежде, – и оказался на дороге, делившей гребень Паркера пополам.

Сунув руку в карман пиджака, он ощутил под пальцами маслянисто-гладкую поверхность зобных камешков. Поскрипывание качалки хотя и стало гораздо тише, но звучало в мозгу по-прежнему, заставляя подлаживаться под свой ритм.

«Они назвали меня братом, – думал он. – Они назвали меня братом. Так оно и есть. Все твари, живущие на земле, братья и сестры, и, если мы пожелаем, каждый может носить при себе символ нашей веры».

А вслух обратился к динозавру, давным-давно умершему среди груды валунов:

– Брат, я рад нашей встрече, рад, что нашел тебя. И с радостью унесу с собой символ твоей веры.