Трава пахнет солнцем - Илья Дворкин

— Мальчики, я-то очень хочу, только как же мама? Она беспокоиться станет. А сейчас ее дома нет. И тетя Таня на работе.

— Это же здесь рядом. Ты ей записку оставь. Положи на скамейку и все тут, — предложил Владик.

— Эх, ладно! Была не была! — махнула рукой Тамико. — Уговорили.

— Ты погляди на себя, Жорка, — хохотала Тамико, — на кого ты похож! Мамали! Настоящий мамали.

— А кто такой мамали? — смеялся Жорка.

— Мамали по-грузински — петух. Ты всю краску на себя извел: нос зеленый, щека красная, волосы дыбом, как гребешок. На «Акулу» краски не хватит.

— Петух? Это здорово — петух! Тамико, нарисуй мне на груди петуха. У всех моряков на груди что-нибудь нарисовано. Татуировка. Я бойцовый петух! Я старый морской волк! Нарисуй мне петуха.

— Ох, Жорка! Ох, Жорка! Как ты только домой явишься? Ты что, нарочно разукрасился? — никак не могла остановиться Тамико, поглядит на Жорку и заливается. — Ты индеец.

— Я индеец! Я вышел на тропу войны. Сейчас со всех вас скальпы поснимаю, — Жорка делал зверское лицо и размахивал кистью. — Как по-грузински победа?

— Гамарджвеба.

— Ура! Гамарджвеба!

Жорка прыгнул на Владика. Оба покатились по пирсу. Димка подскочил, навалился, столкнул их в воду.

Бултых! Только брызги полетели. И сам за ними следом — бултых!

Они барахтались в воде, возились и украдкой поглядывали на Тамико.

Она сидела на краю пирса, болтала босыми ногами и смеялась.

А потом Тамико нарисовала на Жоркиной груди петуха. Он ее все-таки уговорил. Пристал как смола. И Владик с Димкой поддержали.

Тамико согласилась. Пусть. Акварельную краску легко смыть.

Петух получился великолепный. С разноцветным хвостом, взъерошенный и драчливый.

— На тебя похож, — сказала Тамико.

— Эх, красота какая. Теперь и купаться-то жалко будет, — сокрушался Жорка, — надо было масляной рисовать.

Димка принес в консервной банке бензин. Сообща оттерли Жоркины нос и щеку. Помогли друг другу отчистить руки.

Жорка осторожно тер мочалкой ладошку Тамико, и его руки казались большущими и грубыми рядом с ее.

Он вдруг почувствовал, как сердце его наполняется нежностью к этой славной девчонке. И он весь напрягся, затаился, чтобы она не заметила этого. Ему вдруг захотелось, чтоб ей сейчас вот, немедленно угрожала страшная опасность, чтоб он мог броситься и защитить ее, и биться до конца — яростно и бесстрашно.

Жорка огляделся, но защищать ее было не от кого.

«Катер я добуду!.. В лепешку расшибусь, а уговорю Демьяныча. Все сделаю, чтоб ей хорошо было, чтоб весело. Два дня только осталось, всего два дня!..»

— Завтра снова придем. Закончим, — сказал Димка.

— Придем, — сказала Тамико.

— Жалко, Олега сегодня не было. Лодочка-то, вот она — почти готова, — Владька довольно ухмыльнулся.

Ребята вышли за ворота. Солнце пробивалось сквозь листья, и все вокруг было облито зеленоватым прохладным полумраком. Звонко гомонили птицы.

В высокой траве дрожали золотые пятна. Яркие солнечные пятна были очерчены четко, как пером. А воздух был пряный.

Тамико настороженно остановилась. Ноздри ее трепетали. Она подняла руку.

— Мальчики, вы чуете? — шепотом спросила она.

— Что? — тоже шепотом отозвался Владик.

— Трава пахнет солнцем!

Мальчишки принюхались. Зашевелили носами. Как пахнет солнце? Кто его знает? Они никогда как-то не думали об этом.

— А правда — солнцем. Наверное, так оно и пахнет, — отозвался наконец Димка.

— Ага. И еще земляникой, — сказал Жорка.

Юный герой Георгий Басов

— Ребята, надо ей все-все показать, а? Чтоб ей весело было. Слыхали, как она сегодня смеялась? — сказал Жорка, когда мальчишки остались одни.

Они шагали к автобусной остановке, разговаривали и возбужденно размахивали руками.

— Ты, Жорка, обязательно потолкуй с Демьянычем. Представляешь — на катере! Да на нем можно по всему городу проехать. Чем давиться в такую жару в автобусах. Как притиснет какая-нибудь толстая тетка — не обрадуешься.

— Оно бы хорошо, только вдруг не согласится, — усомнился Димка, — взрослых-то вы знаете. Думают, у них у одних дела — серьезнее не бывает.

— Ясно, поговорю. Должен же он понять. Я все сделаю, ребята. Все, что смогу, — ответил Жорка.

Мама с Демьянычем обедали.

— И на кого только ты похож, Жорка! — всплеснула руками мама. — Боже мой! Тельняшка в краске, и бензином от тебя несет, как от грузовика. И вообще, что это за мода — разгуливать в тельняшке по городу. А руки-то! Ты погляди, что у тебя под ногтями — черная ночь. А ну, марш мыться. С такими руками к столу не пущу. И переоденься. Человеческую рубашку надень.

Жорка пошел в ванную и услышал, как мама говорила Демьянычу:

— Взялся бы ты за парня, не чужой ведь он тебе. Ты ж мужчина все-таки, тебя он слушать должен. Он ведь домой только есть да спать приходит, целыми днями где-то шастает. Еще свяжется с какими-нибудь хулиганами, тогда поздно будет.

— Ну, это ты зря, напрасно ты. На это вроде не похоже. Я его дружка знаю — Владик из седьмой квартиры, музыкантов сын, — успокоил ее Демьяныч.

— Тоже хорош гусь, — не унималась мама, — видела я его вчера — исцарапанный весь, и физиономия такая продувная — дальше некуда. Здрасьте, говорит, Татьяна Алексеевна, а у самого глаза так и стреляют, так и шмыгают, как два мыша. Ты пойми — возраст у них сейчас такой, к ним все липнет: и хорошее и плохое. А ты ему отец. Хоть и не родной, а все отец. И еще тельняшка эта. Зачем только ты ее подарил ему. Ходит, как шпана.

— Ладно, — ответил Демьяныч, — парень он вообще-то неплохой, сама знаешь, но… Я с ним потолкую. А об тельняшке ты зря. Тельняшка — моряцкая одежда и шпана тут ни при чем, — строго добавил он.

Жорка толкнул дверь и с невинным лицом прошел к шкафу.

— Мамочка, какую рубашку взять? — спросил он. Ему очень хотелось быть сейчас хорошим и послушным. Да и для дела надо было, чтоб Демьяныч не сердился.

— Синюю возьми. С короткими рукавами. Она на верхней полке лежит.

Стоя к родителям спиной, Жорка стащил через голову тельняшку, взял пахнущую свежестью рубаху и повернулся.

— Господи!!! — ахнула мама и даже побледнела. — Татуировка! Дожили! Ты что ж это, поганец, с собой сделал! Что ж ты натворил, несчастье мое, негодный мальчишка!

— Да это так просто, ерунда. Это девочка одна… — пытался объяснить Жорка.

— Девочка! — заорал Демьяныч. Он вскочил, лицо его пошло красными пятнами. — Я тебе покажу татуировку! Я тебе покажу девочек, сопляк! Мать до слез довел.

Он ухватил цепкими сухими пальцами Жоркино ухо и два раза увесисто треснул его по шее.

Жорка рванулся, выдернул пылающее, несчастное ухо и бросился к двери.

— Это просто так нарисовано! Красками! Оно смывается! — выкрикнул он и выскочил на лестницу.

Обида душила его.

— Они еще узнают, они узнают, — бормотал он, шмыгая носом, — по шее! За что? Вот убегу из дому, тогда узнают. Тогда-то забегают. Юнгой наймусь. Уплыву в далекие моря. Поплачут небось.

Жорка злорадно приговаривал, а сам упивался всплывающими перед глазами картинами мести.

Вот Демьяныч, заламывая руки, рыдает и кается в своей несправедливости. А весь дом, все жильцы отворачиваются от него с презрением.

— Разве можно было крутить уши такому человеку? Такому прекрасному мальчику! Они ведь у него не железные. Живые у него уши. И еще по шее лупить. Вот и не выдержал человек. Вот и пропал, — говорят все и качают головами.

А потом — потом — в газетах появляются Жоркины портреты.

«Благородный поступок! Геройский подвиг! Юный моряк, юнга Георгий Басов спасает капитана! Он бросается в бушующий Индийский океан и, бесстрашно борясь с разъяренной стихией, вытаскивает своего капитана, которого слизнул с мостика неслыханной силы девятый вал.

Юного героя награждают орденом. Ему дают новенький быстроходный лайнер и назначают капитаном».

А Демьяныча, чтоб не распускал руки и не трепал героев за уши, ведут в тюрьму.

Но Георгий Басов прощает его. Он не то что некоторые. Он добр и великодушен. Он даже берет его на свой корабль. И назначает коком. Пусть чистит картошку и всегда вспоминает его, Жоркину, доброту.

А Тамико приходит на пристань встречать героя, с цветами.

Или так: девятый вал слизывает его, Жорку, и пароход уходит в ночь. Но Жорка не сдается. Он борется — плывет. А потом встречает кита. И приручает его. Этот кит самый большой на свете. Он царь всех китов. И Жорка верхом на этом царе заявляется в Ленинград. Что творится-то! Давка на набережных!

А Жорка спокойненько вплывает в Мойку, прямо к своему дому. И его снимают для кино. Дядя Арон.

Толпа запрудила Конюшенную площадь, и Запорожский переулок, и мост, а в толпе стоит печальный Демьяныч, и с усов его капают слезы раскаяния. Ему стыдно.