Электорат - Владимир Дрыжак

--

Кузькин оказался в сложной позиции. Он все время падал. И никак не мог понять, во сне он падает или наяву. Падение казалось реальным, ощущался встречный поток, наблюдалось мельтешение окружающей среды, но почему-то отсутствовал свист в ушах. А Кузькин точно знал, что без свиста падение как бы недействительно. Положение усугублялось тем, что несколько раз он просыпался, но падение не заканчивалось. Наконец Кузькин, выбрав удачное направление по ветру, плюнул, и решил больше не делать попыток определить, спит он или уже проснулся, Оставалось лететь и ждать приземления.

И оно состоялось.

Кузькин очутился все в той же слесарке, но странное дело, обстановка этого помещения претерпела удивительную трансформацию. Во-первых, пол был паркетный, обитый в необходимых местах медной жестью. Токарный станок лишился потеков масла, суппорт блестел вороненой сталью, стружка в салазках отсутствовала начисто, а, наоборот, эбонитовые шарики на ручках присутствовали все до единого. Наковальня покоилась на дубовом пне и блестела так, что рука сама тянулась к серпу и молоту. Совершенно то же самое можно было отнести к тискам и кислородному баллону, причем, надпись "кислород, маслоопасно!" на боку последнего сама по себе являлась образцом прикладного искуства. Что же касается верстака, то он (Господи, спаси и помилуй!) был полированным и на нем покоилась плоская бутылка с иностранной этикеткой.

Сам Кузькин возлежал посередине всего этого великолепия в позе римского патриция на каком-то весьма удобном коврике, совмещавшем три таких замечательных свойства как мягкость, ворсистость и полную гигиеничность. Прямо перед Кузькиным в низком вращающемся кресле с удобными подлокотниками вытянув ноги дремал некто, чем-то отдаленно напоминавший вчерашнего знакомца Константина Юрьевича. Этот, правда, казался моложе и стройнее. И цвет лица у него был гораздо здоровее, хотя, судя по залысинам и некоторой утомленности под глазами, забот у него было не меньше.

Заметив, что Кузькин проснулся, этот индивидуум выпрямился в кресле и, тряхнул головой.

- Так, - сказал он, - я вижу, вы уже готовы - может быть тогда начнем.

Кузькин похлопал глазами и сел, озираясь по сторонам и дивясь переменам. Голова слегка кружилась, но, в целом, состояние было удовлетворительное. Можно было начинать, если бы было известно, что именно.

- А что начнем-то? - поинтересовался он.

- Ну..., видите ли..., как бы нам обозначить... Это как бы встреча с избирателями.

- А кто избиратели?

- Вы, разумеется.

- А другие где?

- Другие? Вероятно, э-э-э... в других местах. Сейчас я Вам все объясню. Я - доверенное лицо, а вы - избиратель, представитель, так сказать, нашего электората. Мы заинтересованы в том, чтобы вы отдали свой голос за нас. У Вас, естественно, возникают вопросы, а я уполномочен на них ответить. Работу свою мы ведем индивидуально, поэтому...

- А-а, Вы - агитатор! - догадался Кузькин.

- Если угодно - да. Хотя... Сегодня день выборов и агитация запрешена. Я просто отвечу на Ваши вопросы. Прошу.

Вопросы у Кузькина были. Например, откуда взялся паркет. И тому подобные. Но задавать их было неудобно. Тем не менее, надо было хотя бы понять, в какой точке пространственно-временного континуума он находится. И он выдавил:

- А мы, вообще, где?

- В каком смысле? Ах, да, понимаю. Все там же, в слесарке Николая Петровича Зуева.

- Что-то непохоже. Тут все было завалено барахлом и...

- Действительно, здесь был, с позволения сказать, бедлам. Но я счел необходимым устроить все так, как ему надлежит быть, то-есть привести помещение в соответствие с его предназначением. С учетом, разумеется, эстетики, психологии трудового процесса и иных факторов, влияющих на результат.

- А паркет-то зачем?

- Ну а как же! Конечно, можно было бы сделать иначе, но ведь я не знаю ваших вкусов и предпочтений.

- Так он ведь от сварки загорится.

- Во-первых, этот несгораемый. А во-вторых, кто вас заставляет варить на паркете? Вон там, в углу есть специально подготовленное место...

Кузькин пожал плечами. Он этого не понимал. Какая разница, паркет - не паркет? Да и, вообще, о чем разговор...

Этот в кресле, кажется, понял в чем закавыка.

- Мы исходим из того, что политика вытекает из экономики, - начал он. - Экономика же складывается из элементарных трудовых отношений. Труд должен быть выгодным тому кто трудится. Ему должно быть понятно, почему работать для него лучше, нежели чем не работать. Но этого мало. Труд должен быть приятен. Когда кругом чистота, инструмент на месте, скомплектован, ничто не мешает и не отвлекает, тогда и работать приятно, а, главное, труд производительнее. Ведь так?

- Ну, так, - угрюмо подтвердил Кузькин, вспоминая свой бульдозер и вечные мытарства с пускачем.

- Вот мы и отталкиваемся от этого. Исходить надо не из светлых идеалов и всяких там идей национального возрождения, а из того, как понудить каждого работающего сделать свой труд привлекательным. Все будут работать с полной отдачей, а уже тогда...

- Ясно, - сказал Кузькин. - И что, вот за это и надо голосовать?

- Ну, если вы сочтете возможным...

- Так это же сколько надо вкалывать, чтобы каждому паркет!

- Но ведь в быту каждый желает иметь унитаз, а не, извините, нужник во дворе. И постепенно к этому идет. Почему же на работе не пытаться...

- Да потому что унитаз - он мой. А где не мой, там его никто и не моет.

- А если бы бульдозер, на котором вы работаете, был ваш, вы бы его содержали в порядке?

"Хрен его знает, - подумал Кузькин. - Наверно бы держал. Да кто же мне его даст?"

- Ну, держал бы, - буркнул он. - Так кто же мне его даст? Пришельцы?

- Мы хотим сделать так, чтобы любой бульдозер принадлежал тому, кто на нем работает. И никому больше.

- А насчет этого дела как? - Кузькин провел ребром ладони по шее. - Другому дай хоть бульдозер, хоть что, он все пропьет.

- Но бульдозер-то не исчезнет, он окажется в других руках, и, рано или поздно, попадет к тому, кто его не станет пропивать, а будет работать. Вот ведь свои квартиры и дачи редко кто пропивает. Пропивают, в основном, зарплату, так сказать, прибыль. Почему? Потому что до сих пор бульдозеры не продавались, да и сейчас стоят столько, что всю жизнь копить надо. Но ведь на "Жигули" многие копили. По двадцать лет. И накапливали. Охотно платят за удовольствия, а если работа станет удовольствием, будут покупать и бульдозеры. Вы не согласны?

Кузькин пожал плечами.

- Кстати, об удовольствиях, - продолжил индивидуум, Какие-то они у нас однообразные, и новые не появляются. В Европе фристайл, винтсерфинг, летом в Альпы ездят, чтобы на лыжах покататься. А у нас всего два: выпивка да закуска, он ехидно улыбнулся.