Электорат - Владимир Дрыжак

- А где мужик? - спросил Кузькин, таращась по сторонам.

- Какой мужик? Я тебя одного тут запер, пока Юрьевича перемещал. И обесточил помещение на всякий случай.

- Пойдем его найдем и набъем морду, - предложил Кузькин. - Сволочь! Под дых ударил, паскуда...

- Угу, - буркнул Петрович, - мы его завтра найдем. А сейчас давай ложись вон на фуфайки и спи.

- А мужик где?

- Исчез. Удрал с поля боя... Ты меня уважаешь?

- Об чем речь, Петрович! - Кузькин хитро, как ему показалось, ухмыльнулся и погрозил пальцем. - Кореш, да? Спрятал, да? Он кто, пришелец?

- Ну, - Петрович начал злиться. - Был пришелец, а теперь ушелец. Домой пойдешь? К жене?

При слове "жена" сознание Кузькина несколько прояснилось. Он огляделся по сторонам и озадаченно спросил:

- Где это мы?

- Да тут, неподалеку.

- А щас какого?

Этот тонкий вопрос доконал Петровича. "Вот козел!" пробормотал он и рыкнул:

- А ну ложись, засранец, на фуфайки! В жизни с тобой больше пить не буду!

- Ты чего, Петрович, - обиженно произнес Кузькин. - Я же не хотел. Он сам полез.

- Не ляжешь - жену позову! Пусть поглядит, какой ты красавец. Вызову ментовку, скажу: избил пришельца, кандидата в депутаты. Завтра выборы, а он срывает кампанию... Совесть у тебя есть!

Разумеется, совесть у Кузькина была. Но он ничего не понял, понял только, что делает что-то нехорошее, и самое лучшее теперь - выполнить указания Петровича, которого он, видимо, сильно обидел. Петрович помог ему переместиться, и Кузькин послушно лег на расстеленные фуфайки. Петрович, дополнительно, сунул Кузькину под голову еще одну и заботливо прикрыл другой.

- Давай, отключайся. И чтобы до утра ни с места, понял!

- Яволь, герр обер лейтнант! - рявкнул Кузькин, пытаясь имитировать голос капрала из позавчерашнего фильма. - Нихт ферштейн! Русский свинья! Дранг на хвостен!

И тут же попытался встать.

Петрович воспрепятствовал. Тогда Кузькин, оставаясь лежать, впал в меланхолию.

- Дерьмо у нас страна, Петрович, - пожаловался он. - Не страна, а какое-то дерьмо!

Петрович понял, что надо ждать. Взяв табуретку, он сел рядом и возразил:

- Ничуть не хуже других. Вон завтра Думу выберем, к лету - президента. И заживем.

- А давай завтра на-пару пойдем и ка-ак голоснем за пришельцев! - неожиданно переменил тему Кузькин.

- Так ведь тут надо крепко подумать, - осторожно заметил Петрович, пытаясь, очевидно, сбить Кузькина с толку и заставить уснуть. - Выбрать-то мы их выберем, а обратно как? Сядут там в Думе и давай языки чесать. Кто их знает, этих пришельцев, что у них на уме. Разведут канитель, думать не захотят, а захотят командовать и советы давать. Или, того хуже, конституцию затеют править...

Кузькин, однако, решительно отказался от услуг Морфея и перешел к философскому осмыслению бытия:

- Хуже не станет, - отрезал он. - Наши-то все - дубье! Сколько возятся, а ни хрена сделать не могут. Японцы вон, даром, что желтомазые, а смотри что творят. А наши: ля-ля, ля-ля...

- Так ведь и мы тоже хороши, - возразил Петрович. Что-нибудь урвать на халяву, а как работать - в кусты. То раствор бар, кирпич йок - сижу куру, то наоборот - опять куру. Так и вертим всю жизнь правую резьбу на левую. И, главное, пьем не переставая.

- Точно! - поддержал Кузькин. - Чукчей, говорят, уже всех споили. У них прямо с рождения алкоголики рождаются. Да что там чукчи!...

Но Петрович не дал ему развить мысль про народы Крайнего Севера, понимая, что на этом пути Кузькин не остановится, пока не достигнет Северного Полюса.

- Я вот читал, - сказал он значительно, - что теперь у многих алкоголь прямо в крови вырабатывается. Дурная наследственность - прямо ходячие самогонные аппараты! - и добавил шепотом: - Говорят, мы тут в России все косые непрерывно.

- Как это?! - опешил Кузькин и слегка протрезвел.

- А так. Слыхал выражение: "пьян от восторга"? Или, там: "пьян от любви". Теперь, говорят, академики выяснили, что так оно и есть. Некоторые даже от лозунгов дуреют. Увидит такой лозунг, скажем: "Вперед к победе коммунизма" - сразу из подкорки команда: "откры-вай!", через спинной мозг в нервные клетки: "нали-вай!". И пожалуйста, вместо желудочного сока - чистый спирт-ректификат. Рефлекс, понимаешь?

- Да ты что?! - не поверил Кузькин. - У всех?

- У многих. Ты вот, например, почему от ста пятидесяти выключился? Ясно, что внутри еще грамм двести-триста наработал. А это, считай, поллитра, потому как внутренний спирт - он чистый. Как там насчет сивухи, я не знаю - должно быть, зависит от того, что бродит в животе.

Будь Кузькин потрезвее, он бы, конечно, уразумел, что его разыгрывают. Но воздействие летучих фракций коньячного напитка на логические центры оказалось столь мощным, что затронуло области, ответственные за бдительность, и основательно ее притупило. Он испугался. И даже, стыдно признаться, похолодел. Сочетание же страха и алкогольного отравления легкой степени породили в его мозгу какую-то несусветную кашу из догадок и соображений.

- Петрович, - сказал он, поднимаясь на локте, - так они из-за этого баллотируются!

- Кто? - изумился Петрович ошарашенный неожиданным продуктом извилин Кузькина.

- Пришельцы. Если мы все время под газом, мы туда таких же и выберем. Представляешь, каких они постановлений напекут? А если мы спьяну все их выполним?!

"Смотри, что творит!" - пробормотал потрясенный анализом Петрович, в полном изумлении уставясь на Кузькина.

Глаза Кузькина вдруг расширились:

- Во! - произнес он. - А мы еще и президента такого же выберем, представляешь, что будет? У него же ядерный чемодан с боеголовками. Нажмет по пьяне, и все, хана! Вот чего они испугались, я тебе точно говорю!.. А войну с немцами проспали - почему? Да бухие были в доску - ясно, как день. Зимой, по морозу только и протрезвели, сволочи... "Пьянящий воздух революции..." - ты понял?! В семнадцатом году окосели все и до сих пор не просыхают... До этого царь был - он-то, поди, водяру не пил. А эти-то, эти!.. "Светлые идеалы" - ты понял?!

Кузькин сел и уставился прямо перед собой. Волосы его были всклокочены, на лбу выступила испарина. Именно в этом положении его настигло прозрение:

- А ведь были голодухи - мне бабка рассказывала. Представляешь, внутри спирт, а закусить нечем... Вот ведь гады! Хуже фашистов!

Тут, наконец, Петрович очнулся:

- Ты что! - заорал он. - Совсем сбрендил? Исторические выводы решил делать? Сначала проспись, а потом делай, сопляк! Тоже мне, историк выискался...

Кузькин похлопал глазами, улегся на свои фуфайки, поджал колени к подбородку и затих. По его щекам ползли слезы.

В этом положении он и уснул. Петрович же еще некоторое время контролировал процесс отключения, и только потом, тщательно обесточив помещение, покинул его, обуреваемый сомнениями. Основания для этого были. Кузькин мог проснуться и начать куролесить. Но сидеть возле него Петрович больше не мог под угрозой санкций со стороны супруги.