«Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву! - Валерий Киселев

– А этот откуда? – невольно удивился он.

– Едет на мотоцикле, между Бакланью и Юрковом, там дорога у берега, и, видно, решил срезать угол, наши пулеметчики и подстрелили, – рассказал Бакиновский. – Лежит, колеса у мотоцикла крутятся. Решили сплавать – Богомолов из роты Вольхина. Он и подстрелил. Сел в лодку – и на ту сторону. Как немцы его не увидели – удивляюсь. Спали, наверное. А этот фриц даже не ранен был, только каблук пулей отбило. Без оружия и ехал. Богомолов подполз – он сам и руки поднял, и мотоцикл покатил – вполне исправный, ребята пробовали заводить.

– Да, вот так подарок. Иоффе, спросите его: куда он ездил?

– Возил приказ в штаб полка о переброске их дивизии на другой участок фронта, – перевел Иоффе.

Шапошников сразу оживился:

– Какой он дивизии? Восемнадцатой танковой?

– Да, а южнее, говорит, стоят части двадцать девятой моторизованной, четвертой и третьей танковых дивизий. Их дивизия будет сменяться первой кавалерийской.

– Спросите его: когда они собираются наступать?

– Не знает, не интересовался. Говорит, что он до войны пекарем был, в Вене. Спрашивает, где у нас здесь почта.

– Это зачем ему?

– Хочет матери пятьдесят марок отправить, в плену они ему все равно будут не нужны.

Все засмеялись.

– Ну и фриц. От нас матери в Германию деньги посылать! Вот чудак-то.

– Тихон Васильевич, – попросил Шапошников капитана Филимонова, – срочно доставьте пленного в штаб дивизии.

«А ведь это интересно, что их дивизию отсюда снимают. Видимо, готовят группировку для удара», – подумал Шапошников и сказал Бакиновскому:

– Сегодня ночью надо обязательно взять еще одного пленного. Готовьте группу Абрамова.

– Разрешите я сам схожу, товарищ капитан.

– Разве больше некому?

– Шажок только вчера ходил, отсыпается. А Абрамов – что-то глаза мне его сегодня не нравятся: убьют еще.

Поздно ночью Бакиновский разбудил Шапошникова.

– Товарищ капитан, есть пленный, кавалерист!

«Неужели танковая дивизия уже ушла? Быстро…»

– Разбудите Иоффе. Как ты его приволок? Сам брал? – спросил Шапошников, затягивая ремень.

– Нет. Помните, я говорил, что есть у меня один юрист недоучившийся, бывший вор-наводчик из Одессы. Он и взял. Парень безответственный, но смелый.

Быстро допросив пленного, Шапошников позвонил в штаб дивизии. У телефона был майор Кустов.

– Алексей Федорович, только что привели пленного, из первой кавалерийской дивизии. Сегодня ночью они начали менять танкистов. Значит, тот пекарь-австриец сказал правду.

– Хорошо, – сонным голосом ответил Кустов. – Я доложу Гришину. Ты смотри: пятый пленный за две недели! А в тех полках, сколько ни ползают, ни одного.

30 сентября, перед обедом, командир роты лейтенант Вольхин сидел у своего блиндажа и сушил портянки, щурясь на осеннем солнышке. Было тихо, немцы не стреляли второй день, и поэтому напряжение спало, хотелось лежать и смотреть в небо, на бегущие белые облака. «Эх, за грибами бы сейчас…» – тоскливо подумал Валентин.

– Нет, я тебе точно говорю: Рот Фронт у них действует, – услышал Вольхин разговор за спиной. – Ну, сам посуди: позавчера десять снарядов упали и только два разорвались. Значит, кто-то их там испортил!

– Дожидайся. Просто упали в болото, поэтому и не разорвались.

– Ну что ты мне говоришь? И в болоте рвутся так же, я же знаю!

– Рот Фронт… Все они за Рот Фронт, когда за глотку его возьмешь. Помнишь, когда сюда от Трубчевска шли, колодец нам попался – битком набитый ребятишками мертвыми. Тогда еще немца взяли, шахтером оказался, руки свои показывал – «арбайтер». Вот тебе и пролетарий…

«А ведь обоим хочется верить, что есть в Германии Рот Фронт», – думал Вольхин. Первые дни они все наивно ждали, что в Германии вот-вот вспыхнет восстание рабочих…

За все время с начала войны Вольхин видел всего одного немца-антифашиста, который сам сдался, когда они выходили из окружения от Суража. Шел он с колонной несколько дней, как-то даже сходил в разведку. Относились к нему все хорошо, но из немцев он был явно исключением, и никто уже не верил, что в Германии осталось много антифашистов. Очень часто Вольхин и его товарищи видели таких немцев, которых и людьми-то назвать язык не поворачивался. Впрочем, этого немца-антифашиста тоже расстреляли под горячую руку, за день до выхода из окружения.

Он выплюнул травинку, достал пачку папирос, а с ней и свою записную книжку. Вольхин нарочно старался делать записи реже, суеверно думая, что как только кончится последняя страничка, так его и убьют. «А ведь из взводных, из старых, в батальоне я остался, пожалуй, один… Данилов убит, Серебренников тоже, Фирсов и Баринов ранены, Макарова и Цабута в Милославичах убило… Остальных он знал только в лицо и, перебирая их в памяти, вспоминал, кого, где и как убило. – Пожалуй, так и моя очередь скоро дойдет, – равнодушно подумал Вольхин. Смерти он не боялся давно. Столько раз приходилось видеть, как погибают люди, что иной раз думал: то, что он еще жив, – случайность. Иногда Вольхин искал в своей душе предчувствия смерти. Он слышал от бойцов, что тот, кто должен быть убит, это предчувствует, но у него ничего такого пока не было, и снов никаких не снилось с самого дома. – На фронте три месяца, а как будто три дня. Сто раз могли убить, а все как-то везет и везет. Странная все-таки штука – жизнь человеческая… Судьба… От чего она зависит? Старшину нашего во сне убило, так и не понял, что его уже не будет никогда. А Лашов, пулеметчик, умирал целый день, в сознании…»

– Товарищ лейтенант, к командиру батальона, – вывел Вольхина из раздумий подошедший связной.

– Командир полка тебя чего-то вызывает, – сказал ему капитан Осадчий. – Заберут, наверное, из батальона.

– Никуда я не собираюсь, – удивился Вольхин.

– А ведь у вас высшее образование, товарищ лейтенант? – спросил Шапошников, когда Вольхин вошел в блиндаж командира полка и представился.

– Пединститут, товарищ капитан. Работал учителем в школе, математик.

– И чертить, конечно, умеете?

– Когда теоремы доказывал – чертил.

– Хотите работать в штабе?

– В штабе? – удивился Вольхин. – Не знаю. Не думал. Я же ничего не понимаю в штабной работе.

– Ничего, научим, – улыбнулся Шапошников.

«А как же рота? – подумал Вольхин, – Что скажут ребята? Неудобно…»

– Можно подумать, товарищ капитан?

– Подумайте, – кивнул Шапошников.

К лейтенанту Вольхину он приглядывался давно. Как-то увидел у Осадчего схему обороны батальона – выполнена чисто, аккуратно и профессионально. Осадчий так чертить не умел.

– Кто это делал вам схему? – спросил его тогда Шапошников.

– Командир седьмой роты лейтенант Вольхин.

«Седьмая рота… Вольхин… – И Шапошников вспомнил, что этот лейтенант с ними с первых дней. Отличился под Трубчевском, в Милославичах, в Церковищах. Воюет грамотно, хотя и не кадровый. Скромный, аккуратный. Эти качества Шапошников ценил в людях особенно. – Можно сделать из него неплохого штабного работника, если есть задатки. Зачем держать такого человека на роте? – думал Шапошников. – Хотя сейчас в управлении полка все по штату, запас не помешает».

Вольхин вышел из блиндажа и столкнулся с писарем штаба сержантом Ляшко, которого он немного знал.

– Слушай, Петро, ты сам что конкретно в штабе делаешь? – спросил его Вольхин. – А то командир предлагает в штаб перейти.

– Соглашайтесь, товарищ лейтенант, если есть возможность. Командир у нас хороший, не смотри, что всего лишь капитан, – ответил Ляшко. – Выдержанный, никогда не орет, не матерится. Всегда разберется, обдумает. Он и меня давно натаскивает на штабную работу. Я ведь с первого курса МИСИ призван. Иногда карту сделаю, веду обстановку, дежурю по штабу. Учусь сводки составлять, приказы. Работа интересная, тем более для вас, математика. Да и военный опыт у вас теперь есть, так что справитесь. А что, разве из штаба кого-нибудь переводят, не слыхал вроде…

– А я откуда знаю? Вызвал Шапошников, предложил в штаб.

– Ну и соглашайтесь. Вам головой надо воевать[2].

Лейтенант Вольхин, капитан Шапошников, полковник Гришин, другие бойцы, командиры дивизии, да и в штабах армии и фронта, никто не догадывался, как круто через несколько дней изменится обстановка, что одним скоро придется погибнуть, а другим судьба выпадет пройти всю войну.

…Вторая танковая группа генерала Гудериана, закончив операции в котле восточнее Киева, готовилась к решающему наступлению на Москву.

Простите пехоте…

Вечером 6 октября командующий 3-й армией генерал-лейтенант Крейзер вызвал на совещание командиров дивизий.

– Товарищи, – начал он, как всегда спокойно и деловито, – обстановка за последние дни резко изменилась. Гитлеровцы начали, по всей видимости, генеральное наступление. Танковая группа Гудериана из района Шостки вышла в район Орла. Есть сведения, что город уже у немцев. Другая их группировка подходит к Брянску.