У тихой Серебрянки - Михаил Дмитриев

В ненастную погоду мы бродили по окрестным лесам и кустарникам - искали оружие и боеприпасы. Уже к концу сентября наши лесные тайники пополнились винтовками, патронами, гранатами. Обычно делали так: на дне окопа настилали листву и мох, затем обертывали мешковиной или старой одеждой хорошо смазанные винтовки и патроны, прикрывали мхом и присыпали землей, старательно маскировали сверху листвой. Мы решили не прятать в одном месте более пяти винтовок, и уже некоторые из нас собирали оружие во "вторые склады". Кстати, об этих местах знали только трое: тот, кто собирал, так сказать, хозяин, и мы с Михаилом. Это была необходимая мера предосторожности.

Вскоре мне посчастливилось: я тоже нашел ручной пулемет, исправный, с диском. А через день повезло нам двоим - мне и Михаилу. Под мостом через речку Серебрянка мы нашли присыпанные песком деревянные ящики. В них оказался тол - по двадцать шашек в каждом. Видимо, при отступлении наши саперы готовились взорвать мост, но по каким-то причинам не успели. Дождливым вечером эти ящики перенесли в лес и тоже спрятали.

Все шло, казалось, хорошо. Но в самом конце сентября комендатура стала брать на учет каждого мужчину. Гитлеровской Германии нужны были рабочие руки. И не только обычные, а и кровавые руки - полиция. Нужны были и учителя - чтобы калечить души. Подбором занялись староста Артем Ковалев и бургомистр Михайло Бычинский. В первую очередь они подобрали себе помощников полицейских.

Однажды поздним вечером меня вызвал во двор Иван Селедцов, местный парень. Я знал его, как и многих ребят из Серебрянки. Среди других он ничем особым не выделялся. Иван сказал, что немецкий офицер, который стоит у них на квартире, говорит, что его, Селедцова, и меня отправят в Берлин на учебу. Мурашки пробежали по спине от такой новости. Но все-таки надо что-то ответить ему.

- Особой охоты у меня нет. Ежели ты желаешь, езжай, - сказал я.

- А кто будет спрашивать о нашем желании? Схватят, повезут, и пикнуть не успеешь... Что же делать, ну, скажи?

А вдруг его специально подослали ко мне?

- Поживем - увидим. - Я старался быть безразличным, а самого пробирала дрожь.

Попадешь в Берлин, оттуда не вернешься. Да и понятно, чему они там будут учить.

Назавтра я ушел к сестре, в Белев. Полторы недели прятался на чердаке дома, в гумнах. Боялся, а вдруг, чтобы найти меня, довская комендатура свяжется с кормянской, и нити приведут сюда, к старшей сестре.

Когда вернулся в Серебрянку, Ивана Селедцова уже не было в деревне. Его отправили в Германию, и парень как в воду канул. За мной раз десять приходили немцы и староста. Мать говорила, что ушел в Гомель устраиваться на работу.

Однажды рано утром - Василек еще спал и не мог предупредить меня - к нам в хату вошел Артем Ковалев.

- Ну вот и хорошо, что дома тебя застал, - усмехнулся он.

- Работу все ищу...

- Ты работу ищешь, а работа - тебя. - Староста уселся на табуретку. Многое ты потерял, что поехал в Гомель. Ну что составляло подождать еще два дня? Уже в Германии был бы, да не где-нибудь, а в самом Берлине! О-о, ты не знаешь, что такое Германия, не представляешь...

Артем Ковалев часто расхваливал немецкие порядки, это была его любимая тема разговора.

- Так что за работа ищет меня? - прервал я его разглагольствования.

Староста укоризненно покачал головой, видимо, не понравилось, что не дал ему выговориться.

- Если вторично вызовут тебя, чтобы без фокусов! А ты, дед, смотри за внуком!

Это звучало явной угрозой. Однако я горячо отрезал:

- Никуда не поеду!

И вышел из дому.

Что же делать? Как это я, советский учитель, пойду работать на немцев? Да еще куда ехать - в Берлин, в фашистское логово... А не пойти, сбежать мать, братья, сестрички, дедушка и бабушка ответят за меня. Артем Ковалев не бросает слов на ветер. Завезет всех, как заложников, в Довск, в комендатуру.

Не позавтракав, я пошел к Михаилу Прохорову, торопясь, рассказал, что произошло.

- Нашел над чем голову ломать! - усмехнулся он. - Да мы этого немецкого холуя мигом уберем - и концы в воду.

- Я согласен! Сегодня же!

- Ого какой прыткий. Ты уж позволь мне самому этим заняться.

После полудня Михаил сам зашел ко мне, устало присел на скрипучую табуретку и сказал:

- Собирайся, пойдем в Федоровку.

- Зачем?

- Надо.

Михаил иногда любил сделать что-либо таинственное, преподнести сюрприз. Видимо, и сейчас что-то придумал. Возможно, станковый пулемет нашел или что-то другое.

Федоровка от нас километрах в двух. Шли молча, затем Михаил начал рассказывать, как гитлеровцы морили голодом и избивали пленных, натравливали овчарок.

- Счет к фашистам у меня большой. Пора рассчитываться, пора!

Прохоров не скрывал, что все свободное время пропадает в лесу - ищет партизан. Но, видимо, пока их нет в здешних местах.

- Я дальше так не могу. Вот иногда думаю: возьму пулемет, лягу на шоссе и такого* переполоха наделаю... Нет, одного пулемета мало, возьму и твой. Хорошо?

- Ну, укокошишь десяток гитлеровцев, а они расстреляют семьи, а может, каждого десятого из Серебрянки. Так же сделали под Рогачевом... Нет, надо что-то другое придумать.

- Да-а, ну и товарища я себе приобрел! - криво усмехнулся Михаил. - Все обдумываешь, примериваешься...

- А ты безрассудно торопишься, - отрезал я.

Мы наверняка поругались бы, если бы не входили уже в Федоровку. В этой деревне мы нашли добрых и умных советчиков - Арсена Степановича Бердникова и Самуила Павловича Дивоченко. Это к ним и вел меня Михаил Прохоров. Он был ранее знаком с Арсеном Степановичем, а у того почему-то сегодня был и Дивоченко.

Бердников, грузный, солидный мужчина лет сорока пяти, сильно пожал руку, пристально посмотрел на меня, отступил на шаг и, можно сказать, буквально всего обшарил взглядом. Человек этот, подумалось, видит меня насквозь.

- Вот он, - Бердников кивнул на Прохорова, - рассказывал о тебе. Это хорошо, что ты сдержан. Пороть горячку в нашем деле никак нельзя. Тут уж не семь, а тридцать семь раз отмерь, а раз отрежь.

Он неторопливо прошелся по комнате, круто повернулся и снова стал против меня, тут же озадачив вопросом:

- Когда хворает корова? - И сам же ответил: - Без жвачки... А человек без дела... Знаю, что вы оба не "хвораете". Это хорошо. Только чересчур рискуете.

- Риск - благородное дело, - отпарировал Михаил.

Бердников нахмурился, остановил на нем свой тяжелый взгляд:

- И так еще говорят: не спеши на тот свет, сделай здесь все как след. Понятно?

Он опустился на стул, положил на стол натруженные руки. Они чем-то напоминали руки моего деда Степана, только больно уж спокойно лежали на столе.

До сих пор молчавший Дивоченко - хмурый, чем-то похожий на цыгана заговорил медленно, будто подыскивая слова. Но голос его был строг и категоричен, как голос человека, уверенного в своей правоте: