Моя беспокойная жизнь - Джой Адамсон

Я очень редко видела своего отца, поскольку после того, как он вновь женился, он построил себе виллу в Троппау. Но всегда, когда я встречалась с ним, он был любезен, интересовался, чем я занимаюсь, и никогда не пытался вмешиваться в мою жизнь или в чем-то меня упрекать. Изредка мы переписывались.

Однажды утром, когда я работала в студии фотографа, моя мать позвонила мне. Она никогда не делала ничего подобного ранее, и я испугалась. Холодным, совершенно безучастным голосом она сообщила мне, что только что слышала, будто мой отец умер. Последнее время отец болел, но я не думала, что опасность столь велика. Далее моя мать сказала, что, как показало вскрытие, он умер от неизвестной болезни селезенки. Я едва успела положить трубку и рухнула без сил.

Ома делала все возможное, чтобы предотвратить окончательный разрыв между мной и матерью, и в то время была исключительно нежна и чутка ко мне.

Я особенно хорошо помню, как однажды накануне рождества я отказалась поехать к матери, где, как я знала, должна была встретиться с отчимом. Ома вошла в мою комнату, крепко обняла меня и подарила мне брошь, которой она дорожила больше всего. Это была камея с прелестным изображением богини Дианы с орденом Золотого руна. Камея была в золотой оправе с брильянтами и имела удивительную историю.

Она была подарена императором Францем-Иосифом барону фон Седлницкому. Ома была знакома с внучкой барона, которая унаследовала камею, а после смерти внучки Ома приобрела ее. Это был редкий экземпляр, поскольку богиня на камее была изображена в полный рост. Камея представляла также исключительный интерес и потому, что она была вручена фон Седлницкому вместо ордена Золотого руна, которым награждали только знатных аристократов. Орден Золотого руна был учрежден в 1429 году Филиппом Добрым и являлся высшей в Европе наградой для рыцарей.

Когда Ома приколола мне брошь, чтобы утешить меня в этот печальный день, она сказала: «Я хочу, чтобы ты всегда была счастлива, когда носишь ее». Я очень дорожила камеей до того самого дня, пока тридцать пять лет спустя она не была у меня похищена.

Мы были знакомы с довольно многими художниками, и я несколько раз позировала для портрета. У меня до сих пор хранится набросок Вальтера Клира, который я люблю больше всего. Анри де Бувар нарисовал меня маслом во весь рост. Другой наш друг-художник изобразил головку девушки с карими глазами, с янтарного цвета волосами и узким личиком. Как картина, она была потрясающей, но, зная, что у меня голубые глаза, белокурые волосы и круглое лицо, я была поражена, когда он сказал, что видит меня такой. Я никогда не понимала, что привлекает людей к модернистскому искусству, будь то искусство импрессионистов, футуристов или абстракционистов.

На предварительном осмотре выставки в Сецессионе, крупнейшей венской галерее современной живописи, я получила пригласительный билет на «Гшиас», известный шутовской маскарад богемы. Хотя хофбургский бал мне не понравился, мне очень хотелось попасть на этот новый праздник, представляющий собой апогей венского карнавала. С помощью одного способного студента-живописца мое белое атласное хофбургское платье было превращено в карнавальный костюм, в котором половина атласа была покрашена красками, так же как и часть моей кожи. Это было, конечно, оригинально, и с неохотного благословения Омы я отправилась в Кунстлерхауз, где знакомые комнаты с помощью смелых фресок были превращены в весьма привлекательную сцену. Я была очарована и напугана одновременно, и моей первой реакцией было побыстрее осмотреть все вокруг и стрелой помчаться домой, но прежде, чем я смогла выбраться из пестрой толпы, меня обнял за плечи апаш в маске. Со словами «ты моя» он увлек меня. Так началась моя первая любовь. Когда же через два года она закончилась, я осталась с подаренной мне маленькой таксой по кличке Плинкус и глубокой раной в сердце, залечивать которую пришлось долгие годы.

В то время в Вене зародился и приобрел широкую популярность психоанализ. Захваченная общим увлечением, я стала наблюдать за всеми, кого мне приходилось встречать, чтобы подметить, ведут ли они себя в соответствии с психоаналитическими теориями, о которых я читала, и толковать их поступки как проявление подсознания. Мои друзья предупредили меня, что я смогу оценить преимущества новой науки только в том случае, если сама буду готова подвергаться анализу, и я ежедневно по часу безропотно расслаблялась, сидя на кушетке в квартире известного психоаналитика. По его требованию я говорила обо всем, что мне приходило в голову. Предполагалось, что, поступая таким образом, человек, не задумываясь, будет обнаруживать свои чувства, которые в свое время были подавлены.

Занимаясь психоанализом, я посещала также лекции по психиатрии на медицинском факультете. Изучение случаев психических заболеваний позволило мне кое-что узнать о трагедиях, постигающих многих людей. Но более глубокое исследование этих аномалий пугало меня. Поэтому в поисках здоровой основы, которая могла стать целью моей жизни, я вернулась к занятиям скульптурой.

Ома, зная о моей возрастающей депрессии, поощряла меня брать уроки у известного скульптора профессора Вильгельма Фрасса. Его студия находилась в Пратере, лесопарке, который тянется вдоль Дуная и одно время был местом королевской охоты. Небольшой участок Пратера близ Вены иногда использовался для международных выставок. В 1873 году, когда в Австрии проводилась всемирная выставка, там были построены два стоящих друг против друга больших здания, напоминающих греческие храмы. Позднее они были превращены в студии для художников, создававших монументальные полотна.

Был чудесный весенний день, когда после прогулки в лесу я добралась до этих двух греческих храмов, постояла у фонтана, потом прошла по вымощенным плитами ступеням, ведущим к портику, и постучала в дверь студии.

Фрасс приветствовал меня. На нем был белый халат и белая шапочка, прикрывавшая его седые волосы. Улыбаясь, он сказал: «Какой приятный сюрприз, что именно вы решили стать моей ученицей, с тех пор как я увидел вас на художественной выставке, мне хотелось сделать с вас скульптуру». С этого момента мы стали большими друзьями, а вскоре я подружилась и с семьей скульптора. С его женой и двумя сыновьями я провела много счастливых вечеров, исполняя камерные музыкальные произведения.

Что больше всего восхищало меня во Фрассе — это его манера выполнять все самому, от первоначального замысла до завершения работы. Очень немногие скульпторы поступают таким образом.

От него я узнала, насколько важно сделать такой набросок фигуры, чтобы он удовлетворял требованиям материала, в котором она будет воплощена, поскольку камень, мрамор, бронза, воск и дерево предъявляют различные требования к скульптору. Создание фигуры из целого куска дерева или камня казалось мне более привлекательным, чем работа с глиной. Поэтому я вернулась к резьбе по дереву и сделала несколько обнаженных фигур.