Королева - Карен Харпер

— Давайте поищем красивые ракушки! — закричала я: мне очень уж хотелось найти что-нибудь осязаемое, такое, что можно спрятать в своей шкатулке на память об этом дне. — Ой, вы только посмотрите! — Я тут же вытащила из песка ракушку, формой похожую на штопор. — Готова поспорить, каждая из вас может найти еще красивее!

Поскольку я была самой старшей, то старалась приглядывать за остальными и поощрять все лучшее, что было в Джоанне, Бесси и малышке Кейт. Как мне кажется, во мне говорил инстинкт, заложенный от рождения, а также чувство признательности к сэру Филиппу и леди Кэтрин, ибо и кров, и пищу, и учение они предоставляли мне так, словно я была им родной дочерью.

— Сразу видно, что ты здесь в первый раз! — ответила Бесси, крича против ветра и оттого слегка встряхивая головой. — Новичкам всегда хочется собирать ракушки, а мне хочется бросать их в море — они прыгают, прыгают по волнам, а потом исчезают!

«Прыгают, прыгают, а потом исчезают…» Так проходили дни и месяцы в семье Чамперноун, как бы я ни сокрушалась о том, что Томас Кромвель не шлет вестей.

По правде говоря, о Кромвеле в моем присутствии упоминали всего дважды, если не считать того раза, когда я подслушала, как лорд и леди обсуждали «лондонские интриги», но об этом я расскажу чуть позже. В первый же день, когда я приехала в Модбери, сэр Филипп сказал:

— Мастер Кромвель возлагает большие надежды на твое будущее, когда ты станешь вместе с нами — или с другой семьей — жить в Лондоне.

Это казалось таким неясным, таким далеким, но его слова все же очень меня ободрили.

— А ваша семья собирается в Лондон? — спросила я.

— Я полагаю, когда-нибудь мои дочери, а также их мужья будут служить королю в той или иной должности. Может быть, и ты поедешь туда среди домочадцев. Время покажет.

Грустно, что потом он уже не говорил о таких вещах, хотя я подумала о том, что, возможно, мастер Кромвель испытывает меня с помощью сэра Филиппа. Ведь это Кромвель сказал мне: «Время покажет», — не были ли эти слова своеобразным паролем? Еще он говорил, что ценит тех, кто умеет хранить тайны, а в конце сказал, что я должна научиться никому ни о чем не рассказывать, пока он не разрешит.

Во второй раз я услышала имя Кромвеля, когда сэр Филипп и леди Кэтрин взяли меня на прогулку верхом и показали мне Модбери. Я училась правильно сидеть в дамском седле и восхищалась тем, как все выглядит с высоты, — ведь с самого детства я повсюду ходила только пешком. Еще в тот день я убедилась, что мои дальние родственники — самые знатные люди в тех краях. Работники снимали шляпы и уступали им дорогу, а иногда даже слегка кланялись. Матери показывали на нас пальцами своим детишкам. Многие женщины, встречавшиеся нам, приседали в реверансе — так было принято приветствовать тех, кто выше по положению, а меня научил этому совсем недавно учитель — мастер Мартин. Он не только жил раньше в Лондоне (я расспрашивала его об этом всякий раз, как только выпадала свободная минутка), но и видел ее высочество Марию Тюдор[18], принцессу Уэльскую, — она проезжала по дороге в сопровождении огромной свиты, направляясь в свой замок Ладлоу в Уэльсе, — и не один раз, а целых два. Как рассказывал мастер Мартин, там были сотни лошадей и повозок, а саму принцессу несли в великолепном паланкине.

Ах да — вместе с Джоанной и Бесси (Кейт была еще слишком юной) я обучилась тому, что мастер Мартин называл «придворными танцами»: величественной паване[19], быстрой куранте и моему любимому танцу — очаровательной, на пять счетов, гальярде, которую французы называют cinquepace[20]. Поскольку я была самой высокой, иногда я танцевала с Джоном, но чаще он был партнером рослой Джоанны, а я становилась в пару с Артуром. Наверное, с этого и начались все мои беды, а он в моем присутствии буквально из кожи вон лез, так хотел угодить мастеру Мартину, да и мне тоже.

Когда же хозяева показали мне Модбери, я преисполнилась глубочайшего почтения к ним, и не только вследствие тех знаков уважения, какое оказывали им местные жители. В тот день снова упомянули имя мастера Кромвеля, и вот как это произошло.

Модбери — процветающий центр торговли и выделки шерсти; на его фабриках изготавливают сукно и фетр. Куда ни глянь, повсюду домики ткачей с огромными окнами, чтобы больше света падало на ткацкие станки. Вдоль реки выстроились суконные фабрики, где огромные колотушки с силой бьют по мокрой шерсти, сплющивая ее для выделки мягкого фетра — его продают в нашем королевстве и за границу.

Когда мы бродили по одной такой фабрике, принадлежащей сэру Филиппу и наполненной шумом журчащей за ее стенами воды, а внутри — грохотом колотушек, леди Кэтрин сказала мужу:

— Я слышала, что у господина Кромвеля есть своя суконная фабрика в Патни, под Лондоном. Право же, мало сыщется такого, чего этот человек не успел бы сделать.

— Да, он занимается всем понемногу, но по-настоящему умел он в одном деле, — отвечал на это сэр Филипп. — Главный его талант — не секретарская работа, а управление. Кромвель может управлять собственными делами, но подлинное его искусство заключается в способности управлять делами людей, обладающих высокой властью.

— Он уже многого добился, но его ожидает еще более блестящее будущее, — проговорила леди Кэтрин, обернувшись ко мне с легкой улыбкой на устах, словно она собиралась широко улыбнуться, но ее что-то останавливало. — Что ж, расскажи Кэт немного о ее покровителе, — попросила она мужа, когда мы уже выходили наружу; там нас ожидали два парня, державшие под уздцы лошадей.

— Хотя происходит Кромвель из простолюдинов и женился на дочери стригаля шерсти, но благодаря уму и многочисленным талантам сумел проложить себе путь наверх, — сказал сэр Филипп. — Король сам мне говорил, что начинать Кромвелю было тяжело — когда-то он в Италии служил простым солдатом, там и увидел, насколько развращены папа Юлий II и его приспешники, которые продают индульгенции и наживаются на этом.

Я уже не раз слышала, как сэр Филипп возмущается по поводу коррупции, царящей в католической церкви — как в Риме, так и в Англии. Не выработал ли он такое отношение под влиянием Кромвеля? Но сейчас мне хотелось услышать не о новой религии, а о мастере Кромвеле.

— Стало быть, — отважилась вставить я, — Кромвель в конце концов вернулся в Англию с новыми идеями?

— Еще бы. Он стал ростовщиком, потом законником, адвокатом. Ты видела, какие у него прекрасные манеры, и поверь, память у него, будто капкан из доброй испанской стали[21]…

— А каких почестей он удостоен! — с нажимом добавила леди Кэтрин, и я от души понадеялась, что Кромвель ничего им не должен.

— Он теперь член парламента, — пояснил сэр Филипп, протягивая тем, кто стерег коней, по гроту[22] каждому, а они помогли нам взобраться в седла. Я тогда не очень-то понимала, что такое Парламент, но перебивать не стала. — Выступает там с красивыми речами, а недавно стал еще и членом Грейс-инна[23], — добавил сэр Филипп.

Мы тем временем поворачивали коней в сторону поместья и проезжали мимо боен, где торговали мясом, и мимо крытого круглого здания, где шла оживленная торговля зерном и пряжей. Должно быть, лошадка уловила мое настроение, потому что вскинула голову и фыркнула. Я сама чуть не грызла удила от желания узнать как можно больше, ведь я ничего не слышала ни о Грейс-инне, ни о лондонских достопримечательностях.

Под конец я была уже не в силах сдерживаться. Мне безумно хотелось услышать хотя бы самый туманный намек на то, когда секретарь Кромвель может меня вызвать.

— Но он ведь по-прежнему работает на кардинала Уолси, разве нет? — отважилась полюбопытствовать я.

Криво ухмыльнувшись при одном упоминании этого имени, сэр Филипп коротко кивнул.

— Разумеется. Кромвель ведет все дела Уолси, поскольку этот развращенный князь Церкви ведает делами короля. А власть должна быть сосредоточена в руках государя, а не того, кто слепо повинуется папе римскому.

Мне хотелось задать еще уйму вопросов, но я заставила себя замолчать. Ведь я же пообещала секретарю Кромвелю научиться держать язык за зубами — значит, обещание нужно исполнять. Мне, однако же, приятно было слышать, как супруги Чамперноун хвалят человека, которого считают моим покровителем и который, как я надеялась, вызволит меня из девонской глуши, пусть и отличающейся красивыми пейзажами.

Мои родные края, находящиеся к северу отсюда, казались мне теперь медвежьим углом, отгороженным от мира зарослями дартмурского[24] колючего кустарника, высокими густыми дубравами, древними каменными стенами, а еще — топкими крутыми берегами рек и речушек да врезавшимися в болота и пустоши узенькими тропками. В сравнении с ним, здешние края — Саут-Хэмс — выглядели гораздо привлекательнее. Хотя над Модбери и нависали три высоких холма, оттуда открывался чудесный вид на широкие равнины с разбросанными повсюду фермами, а на плодородной, чуть розоватой земле выращивали ячмень, пшеницу, рожь. Совсем не то, что у нас, где крестьянам приходилось изо всех сил налегать на плуг, продираясь сквозь толстый слой дерна и густую траву. Подобно южному морю, весь этот край был для меня во многом новым, неисследованным миром, и я жадно впитывала каждую крупицу знания, как и велел мне мой покровитель.