Выше ноги от земли - Михаил Турбин

одеждой, маскируясь будто специально под своих братьев и сестер, хотя маскировка была тут лишней – все они походили друг на друга, как птенцы из одного гнезда.

– Ты мне лучше пива принеси, – сказал Федор.

Руднев взял для него пива. Тот отпил несколько глотков, достал из-под стола почти пустую бутылку водки и влил ее остатки в бокал.

– У нас со своим нельзя, – крикнул бармен, но Федор его не слышал.

Он дожидался, пока водка разойдется в пиве.

– А это что? – спросил Руднев, показывая на бумаги.

– Придел у храма ремонтирую. Сижу вот считаю. Работнички куда-то тыщ десять увели.

Федор выпил.

– Как дети?

– А что дети? Что им будет? Бегают туда-сюда. Покоя нет. Вот тебе хорошо, Илюш, дома тихо, спокойно… – тут Федор осекся. Он обернулся на Илью с безумным от вины взглядом. – Прости-прости, Илюш! Вот я дурак!

– Ты просто пьяненький, Федя. Пошли домой.

Федор чуть не плакал. Он покачал головой, потом разинул рот и хотел что-то сказать, но ничего не сказал. Он пригладил бороду, собрал в одну кучу бумаги на столе, накрыл их ладонью.

– Прости! Я не знаю, как ты там один в этой тишине.

– Работой спасаюсь.

Руднев сидел, чуть подавшись вперед, подпирая себя черствым взглядом. Он был пуст.

– Ну… Оно и верно. Ты от бога врач, – нашелся он.

– Тут, знаешь, одного мальчика привезли… Мне показалось даже, что это Ванька.

Руднев подумал, что зря сказал. Он вращал бокал и глядел, как пена цепляется за его стенки. Потом он посмотрел на удивленного Федора.

– Похож, что ли, так?

– Наверно. А может, еще чего.

– Ох-ох, Илюш! – закудахтал Федор, собираясь, кажется, снова плакать.

– Больше года прошло.

– Да ведь правда. А кажется, вчера. Упокой, Господи, души раб твоих…

– Ну хватит вот этого…

Руднев кончил с пивом, отставил пустой стакан на соседний столик.

Они вышли на улицу и зажмурились от света.

– Ты иди, Илюш, а у меня дела еще.

– Какие у тебя дела? Ты до этих дел сам не дойдешь.

– Дойду. Иди. Иди высыпайся.

Федор прилип к стене.

– Нет уж! Я тебя не брошу. Иначе Оля мне голову отвинтит. А должна бы тебе.

– Не отвинтит. Не нужна ей моя голова.

– Прям не нужна?

Федор прошелся вдоль стены, отстраняя помощь.

– Не любит матушка меня.

И, сказав это, он нашел в себе силы выпрямиться и пройтись по прямой. Руднев догнал его. Они шли дальше.

– Не говори ерунды.

– Она разводиться хочет.

– Это чего вдруг?

– Устала, говорит. Денег нету. Меня дома нету. На службе с утра до ночи, в выходные – внехрамовые требы, теперь ко всему прочему ремонт этот… Дети без отца растут. Терпение кончилось. Смирение кончилось. И у ей, кажется, любовь кончилась.

Ветер поднял его волосы.

– Как же вам разводиться?

– Как всем. Такой же грех.

– И в чем же выход? Если она без тебя останется?

– Ей в этом и видится выход.

Они вошли в подъезд, поднялись на последний этаж.

– Слушай, у меня дома иконы от Саши остались, – сказал Руднев, видя, что Федор медлит заходить к себе. – Хотел тебе отдать, да все забываю.

– Иконы?

– Да. Много их. Может, ты заберешь?

– Давай гляну, – пожал плечами Федор и вошел следом.

Руднев встал у двери, ведущей в спальню, подергал ручку. Дверь была заперта.

– Не помню, где ключи. Я спальню закрыл, а где ключи, не помню… Сейчас.

– Где ж ты спишь?

– В комнате, на диване. Я ее давно закрыл. Не хожу туда.

Руднев ушел на кухню, вернулся с ножом. Поковырял лезвием дверной замок.

– Да не надо, Илюш! – остановил его Федор, испугавшийся взлома. – Ну что ты портишь?

Он стоял в коридоре и наблюдал, как напрягается лицо Руднева. Лезвие было тонкое. Оно мягко скручивалось от стараний и никак не брало, никак не брало. До Федора вдруг дошло, что это за комната, в которую пытался попасть Илья.

– Илюш, ладно! Сейчас изрежешься!

– Ну!

Руднев дернул дверь на себя.

Он сам не ожидал, что рывок получится такой силы. Ручка вылетела из замка, и тот развалился надвое. Дверь распахнулась.

– Гляди, – сказал он, включая в спальне свет.

И только Федор подошел к выломанной двери, только заглянул в спальню, где по стенам в странном порядке были развешаны иконы, с лестничной клетки послышались мелкие черствые шаги. Появилась Ольга. Она, обеспокоенная внезапным шумом, вышла в подъезд и увидела, что дверь в квартиру Ильи открыта. Увидела самого Руднева и своего мужа.

– А, это ты, Илья. Здравствуй, – сказала Ольга и, посмотрев через висок на Федора, скрылась.

Опять наступило молчание. Федор глядел в сторону. Физиономия этого громадного человека приняла совсем уж горький и по-детски сконфуженный вид.

– Ну, – протянул он со вздохом. – Пойду.

– А иконы как же?

– Пускай у тебя будут, – сказал Федор, больше не глядя в спальню Ильи.

– Мне они зачем?

– Молись.

Федор пригладил бороду и, скрипнув дверью, ушел к себе.

5

Руднев стоял на пороге спальни. И в ней все было ярко. Саша любила свет, а Рудневу ламп хватало в больнице. Глаза его за время работы сохли, и дома он просил сумрака. Но что ей его глаза? Все должно быть бело, да так, чтоб не видно потолка. Чтоб ни единой морщинки. Но какие морщинки? Только сама их и видела.

Лишь иконы над кроватью были темны, как ночные оконца. Множество икон. С каждой глядел на него знакомый лик. Руднев не помнил имен, но улыбался им, как старым приятелям, явившимся из прошлого, вдруг и сразу из милого прошлого.

Иконы были общие. Так она сказала, когда Илья первый раз пришел в ее съемную комнатку и поинтересовался: «Это все твои?!» Саша смутилась, будто Илья спросил со смехом или издевкой.

Но нет, он глядел серьезно. Это была в нем самая нужная черта: никогда Саша не встречала ни в ком такой страшной прочности взгляда. «Ха! Я не верю в Бога. Хозяйка сказала, что прежние жильцы не забрали. Так что иконы – общие. Сказала – пользуйся. Прикинь, дизайн. Мне неуютно! Они так смотрят…» – был ее ответ. Неуютно казалось только поначалу. Святые смотрели, но любить не мешали. Им двоим никто не мог помешать.

В эту душную двушку под самой крышей они переехали после свадьбы. Святых перевозили в коробках, чередуя с книгами, чтоб не треснуло стекло. Выходило неловко: Святитель Николай – «Любовь живет три года» – Троеручица – «Дневник Бриджит Джонс» – Святой Христофор – «Священная книга оборотня»… Так они и лежали в коробках на