Выше ноги от земли - Михаил Турбин

всем своим видом показывая, что ей тут скучно и пора идти выше.

И они поднялись выше, и платформа второго этажа показалась Илье еще мягче. Он всматривался в просветы конструкций и крепче сжимал ладонь жены. В очереди к лифту он признался, что хочет остаться.

– Неужели мы зря купили билеты на самый верх?!

– Иди одна. Я подожду тебя здесь.

– Брось! Это не страшно.

– Я не боюсь. Давай скажу тебе это еще раз. Не боюсь. Сходи одна, сделай пару фото. – Он снял с шеи и отдал ей фотоаппарат. Саша, поцеловав воздух перед остолбеневшим мужем, исчезла в очереди на подъем.

Илья вернулся к лестнице, подальше от решетки, и стал дожидаться. Он присел на холодную балку, покрытую множеством клепок, и закрыл глаза. Слышно было, как скребут и лязгают по металлу подошвы и чужие голоса шаркают мимо, повисают рядом вдохновленные вздохи и цоканье и летит чей-то визгливый подгоняющий крик, он слышал щелчки затворов, хруст лифтовых канатов и прочие-прочие звуки, напоминающие ему кишение раков в чугунном котелке. Подул прохладный ветер, и Илья его тоже услышал. Ему показалось, что башня качнулась и не может вернуться в вертикаль. И только Илья собирался упасть на колено, как перед веками вспыхнул свет. Он открыл глаза и, очнувшись от вспышки, увидел перед собой объектив камеры и Сашину улыбку за ним.

– Какой ты бледный, – сказала она, рассматривая снимок.

Саша показала фото, на котором он увидел свое смятение и страх.

– Гадость, а не рожа. Удали.

– Давай попросим кого-нибудь нас сфотографировать? Excusez… Excusez-moi! – Саша вручила фотоаппарат молодому и загорелому мужчине в шортах, который, конечно, был американец и не понимал ее любезной болтовни. – Ну, обними меня? Encore une fois s’il vous plaît![1] Ты что такой грустный? Давай поцелуемся?.. Une fois! Merci beaucoup![2]

Она вернула камеру и промотала снимки.

– Ничего не видно! Где мы стоим? Как будто в гараже…

– Главное, мы знаем, что это наша фотография на Эйфелевой башне.

Саша кивнула.

– Ты не замерзла тут? Я думаю, пойдет дождь. Нам надо удирать.

На мосту Йена они шли спинами вперед и любовались, как мерцает стрела Эйфелевой башни. Дождь начался, как только они перешли на другой берег и спустились к набережной. Вода хлынула с шумом, по-военному грозно. Музыка на паромах стихла, уличные торгаши свернули товар, толпа потянулась к метро. Кроме них, смотрящих в шипящее масло реки, на набережной оставался еще один старик, бездомный или сумасшедший, под тяжестью дождя его дряхлая фигура вросла в тротуар. Старик промакивал газетой шею и лоб, бумага таяла и липла к коже.

– Какая пошлость! – засмеялась она. – Вино, башня… теперь этот ливень. Будто в слащавом кино. Какая пошлость… Мы обязательно должны поцеловаться!

– Тогда только так!

Он проник рукой под ее волосы, страстно притянул к себе и поцеловал так же нарочито страстно.

– Ну? – спросил он.

– Хочу еще.

Илья поцеловал еще и увидел, как она ослабла в его нелепых объятиях и снова тянется к губам. И вмиг он сам поверил в свой поцелуй, они прижались друг другу крепче, так что промокшая одежда тут же согрелась и приятно жгла от груди до живота.

– Вот так-то, – прошептала она, не открывая глаз.

Он заболел первым. Попросил ее купить в аптеке лекарство от горла. Было раннее утро, привычно гадкое. Саша отказалась выбираться из дому, пока не наметится солнце. Написала ему на бумаге какую-то фразу на французском. В аптеке он отдал записку, его что-то спросили, он что-то пожал плечами. Фармацевт покачал головой. Илья убрал записку в карман.

– Горж, горж[3], – сказал он, потирая кадык. – Гексэтидин. Или прополоскать что-нибудь дайте.

Продавец что-то пролепетал и развел руки.

– Жо сви медсэн! – прохрипел Илья, полагая, что дело в рецепте. – Горж, горж.

Ему выдали пакет с лекарством, за который он заплатил пять евро. На пороге аптеки Илья раскрыл пакет, пошелестел блистером с гомеопатическими таблетками и выкинул купленное в урну. Он решил идти в магазин, взять для полоскания соды и соли.

На пороге магазина его тихо окликнул чернокожий подросток, одетый в нечто безразмерное, точно посаженный в стог мокрых тряпок. Над тряпками вертелась легкая голова с огромными ушами. Илья припомнил, эти уши он уже видел раньше. Но где? Такие уши… Он не мог их забыть. Илья кивнул подростку, и вместе они прошли через двор и тесный сквер, потом вывернули в захламленный коридор улицы и зашли в комиссионную лавку. В лавке дежурил продавец, который и головы не повернул на вошедших. Прикрыв входную дверь, подросток исчез в подсобке за шторкой стеклянных бусин и явился обратно, когда перезвон уже стал затихать. Его лицо за короткий миг отсутствия сделалось тревожным, глаза не моргали. Он подошел вплотную к Илье и сунул ему в ладонь пакетик.

– Сколько? – спросил Илья в огромное ухо.

– Vingt euros![4]

Илья отдал деньги и ухмыльнулся.

– Странный город… Спрей для горла не продали, а траву – пожалуйста.

Парень, не понимая языка, выпрямился, оскалился, задышал, надувая себя, как шар. Илья больше не мог смотреть на него без смеха, а тот только крепче злился. Испуганный взгляд его окоченел. Он начал выталкивать Илью на улицу и размахивать перед собой руками.

– Уймись ты! Мне нужно купить зонт. Зонтик, блядь. Параплюи! – сказал Илья. Он положил на прилавок пять евро и снял с вешалки зонт. Продавец едва заметно дернул носом.

– Как тебя зовут? Comment t’appelles-tu? – спросил Илья, так и не сдвинувшись с места.

В ответ ему прилетел рой жужжащих слов, среди которых он услышал лишь одно, напоминающее имя.

– Юго?

– Юго!

– Слушай, Юго, – сказал Илья. – А ведь я тебя узнал! У меня есть к тебе дело.

Он отсчитал еще тридцать евро и протянул их новому знакомому.

– Что это? – спросила Саша, разбуженная дымом. – Ингаляции от горла. – Где ты достал? – В аптеке. Ты же сама написала рецепт. – Помогает? Она раскрыла балконную дверь, из-за которой слышался один и тот же бесконечный стук.

– Ты знаешь, медицина в Европе шагнула далеко вперед. – Илья выпустил сладкий дым и передал закрутку Саше.

– Только в качестве предупреждения эпидемии, – сказал она и затянулась. – Сегодня мы идем в Лувр.

– Исключено. У меня ужасный насморк. Боюсь, если я чихну – то испорчу какой-нибудь шедевр.

Она прожевала дым и пустила его вниз с балкона.

– Он все играет. Каждое утро стучит! Наверное, он играл и в тот день, когда мы заехали, просто мы заехали после обеда.

– Странно, что его еще не прикончили.

– Может