Утро. Ветер. Дороги - Валентина Мухина-Петринская

Наташа не попала в медицинский, куда ее влекло призвание, и теперь в отчаянии. Не прошла по конкурсу. Алик Терехов тоже. Генка засыпался на сочинении. Он всегда недооценивал литературу. Толстушка Вероника по совету матери-завуча сдавала в педагогический, где у них «знакомство». Но так позорно провалилась, что и знакомые не помогли.

Поступили мои двоюродные — оба в физико-технический институт на факультет физической и квантовой электроники. Лада Мельникова — на филологический, отделение английского языка и литературы. Она хочет стать переводчицей и, конечно, станет, так как уже переводила для какого-то журнальчика Агату Кристи и даже гонорар получила. Лада знает четыре языка, а ее мама целых семь.

Еще поступил Миша Дорохов — на заочный, по специальности философия. Он уже работает таксистом. Отец его, московский таксист, погиб при аварии, и на иждивении Миши остались старая бабушка, братик и сестренка. Миша заменил им отца. Вообще Миша очень хороший и добрый человек.

Водить машину он умел с детства — отец научил. Но больше всего на свете Миша любит цветы…

Вот такие-то дела.

Я тоже не прошла по конкурсу, но не расстраиваюсь: мне хотелось до института поработать с папой на его заводе.

А Даниил? Теперь он в Ленинграде. Мечтает об океане. Будет штурманом дальнего плавания.

Помню, перед отъездом Дан зашел ко мне, и мы долго бродили по улицам вдвоем… Людей было мало, потому что дул холодный ветер, кружили первые желтые листья. И была луна на ущербе, стареющая луна, и мне хотелось плакать. Я тоже когда-нибудь постарею без любви и взаимности.

Нам попадались влюбленные парочки. Наверное, и про нас так думали. Дану только три дня осталось пробыть в Москве, и все же он тратил на меня целый драгоценный вечер. Прохожие иногда оглядывались на нас, наверное, думали: какой красивый парень, а гуляет с такой дурнушкой. Мои веснушки даже вечером видно.

Мы прошли мимо парка окружного Дома офицеров, оттуда доносилась танцевальная музыка, потом углубились в какую-то темноватую улицу и сели на первой попавшейся скамейке.

— Дан… ты любишь Геленку? — спросила вдруг я. Дан пожал плечами.

— Геленка ведь девочка еще… Не знаю. Но эта девочка мне очень дорога. Не потому, что талантливая пианистка… Она так поэтична, понимаешь… Вот я встречался с Ладой Мельниковой, воображал, что влюблен. Как девчонка она мне нравилась, но когда я разобрался, так сказать, в ее духовном содержании… Папа — писатель, мама — лингвист… Напихали в нее много всякой эрудиции, но своего-то у нее ничего нет. Щебечет о старинных церквях, о мастерах иконописной живописи, а никакого интереса у нее к ним сроду не было. Просто наслышалась, нахваталась, запомнила. Способный попугай!..

Мы помолчали.

— Тебе хочется знать, влюблен ли я в кого-нибудь? — сказал Даниил. — Нет. А почему я должен быть обязательно влюблен? Все это мальчишество и совсем не главное в жизни.

— А главное — судовождение на морских путях?

— Да.

— Стать капитаном, как твой отец…

— Да. И я стану им, черт побери!

— Наверное, тебе кажется, что быть капитаном дальнего плавания — самое большое счастье на земле… — сочувственно сказала я.

И тогда Даниил удивил меня. Испугал…

— Конечно, быть капитаном — это замечательно! Но есть счастье такое ослепительное, такое несбыточно прекрасное, что согласишься умереть за один час такого счастья…

— Дан! — У меня словно комок подступил к горлу. Я уже знала, что он скажет. Как же я сама этого не поняла раньше! Как мы все не поняли! Ох, Дан!

— Это театр, Владя! Поразительное и прекрасное чудо. Принять участие в чуде искусства… Есть же такие счастливцы.

— Дан, милый! Как же ты… Почему? Ты должен был учиться на актера. Ты же — талант. Я всегда это знала, всегда, но ты так рвался в океан… Ты никогда словом не обмолвился о театре. Только читал нам монологи. И целые пьесы наизусть. Какие мы все идиоты, а еще твои друзья. Но почему ты сам…

Даниил приблизил ко мне лицо, и я увидела его мрачные глаза.

— Как могу я верить, что из такого множества людей именно мне дано творческое озарение, власть над душами людей. Я слишком глубоко люблю театр, чтоб идти туда средненьким. Посредственностей там и без меня полно. А театру не нужны средние, как и поэзии, литературе, живописи, музыке.

— Дан! Ох, Дан!

Сердце мое разрывалось от жалости. И Дан это понял.

— Опять ты меня жалеешь! — закричал он в бешенстве, совсем как в детстве. — Черт бы тебя побрал, почему ты меня вечно жалеешь?!

Дан, разозлившись, схватил меня за плечи и стал так трясти, что у меня голова замоталась во все стороны.

— Прости, Владя, — сказал он с досадой, — я не могу тебя понять. Ты, что ли, правда в меня влюблена? Ведь ты меня жалеешь с третьего класса. Влюблена или нет, говори!

— Конечно нет, с чего ты взял? Люблю просто как личность!

— Ты большая фантазерка, Владя. Ты меня выдумала. Наверно, я не такой, каким тебе кажусь. Скажи, ты хоть целовалась когда-нибудь? Конечно нет. Я начинаю бояться, что испорчу тебе жизнь, Владя, что ж ты молчишь?

И так как я не отвечала (что я могла ему сказать?), а его начала терзать совесть или еще почему-то, только он начал меня целовать. Собственно, сначала это был один поцелуй, такой долгий, что у меня потемнело в глазах. Еще бы! Здесь смешалось все: потрясение — все-таки это был первый поцелуй, горечь от сознания случайности… ощущение неловкости и даже стыда.

Вот сколько разных чувств одновременно. Даниил был увлекающимся парнем. Наверное, он любую девчонку стал бы целовать, очутись с ней вдвоем на темной скамейке в поздний час и на столь пустынной улице. Если бы он опомнился и попросил прощения, я бы, наверное, разревелась. Но он и не думал просить прощения, а продолжал меня целовать.

О любви не было сказано ни слова. Может, Даниил считал себя виноватым в том, что я ни с кем еще ни разу не целовалась?

Когда рассвело, мы опомнились и пошли домой. Даниил проводил меня. Расстались без всяких объяснений. Я поднялась к себе и сразу пошла на кухню, мне зверски захотелось есть.

Как это ни удивительно, после такого потрясения я и поела, и уснула. Проснулась в одиннадцать часов, когда дома уже никого не было. Вспомнила все, ощутила поцелуи Дана на своем лице и, вздохнув, стала убирать квартиру.

Я знала, как поступит Дан… Он уедет на оставшиеся три дня куда-нибудь, на дачу к товарищу например. Увижу я его теперь лишь на зимние каникулы. К тому времени этот странный вечер совсем забудется.

Вечером я встретила на лестнице Марию Даниловну, она стала звать меня пить чай: «Даня уехал на дачу к приятелю, и я одна». Я на что-то сослалась.

Вечером я пошла к дяде Александру посоветоваться насчет Наташи.

Тетя Аля сочувственно расцеловала меня и кинулась подавать на стол. Дядя Александр тоже вышел ко мне из кабинета, чтобы выразить соболезнование. Он был в домашнем костюме из вельвета в крупный рубчик и выглядел свежо и молодо. Дядя очень похож на моего отца, только выше, дороднее и самоувереннее. Когда они вместе идут по улице, все оборачиваются — до того они похожи. И вместе с тем разные: один известный хирург, доктор медицинских наук, а другой — простой рабочий. Это очень чувствуется, хотя папа и начитан, и интеллигентен…

Близнецы со скромным видом сели рядышком на диване. С первого сентября они идут в институт на свой факультет квантовой электроники. Будут и там учиться на одни пятерки. Потом окончат с отличием аспирантуру и станут учеными-кибернетиками. И с ними никогда ничего не случится. У дяди-то вечно что-нибудь случается… Его путь в науку был чреват всякими осложнениями. Слишком прям, резок и принципиален хирург Гусев.

В этом доме так уютно. Мебель современная, светлая, много цветов и картин. И не эстампы, не репродукции, как у нас, а подлинные картины художников. Есть чудесный пейзаж Коровина «Утро», этюд Левитана, Мартироса Сарьяна — желто-розовые скалы, пронизанные яростным солнцем Армении, несколько картин современных молодых художников. Даже мой любимый художник Соколов есть у них. Ландшафт неведомой планеты. Туманный лилово-фиолетовый рассвет над причудливой растительностью. Андрей Константинович Соколов, художник-фантаст, сам подарил дяде этот холст в благодарность за излечение кого-то из его друзей. На картине стоит его подпись и дата. Какая это радость, наверное, когда осчастливленные тобою люди приносят в дар свое самое дорогое — труды, созданные душой. А на полке в кабинете дяди стоит макет каспийского маяка, искусно сделанный руками моего отца. Несколько лет назад папа ездил в отпуск на Каспий, а потом сделал этот макет. Дядя ездит отдыхать только вместе с тетей Алей, а мои родители всегда поврозь: мама куда-нибудь на курорт или в чей-нибудь Дом творчества (артистов, писателей, художников), она как-то умеет доставать путевки в такие дома творчества, к которым не имеет никакого отношения, а папа ездит в безлюдные и прекрасные места — вот на Каспий, на Баренцево море, на реку Ветлугу или в тайгу, в Сибирь.