Утро. Ветер. Дороги - Валентина Мухина-Петринская

Вероника пришла в отчаяние. Круглое лицо ее даже удлинилось от досады.

— Ничего у меня не получится. Руки не те!

— Получится, давай попробуем еще раз. Вместе. Нет, нет, пальцами нельзя. Только пинцетом!

— Но я пинцетом не вставлю.

— Вставишь. Просто это движение надо отработать.

И мы отрабатывали все движения, как балерины трудное па.

К моему великому удивлению, первая все отработала и начала довольно успешно выполнять норму я.

Но едва я все усвоила, со мной приключился такой позор, что я никому, ни единому человеку, даже папе, не рассказала об этом. Но все по порядку…

Наступила осень с ее дождями, слякотью, мокрым снегом, пронизывающими ветрами. С тополей перед промытыми до блеска окнами сорвало последние листья. Тяжелые тучи спускались так низко, что задевали крыши. Но в «аквариуме» было уютно, тепло и как бы солнечно: желтые платья, прозрачные капроновые халаты, стеклянные стены. Все сосредоточенно работали, склонясь над столами, иногда переговаривались, если Алла Кузьминична отлучалась по своим бригадирским делам из цеха.

Когда сборкой овладеешь полностью, она не мешает мечтать. Кажется, все наши девчонки мечтали. Серьезная Майя, наверное, о том, как она поступит в университет, кудрявая веснушчатая Тося жаждала так овладеть специальностью, чтобы выделиться на заводе. Ей хотелось быть знатным бригадиром-мастером, как Алла Кузьминична, о которой писали в газетах, которая носила высокое звание Героя Социалистического Труда. Вероника, вечная троечница, полная, румяная и горячая, как поджаренная пышка только что из духовки, мечтала лишь об одном: удачном замужестве. А Люда, худенькая, высокая, смуглая, с коричневой родинкой посреди лба, хотела быть кинозвездой. Мечта несбыточная, потому что у нее не было ни таланта, ни даже средних сценических способностей. Она сдавала в институт кинематографии, и ее, как только прослушали, не допустили даже к дальнейшим экзаменам. Лицо у нее, правда, фотогеничное, но этого для искусства мало.

А я… знал бы кто… была в силах мечтать лишь об одном: когда кончится смена…

Работала я неплохо, мною были довольны, и ни одна душа не подозревала, каких это мне стоило усилий, как я страдала.

Никогда я этого от себя не ожидала.

Папа как-то спросил:

— Ну как, дочка, нравится тебе твоя работа?

— Очень! — с наигранной радостью ответила я.

И что за наваждение, ведь никто никогда меня не считал ленивой. Я охотно убирала, дома и в комнатах, и в кухне, с охотой шла на все школьные субботники и воскресники, у меня всегда было много всяких общественных нагрузок, и училась хорошо. В школе меня считали хорошим комсоргом, и вот такой позор: я просто изнывала на работе.

Часы тянулись как дни, а рабочий день мне казался длиной в трое суток. Я незаметно косилась на свои ручные часики или вроде невзначай поглядывала на огромные круглые часы за стеклянной стеной. Иногда мне казалось: часы стали — и ручные, и настенные.

Теперь только я начала понимать, какого счастья я лишилась, не попав в университет. Как я завидовала тем, кто теперь учился — своим двоюродным близнецам, подругам. Какие интересные лекции они слушают в просторных, гулких аудиториях…

Мне неудержимо хотелось бросить все и под любым предлогом бежать из цеха. Но я была слишком дисциплинированна, чтоб так сделать.

Ночью меня впервые в жизни стали мучить кошмары: какие-то микроскопические детали перепутались, ломались, я роюсь в них пинцетом, а они, словно магнитом, притягиваются друг к другу. Утром я приходила на работу неотдохнувшая. Ничего, привыкну, успокаивала я себя, но чем дальше, тем становилось хуже. Дошло до того, что я позавидовала Зинке: она хоть носилась на своем электрокаре по всему заводу.

Я незаметно выспрашивала у девчонок, но, кроме лентяйки Вероники, работой все были довольны: чистая, осмысленная, заработать хорошо можно. В перерыве, наскоро пообедав со всеми в столовой, я уходила погулять по заводскому двору, бродила среди мокрых клумб с засохшими астрами. За эти полчаса я хоть немного отдыхала душой. Однажды к концу перерыва я медленно возвращалась через участок, где стоят насосы и обжигательные печи. У входа в длинный извилистый коридор стоял разгруженный электрокар, а на нем сидели, мирно беседуя, Зинка и… Я споткнулась и чуть не упала от неожиданности. Рядом с Зинкой сидел молодой человек, которого я видела в ботаническом саду. Тот самый, что кормил белку. Теперь он был в клетчатом пальто и кепке, но это был он. Я искала его по всей Москве, а он сам пришел на завод, где я работаю.

Он был такой же загорелый, как весной, глаза вроде стали еще светлее, и он смотрел на Зинку, как тогда на шуструю белочку.

Я остановилась перед ними и самым неприличным образом уставилась на него. Он повернулся, замолчал и вопросительно взглянул на меня. Он меня не узнал. Подумать только, я помнила его столько лет (ну не лет, так месяцев), а он даже не узнал меня.

— Здравствуй, Зина, — нерешительно проговорила я (надо же было что-нибудь сказать).

— А мы уже здоровались, — напомнила проклятущая Зинка.

Уйти? А он пропадет, затеряется, быть может, навсегда. Знает ли Зинка его имя, адрес? Оба вопросительно смотрели на меня.

— Простите, мне на одну минуту тебя, Зина.

И я потащила Зинку в сторону, не упуская его взглядом. Удивленная Зинка шла за мной.

— Слушай, я тебе потом все объясню, — зашептала я ей в ухо. — Ты знаешь, с кем сидишь? Кто это? Ну, этот парень.

— А что?

Ох, до чего же она непонятливая!

— Объясню после. Мне надо знать, кто этот парень,

— Ермак?

— Его зовут Ермак?

— Ермак Станиславович Зайцев. Он… А зачем он тебе сдался?

— Значит, надо. Где он работает?

Щекам было до того жарко, словно они раскалились докрасна.

— Владя?!

У Зинки округлились глаза.

— Тебе хочется с ним познакомиться? (Ну что за человек, все-то ей надо!)

— Мне просто надо знать, кто он такой, этот Ермак.

— Ничего не выйдет, Владенька! — Зинка сочувственно поцокала языком. — Он не интересуется такими, как ты… благополучными девочками. Его могут заинтересовать я… Шурка, Олежка, всякое хулиганье. Он нас любит.

— А ну тебя! — Я обиженно отвернулась. Сердце у меня колотилось, будто я бежала на приз и боялась отстать. А Зинка просто издевалась:

— Он работает… Зачем тебе знать, где он работает?

— Тебя это не касается.

Зинка вернулась к своему собеседнику, а я пошла в цех. Правильно ли она назвала его имя? Можно узнать, где он живет, в адресном столе. Но что это мне даст? Не пойду же я к нему ни с того ни с сего? Может, поискать в телефонной книге? Если только у него есть собственный телефон, что весьма сомнительно. Что делать? Но я не могу опять потерять его!

— Что случилось? — спросила Майя, когда я вернулась на свое место. Мы сидим рядом. Я вопросительно взглянула на нее. — Ты чем-то взволнована, — заметила Майя.

— Тише. К нам идет Алла Кузьминична. Мы взялись за свои пинцеты.

В этот день мне работалось еще тяжелее, чем всегда. Казалось, что до конца смены несколько дней… Все же они кончились… Алла Кузьминична меня похвалила.

— Молодец, Гусева! — сказала она громко. — Работает совсем без брака, а ведь считанные дни, как пришла со школьной скамьи.

По дороге домой в переполненном троллейбусе я подумала об этой похвале: значит, можно хорошо выполнять и нелюбимую работу? Как странно. Я этого не знала. Но кто этот Ермак? О чем он мог с таким увлечением говорить с Зинкой? Что у них общего? А вдруг… У меня похолодело под ложечкой. Нет, этого не может быть: такое умное лицо… Глаза светлые, добрые, все понимающие. Он умный и добрый, значит, не может быть преступником. А откуда мне известно, что он умный и добрый? Знаю, и — все!

Кто-то поскреб ногтем о рукав моего пальто. Ухмыляющаяся физиономия Олежки Кулика. Он живет напротив нас.

— Слушай, Олежка, ты не знаешь, с кем это так долго сегодня разговаривала Зинка? Совсем молодой, в клетчатом сером пальто и кепке. Не знаешь? Ермак, кажется, его звать… Зайцев…

— Знаю, конечно. Он из милиции.

— С Петровки?

— Инспектор он, по делам несовершеннолетних. Мировой парень, хоть и с угрозыска. Никогда не откажет. Добрый очень. Если у кого беда, прямо к нему.

— Как же вы к нему… обращаетесь? Как его найти?

— Тебе-то зачем? По телефону можно звонить. Хоть в милицию, хоть к нему домой.

— И у тебя есть телефон?

— А вот есть. Наизусть знаю.

И Олежка назвал мне телефон. Я прошла мимо нашего дома еще целый квартал. Но это неважно. У меня был его телефон. Самая большая радость за этот год, довольно-таки неудачный для меня. Его зовут Ермак Зайцев, и у меня есть его телефон.

Глава седьмая

ЕГО ЗОВУТ ЕРМАК