Крылья даны всем детям человеческим - Юджин О'Нил

Джим бросается в кресло и закрывает лицо руками. С минуту Элла неподвижно стоит около него. Растерянно оглядывает комнату, смотрит на портрет, на мебель, на Джима. Она старается освободиться от гнетущей тяжести. На какое-то время это ей удается, и она становится прежней Эллой; бросается на колени перед Джимом, дотрагивается до его плеча.

Элла (нежно). Не надо, Джим! Не плачь! Ты вообразил, я правда не позволю тебе держать экзамены? Ты не так меня понял. Я очень хочу, чтобы ты их сдал, чтобы стал адвокатом. Самым лучшим во всей стране. Я очень хочу, чтобы ты показал этим лгунам и сплетникам, чтобы не болтали за нашей спиной — за какого человека я вышла. Я хочу, чтобы весь мир знал, что ты белее всех белых. Хочу, чтобы ты подымался все выше и выше — затоптал бы их в грязь. Я люблю тебя, Джим. Люблю тебя… Ты знаешь.

Джим (успокоившись, со счастливой улыбкой). Дорогая, надеюсь, я стану достойным тебя.

Хэтти (появляется в дверях; спокойно). Джим, мы уходим.

Элла. Нет. Не уходите.

Хэтти. Мы все равно собирались уйти. Это ваш дом — мамин подарок вам, Джим.

Джим (пораженный). Но я не могу его принять. Куда же вы уходите?

Хэтти. Мы сняли очень хорошую квартирку. (С гордостью и укором.) В самом сердце Черного квартала. Будем жить с нашим народом.

Джим (сердито). Вы с ума сошли! Я поговорю с мамой. (Уходит.)

Элла и Хэтти обмениваются взглядами, полными ненависти. Хэтти уходит.

Элла, все еще стоя на коленях, окидывает все вокруг каким-то странным взглядом. Затем встает, подходит к портрету отца Джима.

Элла (с издевкой). Это и есть его папаша! Вырядился, как цирковая лошадь. Ничего не поделаешь. Это в крови. Невежды. (Обращается к маске, пытаясь говорить насмешливо.) Хелло, ты! Не воображай — меня не запугаешь. Я покажу тебе. Ничего он не сдаст, вот увидишь. Ничего, даже если будет стараться тысячу лет. (Подходит к окну, смотрит вниз на улицу и бормочет.) Одни негры, только одни негры! (С внезапным волнением.) Нет, вот один и белый! Боже, да это Шорти! (Распахивает окно и кричит.) Шорти! Хелло, Шорти! (Высовывается из окна и машет рукой, с минуту смотрит вниз, отходит от окна к середине комнаты, оглядываясь, куда бы, спрятаться. Лицо искажено страданием.) Ну и ну! Надо же! Наверно, не слышал. Нет, слышал, конечно, слышал. Так кричать — мертвый поднялся бы. А может, и не услышал — дети галдят. И все же слышал! Просто не хотел тебя услышать! Не хотел! Чтоб никто не подумал, что знаком со мной. Это же так, зачем же я обманываю себя? Нет-нет! И что за корысть не отвечать ему? Сам-то он кто? Что он такое, скажите, бога ради? Сводник! Закоренелый мошенник! Не слышал! Не захотел! Да-да, не захотел! Это правда, и ты сама знаешь прекрасно. Перестань лгать себе, он прекрасно тебя слышал, но не захотел узнать тебя. Не хочет знаться с тобой. Господи, даже он! Боится — старые приятели подымут его на смех. Но почему же? Да ты знаешь почему. Вышла замуж за… да-да, знаю за кого — не хочу говорить, и так всем ясно. (Она в ужасе, пытается прийти в себя.) Перестань сейчас же! (Затем жалобно, как испуганный ребенок.) Джим! Джим! Джим! Где ты? Ты нужен мне, Джим! (Выбегает из комнаты.)

Картина вторая

Декорация первой сцены второго действия. Прошло полгода. Стены как-то осели, потолок навис; мебель, портрет, маска кажутся для этой комнаты слишком громоздкими. Вечер. За столом сидит Джим. Он погружен в изучение книг по юриспруденции, стопкой лежащих перед ним. Огромным физическим усилием заставляет себя сосредоточиться, отчего лицо его напоминает лицо бегуна у финиша. Лоб покрыт испариной. Он без конца повторяет вслух одну и ту же фразу, время от времени ударяя себя кулаком по лбу. И все же, вопреки собственной воле, без конца отвлекается, вздрагивает при каждом звуке, раздающемся в других комнатах или на улице; взгляд блуждает, и, наконец, позабыв о своих занятиях, он устремляет глаза на портьеру. Видно, он подавлен горем. Со стоном захлопнув книгу, подходит к окну и, открыв его, опускается на стул, положив руки на подоконник и склонив на них голову. Он смотрит в темноту. Лицо его освещается фонарем, стоящим под окном на углу улицы. Раздвигается портьера, и входит Хэтти.

Хэтти (видит, что брата нет за столом). Джим! (Заметив его.) Ах, вот ты где? Что ты тут делаешь?

Джим (повернувшись к сестре). Отдыхаю. Мозги проветриваю. (С натянутой улыбкой.) Приходится-таки попотеть над этими юридическими книгами. (С тревогой.) Как она?

Хэтти. Заснула. Сейчас ей лучше побыть одной, и я ушла на минутку. (Пауза.) Что доктор сказал тебе, Джим?

Джим. Ничего нового. Говорит — ей нужен покой, отдых. (С горечью.) Но как это сделать, он не сказал. Не оставил никакого рецепта. (Пауза.)

Хэтти. Джим, я думаю… Тебе надо уйти от нее… или ей от тебя… на время.

Джим (вспылив). И ты, как этот доктор. По вашему, все очень легко и просто. Сделай вот так, и все будет хорошо. А не выходит! Жизнь не такая простая штука, — наша, во всяком случае. (Пауза.) Мы не можем расстаться друг с другом. Нас связывают тысячи вещей, и одна из них огромна… (Пауза.) Если нужно, если ей будет лучше от этого, я уйду… расстанусь с ней… сделаю все решительно, потому что люблю ее. Я даже покончу с собой… — выброшусь из окна. Но я много думал и понял: ей будет гораздо хуже, если меня не будет рядом с ней! У нее в целом мире, кроме меня, никого нет. Я не обманываюсь, не заблуждаюсь. Это действительно так. (Умоляюще.) Ты разве не знаешь, что я прав?

Хэтти. Да, Джим, я знаю: она любит тебя, я убедилась в этом.

Джим (искренне). Поэтому, что бы ни случилось, мы до конца должны держаться друг друга и надеяться на лучшее. (Пауза. Затем продолжает с надеждой.) Может быть, сейчас у нее кризис. Он пройдет, она успокоится, и болезнь больше не повторится. А я — как только стану адвокатом — многого достигну. Подумай, мы оба свободны! Справились с нашей слабостью. Мы по-настоящему свободны — и можем быть счастливы и здесь и в любом месте. Она будет гордиться мною. Она не раз говорила, что будет искренне гордиться мною.

Хэтти (отвернувшись от брата, чтобы скрыть свое волнение). Джим, все так и будет, я уверена. Но тебе не надо переутомляться. Ты чересчур много работаешь.

Джим (устало поднимается, идет к столу и садится). Да, знаю. Но зато теперь я сдам все экзамены. У меня уже нет этой проклятой неуверенности в себе. Я за год делаю больше, чем в юридической школе проходят за два. Это ведь здорово, правда?

Хэтти (не очень уверенно). Конечно, Джим…

Джим (силы у него на исходе). Если б только справиться с усталостью… Мне очень трудно. Я измучился, совсем не сплю. Думаю, думаю без конца. Голова у меня болит, мысли жгут меня, жужжат как пчелы, летая взад и вперед. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

Хэтти (внимательно наблюдавшая за братом, решается наконец на откровенность). Джим, доктор не все тебе сказал.

Джим (мрачно). Что же он утаил?

Хэтти. Он сказал мне, что ты сам тоже того и гляди свалишься, если не займешься своим здоровьем.

Джим (утомленно). Пусть! Мне все равно. Может, если я заболею, ей станет лучше. На нее обрушилось слишком много невзгод! (Пытается улыбнуться.)

Хэтти (торопливо). Джим, умоляю: не вбивай это себе в голову.

Джим. Я очень устал, и у меня плохое настроение, только и всего.

Долгая пауза.

Хэтти. И еще кое-что я должна сказать тебе, Джим…

Джим (вяло). Что еще?

Хэтти. Доктор сказал, Элла, по-видимому, не скоро поправится.

Джим. Он и мне это говорил. Сказал: пройдет много времени, прежде чем она вернется к нормальному состоянию. Что же, надо набраться терпения.

Хэтти (медленно). На ее выздоровление надеяться нечего — вот что он сказал.

Долгая пауза.

Джим (уклоняясь от прямого ответа). Я приглашу к Элле других докторов — настоящих специалистов. А этот просто старый дурак.

Хэтти. Будь благоразумным, Джим. Взгляни правде в глаза — и чем раньше, тем лучше.

Джим (с раздражением). Я лучше всякого доктора знаю, что с Эллой.