Над тёмной площадью - Хью Уолпол

Итак, Осмунд немедленно нас покинул, больше не сказав ни слова. В бешенстве он огромными шагами пересек газон и был таков. Надо ли говорить, что чаепитие на траве на том и закончилось. У меня перед глазами все еще стоят полинявшие лица Борласов с застывшим на них изумлением. Было такое впечатление, будто кто-то здорово прошелся мокрой тряпкой по их физиономиям и весь их фасон куда-то исчез. Хелен не проронила ни слова.

Я встретил Осмунда на следующий день на берегу моря. Он был удручен, смущен и раскаивался в своем поступке. Мол, вел себя как настоящий хам, верно? Я сказал, что согласен. Карден зол на него? Да, подтвердил я, Карден зол. Надо бы зайти к нему и получить заслуженную взбучку, сказал Осмунд. Он хорошо относился к Кардену и готов был принять от него любое самое беспощадное порицание. Я высказал мысль, что было бы неплохо написать леди Борлас письмо с извинениями. Но об этом Осмунд и слышать не хотел. По отношению к Борласам он не совершил совершенно никакого преступления, — давным-давно собирался сказать им в лицо, что о них думает. Вот только плохо то, что сделал это в саду у Гарри Кардена, так сказать под крышей его гостеприимного дома, и, кроме того, в присутствии меня и мисс Кэмерон. Что же делать, так вышло. Надо признать, характер у него адский. Всегда такой был, с детства, и за всю свою жизнь он так и не научился сдерживаться. От людей типа Борласов его просто тошнит. Но передо мной он виноват и прекрасно меня поймет, если я не пожелаю больше с ним беседовать.

Мне он нравился. Я не мог этому противиться. Если бы вам случилось знать его в ту пору, уверен, вы тоже невольно расположились бы к нему.

К моему удивлению, Осмунд тогда проникся ко мне особой симпатией, и вскоре мы стали очень часто видеться. Я подметил в нем три особенности. Первая: при том, что в целом это был милый, приятный, веселый человек, — он был подвержен внезапным приступам ярости, которые случались с ним ни с того ни с сего. Вторая его особенность: он был поэт и тонкий ценитель красоты в любой ее форме — в природе, в искусстве, в музыке, в литературе, в человеке — во всем, и в тот период его жизни любовь к красоте воплотилась для него в образе обожаемой им Хелен Кэмерон. И третья: как уже говорил мне Карден, он водил странную дружбу с людьми ниже его по происхождению и по воспитанию. Прошло немного времени с тех пор, как мы с Осмундом сблизились, и я познакомился с одним из таких его дружков. Звали его Чарли Буллер. Это был небольшого роста, крепкий, симпатичный парень, с приятным лицом, здоровым румянцем и добродушными морщинками вокруг глаз. Любимым занятием Буллера были веселые проделки. Его знали как шутника и бедокура. Других интересов у него, кажется, не было. Я не удивился бы, узнав, что в свое время Буллер отсидел в тюрьме. Он был скрытен и по поводу своего прошлого не распространялся, как, впрочем, и по поводу своего настоящего. Словом, компания для Осмунда совсем не подходящая. Но и сам Осмунд, если рассудить, хоть и джентльмен по всем статьям, был явно авантюрист. Никому ничего не было известно о его прошлом. Даже Хелен Кэмерон представления не имела, есть ли у него родственники, служил ли он в армии, на какие средства существовал.

Она была им зачарована, так же как и я.

А затем случилось нечто ужасное. Я влюбился в Хелен Кэмерон. Сколько раз за все годы, пролетевшие с тех пор, оглядываясь назад, я спрашивал себя: мог ли я каким-то образом придумать или предпринять что-то, чтобы этого не случилось? Теперь я знаю точно, что не мог. Это была одна из ниточек, вовсе не второстепенных, — далеко не второстепенных! — в том странном узле, в котором мы все в финале сплелись.

А тогда, в начале, мне казалось, что это безумие. Во-первых, я был другом Осмунда; во-вторых, я в тот момент не собирался ни в кого влюбляться; в-третьих, у меня не было никаких оснований считать, что она мной интересуется (а если вспоминает, то случайно и уж наверняка нелестными для меня словами). И все же это произошло. Я влюбился непоправимо и, казалось мне, безнадежно. Вообще ощущение непоправимости и безнадежности сопровождало всю ту невероятную историю.

Более того, я знал точно, в какой момент это случилось.

Мы с Осмундом гуляли и дошли до ворот парка. В это время начался дождь. Ветви деревьев над нашими головами стали раскачиваться из стороны в сторону, шелестя листвой. Все предвещало бурю. Осмунд привлек Хелен к себе и укрыл ее своим плащом, но, прежде чем они пустились бегом по дорожке навстречу ветру и дождю, она обернулась, посмотрела на меня и улыбнулась.

Я остался стоять, глядя ей вслед — на светлый просвет в небе, сверкающей слезкой пробивавший себе дорожку сквозь густые, сизые тучи. В тот миг я уже знал, что люблю ее. Поначалу у меня была надежда, что это лишь мимолетная блажь, легкая болезнь, вызванная однообразием и скукой нашего уединенного существования в сельской глуши. На следующее утро я уехал в Лондон. Через неделю вернулся в твердом убеждении, что это было что-то совсем иное, не похожее на прежние увлечения, какие случались в моей жизни. Да, клянусь Богом, совсем иное!

По возвращении меня ожидали новости. Оказалось, что дружок Осмунда Чарли Буллер жил в пансионе в одной комнате с приятелем, огромным, толстым увальнем с непомерно маленькой головкой, звали которого Хенч. У него был тоненький, дребезжащий голосок, как у женщины, но, по словам Осмунда, он был неплохой малый, добряк, готовый для друзей на все.

Как хотите, но оба они были неподходящим обществом для такого джентльмена, как Осмунд. А затем я узнал еще одну, более странную новость. Эти ребята, Буллер и Хенч, были закадычными дружками того самого Пенджли, гнусного типа. Я постоянно видел их втроем, и, что больше всего меня удивило, Осмунд, казалось, тоже был с ним довольно любезен. Обо всем этом я рассказал Кардену. Он только пожал плечами. После описанной мною скандальной истории они с Осмундом виделись крайне редко. Человек, который мог позволить себе такое по отношению к гостям в чужом доме… Кто же станет его принимать у себя? Он нежелательная фигура в обществе, и это вполне понятно.

Дальше события развивались достаточно быстро. Теперь, возвращаясь мысленно назад, к тому времени, понимаю, что те несколько недель я жил как во сне, и причем не в очень сладком сне. Мне, влюбленному, Хелен представлялась уже совсем другой. Я по-настоящему понял и оценил всю ее доброту, благородство и очарование. Зная, что не должен нарушать приличий, я упорно ее избегал. Все считали, что я ее недолюбливал. Так же думали Карден, Осмунд и сама Хелен. Полагаю, именно это их общее заблуждение и вызвало у нее интерес к моей особе — но только поначалу. Она не была счастлива (хотя тогда я об этом и понятия не имел), наоборот, ее мучили тревоги, ей было плохо, все ранило ей душу. И чем лучше она узнавала Осмунда, тем острее терзалась предчувствиями.

Даже мне за те несколько недель стало очевидно, что это был человек со странностями. Безумием это не назовешь, ни тогда, ни потом. Не ждите с моей стороны никаких попыток психоанализа. В данный момент я более сосредоточен на передаче фактов. Но, по крайней мере, с самого начала я понимал, что Осмунду было, так сказать, тесно в собственной телесной оболочке, и не столько в физическом смысле, сколько в духовном. Его дух рвался наружу, не в силах совладать с собой. В нем была, наверное с колыбели, какая-то несовместимость с жизнью. Даже то, что он читал в газетах — обыкновенные житейские мелочи, сущие пустяки, — приводило его в совершенное неистовство. Ему сразу хотелось до кого-то «добраться», кому-то «показать», кого-то «проучить», «вывести на чистую воду» или, наоборот, похвалить, утешить, подбодрить. Он не выносил несправедливости, жестокости, алчности. Эти пороки преисполняли его душу такой жгучей ненавистью, какой я не встречал ни в одном человеке. Но сам он в этом своем благородном негодовании бывал так же несправедлив, жесток, но — не алчен. Алчным он не был никогда.

Думаю, Осмунд жил в убеждении, что была бы дана ему беспредельная власть, чтобы он своей десницей мог вершить суд над людьми, то быстро бы навел порядок в мире. Одних он — пачками — карал бы, других бы вознаграждал, и в конце концов всюду восторжествовала бы справедливость. А ведь он вовсе не был честолюбивым человеком, более того, он не слишком верил в свои собственные силы. Мне кажется, его выводило из себя сознание бесплодности благородных помыслов и непонимание жизни.

Теперь рядом с Осмундом и Хелен стоял Пенджли. Еще ничего не произошло, а я уже ощущал, что Пенджли успел проникнуть в нашу жизнь. Объяснить, как это у него получалось, что, куда бы мы ни шли, он всегда вырастал перед нами словно из-под земли, я не в состоянии. Обычно на нем был потертый серый прорезиненный плащ, в полах которого он путался своими костлявыми ногами, и криво нахлобученный на голову котелок, который был ему чересчур велик и отменно грязен. Кроме того, он всегда ходил с тросточкой, набалдашником которой любил постукивать себя по передним зубам, — такая у него была привычка.