Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02 - Лариса Михайлова

Анна не завидовала их жалкому покою, чопорному самодовольству, безопасности, основанной на взятках и предательствах. Она презирала их добытые чужой кровью деньги и не желала их откормленных гусей с неизменной капустой, хотя ее-то скаредные горожане гусем и не потчевали: уделом Анны стали крапивные щи, в которых плавали хрящи и кусочки сала. Она забыла вкус настоящего хлеба и чистой воды. Узницу держали на скудном тюремном пайке, почти впроголодь. Если ее рацион не изменится, подумала Анна, скоро она так исхудает, что сможет ускользнуть через щели темницы. А там, как перышко, пролетит тридцать футов вниз, приземлится в давно пересохшем рву, перелезет через стену и вновь окажется на свободе, и никакого выкупа им тогда не видать.

Она коротала время, воскрешая в памяти пиры, банкеты, вспоминая, что подавали на стол. В ее воображении проплывали нежные отбивные, зажаренные в желтке и посыпанные шафраном; телятина, кролики, куропатки, угри, щуки, павлины с сыром и вишнями.

Воспоминания немного разнообразили тоскливое существование Анны, но насытить не могли. От мыслей о будущем графиню охватывала глубокая тоска. Скорее всего ей предстоит поменять шотландскую тюрьму на английскую. Ее судьба — в руках Елизаветы. Муж томится в одном из здешних узилищ, и Елизавета с герцогом Ленноксом еще не договорились о цене его жизни. Его ждут топор как предателя или веревка, как вора. Однако теперешнее положение давало, как ни удивительно, своего рода свободу. Мысли о Джоке больше не мучали совесть, нечего бояться стать неверной женой. Анна с Томом теперь на равных. Вспоминая красавца Армстронга, меняющего свое обличье, Анна не сожалела более о том, что так неосмотрительно увлеклась им. Она думала о благородном воре и улыбалась; теперь она отгорожена от мира каменными стенами и соблазн ей не грозит. Жаль, что им не суждено больше свидеться!

Тяжелая дубовая дверь неожиданно распахнулась. Улыбка сошла с лица графини. На пороге стоял джедбургский священник, длинный, неумолимый, в сером суконном одеянии. Вид у него был зловещий. Из-за его спины выглядывал невысокий служка в очках с толстыми стеклами. Он производил впечатление образованного и хорошо воспитанного человека. За ними вошли стражники, неся огромный кожаный сундук. В нем что-то противно лязгнуло, когда его опустили на пол.

Анна вежливо поздоровалась с капитаном стражников; он всегда был любезен с графиней. Как-то один из тупоголовых охранников злобно пробормотал, явно рассчитывая, что его услышат:

— Одно слово, ведьма, и говорит-то не по-нашему.

Капитан с упреком одернул его:

— В таком случае Хьюм и Фаст Касл просто кишат ведьмами. Графиня всего лишь говорит по-английски.

С этими словами капитан поклонился Анне, извинившись перед ней за грубость своих подчиненных.

Натянуто улыбаясь, Анна кивнула в ответ на извинения. Ее охватил дикий безотчетный страх. Она услышала слово, наводящее ужас на всех узниц. Ведьма! Пусть его даже произнес всего лишь олух с куриными мозгами. У таких недоумков редко возникают собственные мысли. Чаще всего они повторяют чужие. Неужели ее и впрямь собираются обвинить в колдовстве?

Сначала священник представил себя и своего спутника в присущей ему грубой и резкой манере.

— Со мной вы уже знакомы. А это доктор Гесслер, он приехал из-за границы. Он несколько лет прожил в вашей стране.

Обнажив лысеющую голову, Гесслер на хорошем английском пояснил, что родился в Базеле, но большую часть жизни провел в Женеве и разных городах Германии.

— Я был в Лондоне, в Эссексе, но на севере впервые. По вашему выговору я понял, что вы из Северной Англии. Моя специальность — языки.

Анна ответила, что она — графиня Нортумберлендская, хотя понимала, что теперь скорее зовется ею, чем является на деле.

— Однажды я проезжал Нортумберленд, прелестное место, весной там очень красиво, тепло, все вокруг зеленеет. — Гесслер и Анна улыбнулись друг другу. Нечего и говорить, что Нортумберленд казался раем в сравнении с убогой и нищей Шотландией с ее пронизывающими ветрами, не утихающими в любое время года.

Священник сурово оборвал этот обмен любезностями:

— Мы пришли не для того, чтобы обсуждать климат и красоты природы, а для того, чтобы судить эту женщину за содеянные ею преступления.

Анна впервые обратила внимание на священника и с достоинством возразила:

— Я не совершала никаких преступлений в Шотландии. Вы не имеете права предъявлять обвинения английской аристократке. Да, я мятежница, я выступила против своей королевы, но лишь она вправе судить меня, а не вы, — единственным оружием графини в этот момент была ее родовитость и то, что она англичанка.

Гесслер глянул на священника.

— Вы удовлетворены таким ответом?

— Совершенно неудовлетворен. По-моему, она такая же графиня, как я, но даже если она говорит правду, то мне наплевать. Меня не интересует английская блудница, будь она хоть трижды королевой. Меня интересуют преступления, совершенные этой, — священник ткнул в Анну пальцем, — женщиной в Шотландии.

Гесслер снял очки и стал задумчиво протирать стекла мягкой голубой тряпочкой. Водрузив их на место, он повернулся к Анне.

— Преподобный отец недоволен вашим ответом, поэтому нам придется приступить к первой степени.

— К первой степени? — удивленная Анна пыталась понять, что скрывается за этими словами.

— Совершенно верно. Я — Следователь Истины. Наука нашла способ безошибочно отделять правду от лжи. Я буду с вами откровенен и надеюсь, что могу ожидать того же и от вас. Первая степень состоит в том, что мы продемонстрируем вам наши орудия. Обычно их пускают в ход лишь на третьей степени.

— Какие орудия? — Анна попятилась к своей соломенной постели.

— Хорошо, что вы спросили об этом, — заметил доктор Гесслер, подтаскивая кожаный сундук поближе к графине. Анна недоуменно смотрела, как он щелкал замками и развязывал ремни, стягивающие сундук.

— Вот они, эти орудия. — Гесслер достал щипцы, посередине которых была натянута короткая струна. Она позволяла сводить и удерживать вместе острые концы. — Это щипцы, или клещи.

Дальше он извлек из глубин сундука с полдюжины разных тисков и тисочков, размером с палец.

— Извольте поглядеть на тиски. Мы называем их «Мигни разок», — заметил священник.

Оцепенев от ужаса, Анна смотрела, как маленький человечек один за другим выкладывает жуткую коллекцию, словно сумасшедший лудильщик выставляет напоказ свои изделия. Гвозди, иглы, шипастые железные проволоки… Казалось, этому никогда не придет конец. Анна забралась с ногами на тюфяк и прижалась спиной к выдолбленному в стене кресту, желая отодвинуться как можно дальше от этих чудовищных железных игрушек. Каждая из них была предназначена для безжалостных пыток.

— Госпожа, вам нет нужды беспокоиться, — мягко произнес Гесслер. — Я же сказал, что только покажу их вам. Эти орудия не применяются вплоть до третьей степени. Представьте себе лестницу. А это ступени. Первая абсолютно безопасна. И никто не заставляет вас подниматься выше.

— Уберите это, — дрожащим голосом попросила Анна. Ветерок с воли холодил спину. — Вы не имеете права…

— Кстати, а вот и сапожок. — Гесслер достал железное подобие сапога, с винтами и клиньями. Он опустился на колени перед Анной. — Вам ничего не грозит до тех пор, пока вы стоите на первой ступени, то есть до тех пор, пока вы будете говорить нам правду и только правду.

— Я вам не лгу! — закричала графиня так, словно Гесслер стоял не рядом с ней, а где-то далеко-далеко.

— Я графиня Нортумберлендская. Вы можете получить за меня хороший выкуп, если я останусь цела и невредима.

Священника, похоже, рассмешили эти слова.

— В Шотландии строго чтут закон. Все равны перед ним. Ваше положение не спасет вас. В прошлом году лорда Лайона, главнокомандующего, сожгли как колдуна. А он, в отличие от вас, был шотландец и мужчина.

Гесслер одобрительно кивнул.

— Мне ведомо и большее. Я слышал, как женщины клялись и божились, что они беременны, что одержимы, что они монахини, некоторые даже сознавались, что они Майские королевы. Все это не имеет ровно никакого значения. Важно, почему вы оказались здесь.

— А почему я оказалась здесь? Что вы хотите этим сказать? — Анне казалось, что весь мир сосредоточился в каменных стенах темницы, и этот мир сошел с ума.

— Вам это должно быть известно лучше, чем нам, — примирительно сказал Гесслер. — Ну что же, откровенность за откровенность. Я честно предупредил вас, при первой степени эти орудия не применяются. Я честно предупредил, что это происходит только на третьей. Если вы не будете столь же честны с нами, вам придется их попробовать.

— Я не сделала ничего дурного. — Анна знала, что на ее совести много грехов, но ее мучителей не интересовало ни то, что она полюбила Джока, ни то, что она бросила Элисон одну в лесу.