Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02 - Лариса Михайлова

Элисон была искусной плясуньей, а ее мать не только восхитительно готовила, так, что пальчики оближешь, она еще знала толк в травах, и слыла лучшей повивальной бабкой во всей округе. Почтительно называя ее «Доброй Матушкой», горцы частенько просили ее изгнать ту или иную хворобу. Ее считали настоящей хозяйкой дома, относясь к Анне как к существу хрупкому и непонятному.

Анна прислушивалась к разговорам за столом. Горцы дружно решили, что преподобный отец из Джедбурга — вовсе не священник, а нечистая сила в облике священника, наказание, посланное им за грехи.

— Он похож на хорька, лихорадка его забери, — высказалась мать Элисон. Крепкая розовощекая Матушка была остра на язык. — А может, они в городе все такие? Копоть, сажа, дышать нечем, вот они и сходят с ума. Уж если даже священник несет такую околесицу, что можно, а чего нельзя по воскресеньям, то тут наверняка бес попутал.

Анна не вмешивалась в застольную беседу. Для шотландцев ее знатность не имела значения, и она не чувствовала никакого превосходства над ними. Для них Анна оставалась чужой, и не просто чужой, а чужестранкой, ее старались не замечать. Она была для них все равно что китайская принцесса, далекая, непонятная, ненужная. Ее кормили, поили, одевали, ничего не ожидая взамен, ни платы, ни благодарности, ничего. Если бы она осмелилась вмешаться в их разговоры с каким-нибудь советом, мнением, они бы, наверное, согласно покивали головами, поулыбались и тут же забыли.

Любимым праздником горцев был Бельтан — Праздник Костров, отмечавшийся в первый день мая. Накануне все собирались вместе, самозабвенно танцуя, веселясь, влюбляясь. От Анны не укрылось, что Элисон уже не первый раз многообещающе улыбалась Джоку. От такой откровенности и непосредственности Анне стало не по себе.

Графиня не переставала удивляться Макнабу, который относился к выходкам своей паствы как к должному. Да и сам он не очень-то выделялся на фоне своих прихожан. Судя по сосредоточенному виду, он собирался приурочить мессу к языческому празднику, будто на свете не существовало ни Папы, ни архиепископа. Неизвестно, было ли это невежеством или, напротив, он слишком хорошо разбирался в этих людях. Как-то Анна напомнила ему про обет безбрачия. Он страшно удивился и ответил, что все здешние священники имеют семью. В дословном переводе его собственное имя означало «сын настоятеля», оно пришло от кельтских аббатов из Северной Шотландии. Его латынь оставляла желать лучшего, Анна подозревала, что он говорил на странной смеси латинского, гэльского и кельтского языков. Исполнив свой долг, Макнаб с облегчением присоединился к празднеству. Лицо его сияло.

Гости разошлись, но Анна и Джок еще долго не вставали из-за стола. Элисон тоже осталась сидеть, не сводя с Джока влюбленных глаз.

— Иногда лучше склонить голову, чем совсем лишиться ее, — глубокомысленно изрек Джок. Он тоже был чужаком, пришедшим с юга, из-за Шевиотских холмов. Но среди горцев Джок, в отличие от Анны, пользовался уважением, к нему прислушивались, с ним советовались. О его сверхъестественных способностях говорили почтительным шепотом.

— Давайте сходим в церковь, я хочу послушать, что будет говорить этот новоявленный реформист.

Анна с горечью вспомнила, какими варварскими методами насаждалась реформистская вера на севере Англии, сколько горя пришлось хлебнуть ее родному Нортумберленду.

Джок покачал головой.

— Да, насчет песен и танцев, тут он, конечно, загнул, а вот про женские обязанности — это интересно. — Он лукаво посмотрел на Анну. — Неплохо вечерком сидеть и попивать кларет[5], пока твоя милашка стряпает печенье.

Анна хитро улыбнулась в ответ.

— Зато всю неделю мужчины должны работать. Да и вообще этот священник оставил вам не так уж много развлечений. Ни выпить в субботу, ни поиграть в футбол в воскресенье, ни отдохнуть после этого в страстной понедельник, никаких праздников. Так что вам не позавидуешь, — закончила она с притворным вздохом. Шотландский календарь чуть ли не наполовину состоял из праздников. Похоже, что Армстронги никогда не утруждали себя работой, мелькнуло в голове у Анны.

— Да, ничего хорошего от него ожидать не приходится.

Анна печально задумалась.

— Этот человек внушает мне страх.

Джок мягко взял Анну за руку.

— Милая, так и времена сейчас пошли страшные. Не только Эллиоты, но и некоторые из Армстронгов продались Елизавете, набив свой кошелек блестящими монетами. Враги окружают нас со всех сторон, Леннокс — в Хермитадже, англичане — в Хьюме и Фаст Касле.

Анна знала, что граф Сассекс огнем и мечом прошел по Тевиотдейлу, камня на камне не оставив. Опасность подстерегала ее повсюду, у нее не осталось даже крохотной лазейки. Друзья Керры из Фернихерста тоже вынуждены были скрываться, как и Баклех со своими людьми. Шотландцы, жившие в долинах, изнывали под гнетом лорда Сессфорда и сторонника Елизаветы герцога Леннокса. Шотландия истекала кровью гражданской войны, а Анна оказалась на стороне проигравших. Ей некому было доверять, кроме Джока и язычников с гор.

Казалось, Джок уловил ход ее мыслей, он видел, что Анна цепляется за него, как утопающий за соломинку. Он сильнее сжал ее руку.

— Не бойся, милочка. Как говорится, весна не за горами. — Джок заговорщицки подмигнул Элисон, как бы приглашая ее успокоить Анну.

— Скоро наступит Бельтан, — подхватила она. — А летом всегда все кажется проще.

Анна горько думала о том, что за осень и зиму она лишилась всего — Тома, титула, замков, состояния. Теперь графиня делила соломенный тюфяк с местной служанкой, мечтавшей ночами о воре-оборотне. Что принесет ей лето, как изменится ее судьба, одному Богу было известно. Она лишь спросила:

— А что бывает летом?

— Неужто не знаете? Дни становятся длиннее, теплее. — Джок снисходительно улыбнулся, словно удивился, что графиня не знает столь простых вещей.

И если то прельстит тебя,Приди ко мне, живи любяИ с песнями пастуший плясРазбудит майским утром нас[6]

Полгода назад Анна поклялась страшной клятвой, что покончит с собой, если попадет в руки инквизиторов и они будут угрожать ей пытками. Жизнь в изгнании на многое открыла ей глаза, вера окрепла в ней, закаленная в страданиях и лишениях. Анна оплакивала безвозвратно ушедшее прекрасное прошлое, она знала, что его не воротить, что та Церковь, под сенью которой она родилась, выросла и вышла замуж, никогда не возродится.

Как-то раз, отбросив прочь страхи и сомнения, Анна отправилась вместе с Джоком и остальными на воскресную службу в здешнюю церковь. Горцы ходили туда каждую неделю, надеясь, что их души еще не потеряны для Бога.

Выстроенная в новом стиле, церковь стояла внизу в долине. Ее одну из немногих пощадил лорд Сассекс. Слабо освещенная, тесная и душная, она не располагала Анну к общению с Богом. Мужчины и женщины стояли раздельно, в противном случае неистребимое стремление к легкому флирту могло бы иметь нежелательные последствия Анне не удалось протиснуться вперед, поэтому она оказалась в задних рядах толпы. Ей было видно только возвышение, с которого читались проповеди. Священник грозно предупредил, что мужчинам запрещено снимать головные уборы, что никто не должен стоять коленопреклоненным, а то их заподозрят в пособничестве папистам.

Джедбургский священник представил собравшимся тощего, бледного от волнения выпускника университета в Глазго, сказав, что сегодняшнюю службу проведет не он сам, а этот молодой человек, посвятивший свою жизнь беззаветному служению Господу. Он, объяснил джедбургский священник, является адептом новой веры. В ее основу положены не слепые предрассудки, а научный подход. Анна заметила, что юный адепт выглядит куда чище и опрятней, чем преподобный Макнаб, привыкший есть руками и вытирать их об одежду.

Сначала выпускник вознес хвалу тусклой крохотной церкви. Привыкшая к пышному убранству церквей на родине, Анна в своем женском невежестве полагала, что здешний храм больше годится для скота, чем для прихода, но в глубине души смутно осознавала, что истинно верующим безразлично, богат он или беден.

Витражи следует выбить, пышные покровы сорвать, иконы и церковную утварь порубить на дрова — останки церкви после набега стервятников графа Сассекса должны напоминать о тех страшных днях. Да, эта церковь — памятник порушенной, поруганной Веры Ее станут называть капищем, Сатанинской Синагогой, Содомом и Гоморрой, Вавилонской Блудницей, а Папу — главным сводником и греховодником.

Молоденький выпускник высокопарно заявил:

— Мы поднимемся на праведную войну, войну очистительную, искоренительную, ту, на которую Бог послал сынов Израиля, чтобы покончили они с хаананейцами, провозгласившими эту римскую шлюху чистой и незапятнанной супругой Христа. Человеческие сердца отравлены, развращены индульгенциями, раздаваемыми без разбора всем и каждому! — Тут голос новоявленного проповедника сорвался.