Топкин портрет - Сергей Баруздин

Бросив работу после разговора с Христиной Георгиевной, я вышел на улицу. Кошки не было. Полчаса прошло и час, наверное, я вернулся домой. Взял книгу — работать уже не мог.

И тут слышу кто-то появился на подоконнике.

Смотрю: она — эта самая кошка.

Я открыл дверь.

Действительно, она. По представлениям Христины Георгиевны — «сине-голубая, с полосками красивыми». По моим — вовсе не голубая, а серая с голубизной и с бурыми полосками от головы и по бокам вплоть до хвоста. Слишком длинного хвоста! Но — она.

— Что ты хочешь? — спросил я ее самым ласковым голосом. — Может, поесть?

Она замяукала, но в комнату за мной не пошла.

Тогда я пошел за нею.

Кошка привела меня в дровяной сарай, где…

Дрова — березовые, сосновые, осиновые — лежали в полном порядке.

А под ними лежал котенок. Вовсе не похожий на свою маму — камышового цвета и совсем не маленький. Он бросился к маме навстречу и стал лизать ее: голову, бока, а потом лапы. И мама облизывала котенка, все время поглядывая на меня: не уйду ли я? А вдруг я — Третьяков?

Что делать?

Я не люблю кошек, но и не люблю, когда топят котят.

Эта кошка спасла от Третьяковых единственного котенка.

Этого нельзя было бросить.

Но что думает мама-кошка?

Я взял котенка на руки, и мама позволила мне это сделать. Я вынес котенка из дровяного сарая, и мама пошла за мной. Я внес котенка в дом, но тут мама остановилась за мной на пороге.

Я просил ее, умолял даже:

— Ну, иди! Чего ты боишься?

Она не шла.

Так и осталась на улице.

Котенка я напоил молоком, а когда вечером пришла с работы Христина Георгиевна, она еще и манную кашу ему сварила. Он чувствовал себя отлично и маму-кошку не вспоминал.

А наутро я увидел на пороге задушенную мышь. Во второй половине дня — еще двух мышей. К вечеру — еще одну.

— Это она! — объяснила мне Христина Георгиевна. — Вот вы и я тоже — не Третьяковы. Так она оценила…

Котенок, вовсе не вспоминавший о маме-кошке, резвился в доме и доставлял нам с Христиной Георгиевной радость, хотя и отрывал меня от работы. До тех пор, пока я уехал в Москву.

А котенкина мать каждый день приносила своему сыну пойманных мышей и скромно клала их на порог чужого дома. Чужого дома, но не дома Третьяковых, где она жила раньше.

ПИРАМИДЫ И ВЕРБЛЮДЫ

Все, кто приезжает в Египет, знают, что в нем есть пирамиды.

Американцы, англичане, французы, да и жители других стран и мы, русские, знаем, что такое пирамиды и для чего они были построены.

Не у всех в детстве по истории была «пятерка»! Важно, что это Египет, а значит, и пирамиды. Надо смотреть пирамиды. Обязательно! Иначе дома, когда вернешься, что скажут?

И я так думал. Как же без пирамид?

Их много. Самые главные из них — пирамиды Хеопса, Хефрена, Джосера и Снофру — находятся на окраине Каира. Там, как мне говорили, даже представление ежедневное бывает по вечерам. Название — «Свет и звук». Представление на английском, французском и немецком языках.

Но дни шли, а вырваться к пирамидам мне никак не удавалось. Дела мешали.

Наконец вырвался, но днем, а не вечером, когда идет «Свет и звук».

Ладно! Что поделаешь! Хотя бы пирамиды посмотрю! А то в Москве не поверят, что был в Египте.

Мы с товарищем моим поехали к пирамидам. Поехали на нашем «козлике-газике».

— Мой «плимут», будь он проклят, вторую неделю барахлит, — сказал мне товарищ. — А этот «козел» нас довезет. А забарахлит, так с ним и справиться легко…

В диком потоке каирского автомобильного движения мы вырвались наконец-то на прилично широкую улицу. Особняки — справа и слева. Рестораны — слева и справа.

Тут живет такой-то, а тут — такой-то. Этот особняк — министра, этот…

Меня эти детали не интересуют: кто, где и как живет. Даже у себя дома…

И опять — ночной ресторан.

— Вчера мы с тобой здесь были, — говорит мой товарищ.

— Были, верно! А где пирамиды?

— Вот они, пирамиды! — сказал мой товарищ.

Слева действительно были видны пирамиды.

Вот это — главное.

Мы свернули с дороги куда-то влево и поехали вдоль канала — не самого чистого, как внешне, так и по запахам, и нас сразу же остановили.

Остановил верблюд — гордый, невозмутимый красавец, который смело шел на нашу машину. Верблюд был как верблюд, но несколько театральный. Какие-то украшения на морде, и слишком красивое седло в разных красках на спине, где качается чахлый горб.

Судя по всему, верблюду было безразлично смотреть на машину, на которой мы приехали, на меня и на моего товарища. Он даже не плевался. Он был выше этого. Но он знал службу и просто лег рядом с нашей машиной, подставив мне седло: мол, залезай!

Я не мог никуда залезть.

Товарищ мой, объяснившись с хозяином верблюда — старым арабом, отогнал машину на стоянку, вернулся и сказал:

— На этого не садись. Пошли пешком.

Верблюд встал и пошел за нами, даже лизнув меня в голову. Хозяин верблюда о чем-то говорил с моим товарищем, но он повторил мне:

— Пошли!

И мы пошли куда-то вверх. Там, кажется, были пирамиды. Очертания их я уже видел.

Но стоило нам пройти двадцать шагов, как навстречу появился такой же раскрашенный верблюд — опять гордый и торжественный, — рядом с ним мальчик, который что-то предлагал нам…

Еще двадцать шагов по асфальту вверх, и уже три верблюда и три хозяина — два взрослых и юноша — бросаются к нам. Верблюды при всей своей невозмутимой гордости, как по команде, ложатся на землю и подставляют мне и моему товарищу свои седла…

Но и тут мы отбились.

Чуть выше. Еще, еще выше…

— Вот пирамида Хеопса, — говорит мне товарищ, но…

Я вижу издали огромную пирамиду, но вижу и другое.

Еще три верблюда с красивыми яркими попонами и седлами бросаются к нам.

Меня многое начинает смущать: «Где же твоя гордость, верблюд? Ты самое благородное и доброе животное! Но, увы, нет у тебя никакой гордости! Ах! Поучился бы у своих хозяев!»

— Мистер! Сэр! Товарищ! — кричат нам хозяева верблюдов — опять от старых до молодых.

И все — наперебой. И все хлопают своих верблюдов, и они ложатся на асфальт, подставляя мне свою спину. Жаль бедных верблюдов. И, признаюсь, стыдно.

Но что-то надо делать.

— Ничего не поделаешь, — сказал мой товарищ, — придется сесть.

Мы взгромоздились с ним на двух верблюдов. И куда-то поехали.

Сначала, кажется, к пирамиде Хеопса, а может быть, и к другой пирамиде — Хефрена, или Снофру, или Джосера.

Не помню к какой.