Витражи патриархов - Генри Олди

– Прилетает по ночам ворон, – заговорил ты, постукивая кончиками пальцев по подоконнику, – он бессонницы моей кормчий, если даже я ору ором, не становится мой ор громче…

Хлопнули открывшиеся ставни, прохлада летней ночи вошла в притихшую комнату.

– Он едва на пять шагов слышен, но и это, говорят, слишком, но и это…

Деревья за окном зашептались, шурша листьями.

– Но и это, словно дар свыше, – быть на целых пять шагов слышным!…

Фитильки свечей дернулись, желтое пламя нервно замигало… Лишь одна толстая оплывшая свеча в дальнем углу осталась гореть. Ты постоял, потом направился к ней и, не мудрствуя лукаво, пальцами задавил дрожащий огонек.

– Как вы называете это? – бесстрастно прозвучал в наступившей темноте ровный голос старика.

– Мы? Стихи…

– Стихи… А мы – стихии. Уже поздно. Пошли спать… Мастер.

Жена молча дочитала последний листок и отложила его в сторону.

– Я сейчас чаю поставлю, – сказала она и неслышно ушла на кухню.

Город неуловимо менялся. У крепостных стен перестали торговать острыми приправами и курительными палочками, и теперь там сновали каменотесы с бадьями раствора на широких плечах. Оружейные лавки пустовали, мечники с болью в душе продавали последние заветные клинки, достойные украшать поля сражений древних легенд – продавали занюханному бакалейщику, выкопавшему в панике свою кубышку и не знавшему, за какой конец держать наспех купленное оружие. Старики, сидевшие в осадах, тихо скупали соль, перец и лук – валюту тяжелых времен. Деньги обесценились – бутыль молодого вина стоила месячный заработок или отдавалась даром. Усиленные наряды у городских ворот играли в кости, ругались и тискали, не обращая внимания на угрюмых мужей, визжащих представительниц среднего сословия, – объясняя свое поведение законами военного времени. Выход из порта закрыли, рабы-носильщики таскали бочки обратно на склады и резались с подвыпившими матросами, называвшими их ублюдочными варварами. Варварами были надвигающиеся таинственные упурки – все остальные были столпами цивилизации, склонными к перегрызанию глотки любому усомнившемуся.

Один из столпов отмахивался у пристани длинным багром с кривым острым концом от пяти-шести наседавших оборванцев. Ты отстранил его и прошел через притихшую ватагу, сопровождаемый молчащим, как обычно, Бродягой, с совершенно никаким выражением лица. Заглянувшие ему в глаза прекращали базар и уходили, оглядываясь, вглубь штабелей привозных досок. Именно Бродяга и вытащил тебя в город, несмотря на реальную угрозу быть схваченным – ему зачем-то позарез надо было в порт, а одного его ты бы просто не пустил.

Ловко огибая шаткие сходни, лавируя между грузчиками, проклинавшими вас на тридцати трех диалектах, вы приблизились к длинному приземистому кораблю со спущенными парусами, стоящему особняком в конце причала. Бродяга присел на корточки и застыл, отрешенно глядя перед собой. Ты прошелся по теплому песку берега, завернул в дальний промежуток между складами… Воздух горчил, песок насыпался в сандалии, и вообще пора было убираться. Давно пора.

Один из рабов, раскосый крепыш с жесткими черными волосами, присел рядом с неподвижным Бродягой, ожесточенно почесался и большим пальцем ноги начертил на песке какую-то фигуру, предварительно тщательно наплевав перед грязными ногами.

Бродяга скучающе повернулся к рисунку, подумал и щепкой провел черту поперек. Его собеседник – если это можно было назвать беседой – оживился, криво ухмыльнулся и добавил на редкость хитрый зигзаг. Ты отвернулся и увидел компанию давешних драчунов, шумно идущих мимо. Обладатель замечательного багра, явно договорившийся со своими оппонентами, возбужденно трепался о былых подвигах и, в подтверждение сказанного, звонко треснул черноволосого раба багром по затылку. Тот потер темя и недоуменно обернулся. Остроумный рассказчик заржал и снова занес багор. На этот раз шутка удалась не вполне – ударенный носильщик перехватил гибкое древко, описав замысловатую восьмерку, подумал и кольнул обидчика чуть пониже пояса нестиранной туники. Весь юмор, застрявший в тощем горле, вылетел хриплым возмущенным воплем, и компания угрожающе двинулась на непочтительных скотов, не желающих служить увеселению истинных граждан.

Ты направился к месту ссоры – и обнаружил ненужность своего поступка. Да и варварские методы Бродяги и его приятеля – кстати, весьма схожие методы, весьма – покоробили тебя. Ты отнюдь не отличался повышенной брезгливостью, хотя и они не выкалывали глаз, не отрывали ушей и не раздирали губы, подобно малорослым и жестоким трущобным крысам. Не было у них и твоих коротких одиночных ударов, вспарывающих грудную клетку и ломающих шеи. Нет, здесь было нечто малопривычное, но на редкость эффективное, здесь были дикие, но по-своему утонченные формы. Бестолковые взмахи портовой шпаны вязли во внешне вялых, незаметных захватах, невидимый толчок – и нападавший захлебывался криком, хватаясь за сломанный локоть или припадая на вывернутое колено. Через минуту Бродяга отряхнул песок с одежды, тщательно осмотрел поцарапанную ладонь и пошел к тебе. Махнув рукой по направлению к выходу, он обернулся к узкоглазому рабу и сложил запястья широким жестом, напоминавшим орла. Тот широко улыбнулся и побрел вверх по сходням.

…Лишь на пустыре, в тридцати минутах ходьбы от порта, ты придержал Бродягу и заставил присесть на поваленное дерево.

– Кто это был? – спросил ты.

Бродяга взял обломок ветки и наклонился. «Сэген, раб», – начертил он на земле.

– Откуда ты его знаешь?

«Мы были рабами у шамана его племени. Потом ушли. Его тоже взяли патрули Ложи. Месяц назад».

– Что ты узнал от него?

«Черный ветер».

– Ну да, конечно… Черным ветром владеющие, опять же одна рука, одна нога, и все такое прочее… Ты меня за шамана принимаешь?

Бродяга сделал быстрый росчерк и, резко разогнувшись, зашагал вперед. Ты задержался и присел перед написанным. Там повторялась фраза: «Черный ветер». И подчеркнуто. Два раза.

– А драки описывать ты так и не научился, – засмеялась жена. – Небось, сам-то и не дрался ни разу…

Мастер кивнул:

– А как же. Разве ж это драки? Это так, ерунда на постном масле…

…Войдя в каризы, он обогнал понурого Бродягу и пошел первым, привычно мурлыча под нос витраж Дороги. Не знающий его был обречен на однообразное блуждание по переходам, каждый час выбираясь к началу странствий – пока путешественник не проклинал свою затею и не убирался восвояси…