Расовая женская красота - Карл Штрац

«Китайцы», продолжает Борель, «являются народом, который меньше, чем все прочие из известных мне народов, в состоянии постигнуть «вечно-женственное», в коем западные поэты видели непосредственное откровение божественного на земле. Тем удивительнее понимание китайских художников, которые изображали портрет Кван-Йинь на камне, фарфоре или дереве, однотонно или в красках, именно таковым, каким он жил в их душе.

«Они создавали женщину, у которой не было ни малейшего сходства со всеми остальными китайскими женщинами, — женщину с могущественной, полной достоинства поступью, в скромной, нежно колыхающейся одежде, какую не носит ни одна китайская женщина; изображали ее и сидящей в одежде, широко раскинувшейся вокруг в многочисленных складках. Туловище несколько наклонено вперед, словно она желает склониться к скорби людей. Грудь бела, нежна, не развита, как у совершенно юной девушки; лицо, на котором нет и следа чувственного раздражения, отражает чистоту души. Взор серьезно и спокойно устремлен вдаль, словно он весь погружен в мысли, уши длинны с большими мочками, подбородок мал, щеки нежны, как лепестки. Волосы высоко собраны узлом на темени и так нежно, что каждый волосок отливает другим цветом; они укреплены длинной булавкой и лежат спереди на жемчужной коронке. На лбу сияет жемчуг который вознесся вследствие глубоких дум и теперь отливает чистым божественным светом. На гладкой груди, чистой как зеркальная поверхность, сияет крест в венке из жемчуга».

Эта богиня Кван-Йинь единственное женское существо в сонме китайских богов, решительно не похожая на всех прочих китайских женщин, в одежде, какую ни одна китайская женщина не носит, является, следовательно, монгольским расовым идеалом. Даже если допустить, что мысль о Кван-Йинь пришла из Индии вместе с буддизмом, то все же остается тот факт, что это чужое божеское изображение веками сохранялось в монгольской среде, всецело привилось там, слилось с монгольским чувством и мыслью, не приобретя ни единой китайской черты.

Благодаря любезности Грюневельдта мне удалось приобрести прекрасное изображение Кван-Йинь.

И здесь мы можем заметить идеализацию во вкусе средиземной расы, созданную художниками, людьми наиболее выдающимися в своей расе.

Эти наблюдения снова доказывают, что обычный расовый идеал, как и художественный идеал, очень мало соответствует естественнонаучному идеалу и сознательно или бессознательно стремится к совершенствам высших рас. Это опять-таки дает нам право считать средиземную расу наивысшей и образцовой при оценке других рас.

Что делает, однако, сама китайская женщина, чтобы приблизиться к идеалу, чтобы увеличить свою привлекательность.

Каждому европейцу, попавшему в монгольские страны, бросается тотчас в глаза преимущество монгольской расы, наблюдающееся в Европе только как исключение.

Это — необычайно красивые и маленькие руки и ноги. Все, даже самые простые, нищие женщины отличаются этим преимуществом. Нигде я не видал такой массы красивых рук и ног у мужчин и женщин, как в грязном Кантоне с миллионным населением. Не довольствуясь этим даром природы, китайская женщина старается еще более уменьшить и без того маленькую ножку: с раннего возраста они при помощи давящих повязок стараются придать ей остроконечную форму, которая является в их глазах наивысшим совершенством, потому что она значительно превосходит естественную красоту их расы.

Помимо того китайская красота старается по возможности навести на себя румяна и белила, чтобы скрыть свой желтый оттенок. Не вдаваясь в дальнейшие подробности монгольского туалета, мы можем уже из этих двух примеров заключить, что китаянка стремится к идеалу красоты, увеличивая свои собственный прелести и подражая таковым высших рас.

Но это увеличение собственной красоты не представляет собою специфической китайской расовой особенности: это наблюдается решительно всюду. Из тех же побуждений негритянка окрашивает свою черную кожу в еще более черный цвет, индианка — свою красноватую кожу в еще более красный, а средиземные женщины, к величайшим красотам которой относится тонкая талия, стягивают последнюю еще сильнее.

Мы еще вернемся к этому и подобным ему проявлениям женского понимания красоты при рассматривании отдельных рас и их племен. Здесь же мы ограничимся общим замечанием, что женская расовая косметика стремится к увеличению естественных красот своей собственной расы и к подражанию, следовательно, симулированию преимуществ высших рас.

Единственная раса, искусство коей в изображении женской красоты, одетой, как и нагой, достигло наивысшего совершенства, есть раса средиземная. Из массы удивительных образов, созданных руками художников, мы остановимся лишь на некоторых наиболее выдающихся, чтобы показать, что, несмотря на беспрерывные колебания в повседневном вкусе, художественный расовый идеал средиземцев не только остался тем же самым, но и вполне согласуется с естественным расовым идеалом.

Народом, у коего художественный вкус достиг среди всех средиземцев такого развития, которого никто еще доселе не превзошел, является, несомненно, греческий народ.

В счастливой Элладе соединились все условия для того, чтобы способствовать высшему расцвету художественного чутья и творчества. Прекрасная, богатая природа, вечно голубое небо, более светлая вера в богов, красивые, закаленные физическими упражнениями люди, общее благополучие и богатейшее художественное дарование.

Как в них самих, так и в их художественных произведениях расовый идеал средиземцев получил прекраснейшее воплощение. Оставляя в стороне некоторые исторические размышления в области искусства, Медицейская Афродита все же остается одним из наиболее совершенных образов древнегреческого мира. Она должна считаться наилучшей представительницей нашего художественного расового идеала (рис. 11).

Рис. 11. Медицийская Венера.

Если мы посчитаем ее размеры, то окажется, что при общей высоте в восемь головных высот, она находится в полном соответствии с Фричевским ключом и поэтому представляет естественный расовый идеал в чистейшей форме. Из этих достоинств ее тела я укажу здесь только на вполне симметричное устройство лица с чисто греческим профилем, как и высокое расположение грудей. Эти два достоинства считаются особенно редкими и Брюке счел даже нужным заявить, что и то, и другое он лично наблюдал на живых людях, до такой степени привыкли считать классическую греческую красоту фантастической утопией. Но что эта красота всегда существовала и даже теперь еще встречается чаще, чем обыкновенно принято думать, в этом я имел счастье убедиться не раз.

Сравним с этим статую буддистской богини, найденную на острове Ява и хранящуюся теперь в музее в Лейдене. Это — прекрасно сохранившееся произведение чисто буддистского искусства VIII века по Р. X. Насколько можно вычислить размеры при сидячем положении, они вполне соответствуют канону Фрича. Замечательно, однако, что и здесь, у этого идеального образа на далеком востоке мы находим те же достоинства, что и у гречанки: полнейшую равномерность в чертах лица, высокое положение грудей, а если смотреть сбоку, то мы находим, к нашему изумленно, и чисто греческий профиль.

Это тем удивительнее, что женский идеал яванского первобытного искусства, с его отлогим лбом и таким же подбородком, с глазами, напоминающими монгольские глаза, получил совершенно иное выражение.

Как это чистое изображение попало на Яву? Как зовется оно? Не Лакшми ли это, богиня красоты, или меньшая звезда в индийском сонме богов? Какой художник вдохнул в нее величественную жизнь? Этого никто не знает и мы никогда не узнаем этого. Тысячу лет очаровательная богиня в величественном спокойствии взирала с своего трона на пестрый тропический мир, расстилавшийся у ее ног, и с той же небесной кротостью в прекрасных чертах она восседает теперь под серым северным небом… Но никому она не открывает тайну своего существования. Напрасно мы стали бы распутывать пестрые нити, коими опутана судьба людей: не разгадать нам неразрешимую загадку жизненной стихии. Но когда мы с содроганием взираем на борьбу за существование, которую люди ведут с равными себе, у нас является отрадное сознание, что из смерти и разрушения возникает божественная красота человеческого рода в вечно новой и более совершенной форме. Здесь это — Мария, там — Кван-Йинь, Афродита, Лакшми, но всюду это — идеал, который облагораживает жизнь и приносит счастье и мир.

Переходим теперь к результату насчет расового идеала. Из нескольких тысяч примеров я выбрал лишь некоторые, чтобы в конце концов придти к тому же заключению, как и Гроссе, что на этот счет лучше молчать, чем говорить. Эфемерные художественные произведения дают нам порою прочную опору для выяснения расового идеала, идеальные произведения редко дают такую опору, а произведения поэтов — никогда. Суждения мужчин туманны, суждения самих женщин преувеличены, и потому не остается ничего иного, как относиться к этим источникам таким же образом, как врач относится к анамнезу пациентов: если сведения, сообщаемые пациентом согласуются с теми данными, какие врач получает при исследовании, тогда он верит пациенту, в противном случае он не верит.