Кто из вас генерал, девочки? - Галина Щербакова

Почему она так сказала? Подумала, что мы желали Варваре смерти? И теперь тихо радуемся, хоть и не говорим вслух? Никуда мне не деться от сравнительной математики. Я снова думаю о том, что мне сейчас столько же, сколько было Варваре, когда она снимала галошики у нас в доме и обещала мне наказание на всю жизнь. Я поставила себя на ее место и содрогнулась. Что я теперь знаю? Я знаю, что нигде так легко не рождается несправедливость, как в школе. Она невольно заложена в самом статуте школы, в той раскладке, где всегда есть старший и младший, где учитель и ученик, где повиновение одного другому запрограммировано. И если у меня поднялось давление, если мы поссорились с Андрюшкой, я иду в школу и повторяю, как молитву: «Они ни в чем не виноваты… Они ни в чем не виноваты». Я подозреваю, что в самые несчастливые мои дни я ставлю самые завышенные оценки. Ведь глупо это, глупо. Но я ничего не могу с собой поделать. Это уже до смерти во мне яд Варвариной недоброжелательности, и я до смерти должна выращивать в себе противоядие. Я как могу, так и выращиваю.

Варвара – вся из своей боли, из однажды нанесенного удара. Как горб. Только нормальный горбун страдает оттого, что горбун. А Варвара на свой горб смотрела как на моральное право и нам ломать шеи, хребты, кости… С убежденностью – так надо, так нам же будет лучше. И такая она была сильная в своей этой неколебимой убежденности, что ей подчинялись. Мне и это понятно. Я знаю хрупкость и ранимость учительского мира. Я знаю, как легко распохабиться в нем злому сильному человеку. Это как сапожник без сапог. У самих учителей так часто не хватает сопротивления подлой силе. Они робеют, они теряются, они пасуют, они дают бесконечные поводы говорить об их беспринципности и бесхребетности.

Я одно прощаю Варваре – ту выпитую водку. Может, это единственный ее оправдываемый поступок? И, опять же, милые мои учителя: интеллигентно, молча положили ей на стол сумочку. Значит, тоже простили? А ведь «сволочи» могли бы порезвиться на этой истории…

– Знаете, – сказала Лелька, – если у женщины есть семья, любовь и материальный достаток – ей ничего не нужно. Ей нужно быть красивой, ей нужно быть долго-долго молодой, чтобы быть любимой, и в этом ее оправдание и назначение. У Варвары этого не было…

Леля напрочь забыла, что у Ритки этого нет тоже. Да и у меня. Мы безмужние, безмашинные женщины.

– Вот и давайте, старушки, выпьем за личную жизнь, – весело говорит Лелька. – Что ты скисла, – обращается она к Нелке, – что ты имеешь против личной жизни?

– Что ты! – говорит Нелка. – Я целиком за. Ты у нас, как всегда, самая умная.

До Лельки дошло. Смутилась и закрыла глаза. Спряталась. С закрытыми глазами произнесла:

– Я ляпнула что-то не то…

– То, то! – сказала Ритка. – Конечно, то…

Лелька открыла глаза, и в них ничего не было, ни убежденности, ни раскаяния, ничего. Просто Лелька открыла свои органы зрения.

– А помните, – смеется Ритка, – когда мы были девчонками, мы считали, что из нас четырех могла бы получиться абсолютная красавица, если взять у Нелки ноги…

– У Ритки глаза.

– У Лельки нос и руки.

– У Линки волосы и талию.

Мы смеемся и честно признаемся, что сейчас бы уже красавица не получилась. Остались только глаза и ноги.

– И никому они не нужны, эти глаза, – грустно говорит Ритка.

Она стоит на автобусной остановке. На последнем курсе лекций почти нет, и она ездит домой почти каждую неделю. 30 копеек туда, 30 – обратно. 30 минут стоишь на одной ноге. Надо только надевать простые чулки. Надеть капрон в такую давку может разве что идиот.

Каждую неделю дома – и все равно мама встречает с заплаканными глазами. Целый день ходит по квартире тетя Фрида и не может привыкнуть к одиночеству. Риточка в институте, сестра получила квартиру и уехала, а разве им вместе было плохо? По десять раз звонит на работу мужу.

– Фима, ты скоро?

– Боже мой, что делается с женщиной? Посмотри на часы, разве ты не знаешь, что я кончаю в шесть.

– У меня встали часы, Фима, – врет тетя Фрида и снова бродит по квартире: когда же, наконец, приедет Риточка?

Ритка ходила к тете Риве:

– Очень вам нужна была эта квартира, да?

Певица Людмила Петрова уже не поет перед сеансом. Она располнела еще больше, сидит на диване и поет сыну Левке детские песни.

– Разве я этого хотела? – отвечает она Ритке. – Но у Геры своя гордость. Он хочет быть хозяином и жить самостоятельно.

– Подумаешь, – возмущается Ритка, – хозяином. Хотела бы еще этого ты…

– А я уже давно ничего не хочу, Риточка, – печально говорит тетя Рива, – все мои желания закончились двадцать второго июня сорок первого года.

– Ну, брось, брось, – говорит Ритка, – сколько можно. Семнадцать лет прошло…

– Ничего не прошло, Риточка, и никогда не пройдет…

Ритка убегает от тети Ривы: просто невозможно столько лет это слушать. А дома мама плачет… «Я не могу жить одна, мне день кажется целым месяцем…»

Ритка стоит на остановке. Лучше уж не приезжать, только расстраиваешься. А как будет, когда она уедет по назначению? Потом она, конечно, заберет родителей, но первое время ведь придется пожить врозь. Маму надо будет к этому подготовить. Ритка стоит на одной ноге в автобусе, будущий директор универмага. «Почему бы и нет?» – говорит папа. Ритке все равно. Сейчас ее больше волнует, как все будет с мамой, когда она окончит. «Надо ее подготовить, что я уеду».

– Мама, – говорит она в следующее воскресенье. – У нас скоро распределение.

– Риточка, – кричит тетя Фрида, – ничего мне не говори раньше времени. Пусть все будет как будет.

Но уже через десять минут она стоит возле Ритки.

– А почему обязательно надо уезжать куда-то? Разве здесь не нужны специалисты?

– Фрида, не говори глупости. – Это тетя Рива. В воскресенье они обедают вместе. – За кого здесь Риточка выйдет замуж?

– Какой еще замуж? – возмущается тетя Фрида. – Она еще ребенок.

Ритка тоже возмущается: слова тетки ей неприятны. И все-таки она знает точно: если вернется сюда – будет одна. После института сюда никто не возвращается, и девчонки тоже не вернутся – это было решено давно. Ну а замуж – это, конечно, глупости, Ритка еще не думает об этом.

В торговом институте 90 процентов девчонок. На вечера они приглашают политехников, но политехники предпочитают ходить в пединститут. А к ним приходят ребята из горно-обогатительного техникума. Впрочем, Ритку это не интересует – каждую субботу она все равно дома. Кто к кому приходит – ее не касается. Ей надо хорошо окончить институт и успокоить маму. Сейчас это главное. Она все время повторяет это. Особенно после своего неудачного романа.

В субботу она, как всегда, собиралась уезжать.

– Ты подожди меня, – сказала ей однокурсница Валя Чудина. – Я еду этим же автобусом.

Ритка зашла за ней в общежитие. Валя стояла возле окошка в коридоре, и Ритка вначале подумала, что она ее ждет.

– Ждешь? – удивилась она. И тут только заметила, что Валя не одна, возле нее стоял парень. Он держал Валю за рукав, а она, чтоб это было не очень заметно, стояла близко-близко к нему.

– Вот и Рита, – сказала она, – я еду.

– Пусть Рита едет себе одна, – ответил он. – Ты никуда не поедешь. Я вот тебя сейчас гвоздиками приколочу к подоконнику.

Валя фыркнула и хотела вырваться, но он еще крепче взял ее за рукав, и смущенная Валя снова стала близко-близко к нему.

– Вы идите, девушка, – сказал парень, – я все равно ее не пущу.

– Ну, как тебе не стыдно, – счастливо говорила Валя, и Ритка поняла, что она никуда не поедет, что она будет ломать комедию, потому что ей нравится, что ее держат за рукав и хотят приколотить гвоздиками.

Она ушла тогда и всю дорогу думала, что ни разу за все три года никто не задержал ее, когда она уезжала по субботам. Все говорили, что она красивая, что таких глаз, как у нее, ни у кого нет, но никто никогда не приколачивал ее гвоздиками.

На четвертом курсе ее стал приглашать в кино молодой преподаватель их института. Ритке это было очень приятно. Она была ему благодарна за то, что он поднял ее до уровня всех девчонок, что она тоже приходит теперь поздно, что ее тоже кто-то ждет после лекции, и она радостно ждала, что в одну из суббот она соберется домой, а он будет отговаривать, не пускать, держать за рукав.

«Приколачивать гвоздиками», – думала Ритка.

Но ничего не было. Он усадил ее в автобус – первый раз она ехала сидя, послал тысячу поклонов ее папе и маме, и она вдруг увидела, что на автобусной остановке он меньше всех ростом («Поэтому со мной и ходит!»), что пальто у него длинное, а ноги в ботах «прощай, молодость!» очень большие («Как у клоуна!»), что, пока автобус не отошел, он опустил уши у шапки, а рядом стоял парень с непокрытой головой, и Ритке стало неловко, что он ее провожает и так публично, противно мерзнет. Он никак потом не мог понять, почему она перестала ходить с ним в кино, а Ритка стала регулярно ездить домой. И тетя Фрида была совершенно счастлива. «Кавалеров на свете много, а мама у тебя одна», – говорила она Ритке.