Белая акула - Питер Бенчли

– А-а, простите, Жак-Ив Кусто, – фыркнул Длинный.

– Не обращай внимания на Длинного, он просто ревнует, – сказал Чейс, касаясь плеча Макса. – Ты прав.

Он был горд и тронут, потому что знал: Макс из кожи вон лезет, пытаясь внести свою лепту в налаживание их взаимоотношений, которые при другом стечении обстоятельств давным-давно сложились бы.

Длинный кивнул в сторону берега и предложил:

– Давай скажем ребятам на пляже, что леди не хочет есть. Их это повеселит.

Чейс посмотрел сквозь иллюминатор на каменистый пляж Уоч-Хилла, штат Род-Айленд. Хотя не было еще девяти утра, несколько семей уже приехали сюда – с корзинками для пикников и автомобильными камерами. Молодые серфингисты в гидрокостюмах качались на зыби, ожидая настоящей волны, – вероятно, тщетно, поскольку ветра не было и не предвиделось.

Саймон улыбнулся при мысли о суете и панике, возникших бы, если бы эти люди имели хоть малейшее представление о том, зачем невинно выглядящая белая лодка курсирует туда и обратно менее чем в пятистах ярдах от пляжа. Народ любит читать об акулах, смотреть о них фильмы; приятно думать, что ты понимаешь акул и хочешь защищать их. Но скажите людям, что где-то в воде в радиусе десяти миль плавает акула, особенно большая белая акула, – и их любовь немедленно сменится страхом и отвращением.

Если бы эти люди знали, что он вместе с Максом и Длинным выслеживает шестнадцатифутовую белую акулу весом больше тонны, их привязанность превратилась бы в жажду крови. Они стали бы верещать: «Убей ее!» А как только кто-нибудь убил бы ее, немедленно снова начались бы разглагольствования о том, как они любят акул и как необходимо защищать все творенья Господни.

– Акула поднимается, – сказал Макс, считывая числа на экране.

Чейс снова нагнулся к монитору, загораживая его от света.

– Верно, она прохлаждалась на двухстах футах, а теперь уже меньше чем на ста, – подтвердил он.

– Где между нами и Блоком она нашла двести футов? – спросил Длинный.

– Там должна быть какая-то впадина. Говорю тебе, Длинный, акула знает свою территорию. В любом случае, она лезет вверх.

Чейс снял с крючка на переборке камеру, снабженную объективом с переменным фокусным расстоянием от 85 до 200 мм, и повесил на шею.

– Пойдем поглядим, что она нам покажет, – предложил он Максу, а Длинному бросил: – Проверь монитор, а потом проследи, чтобы она куда-нибудь не смылась. – Он пошел к двери и снова посмотрел на берег. – Надеюсь, она не всплывет между нами и пляжем. Коллективная истерия нам не нужна.

– Ты имеешь в виду Матоуэн-Крик в тысяча девятьсот шестнадцатом, – заметил Макс.

– Угу. Но у них были причины для истерики. Акула убила троих.

– Четверых, – уточнил Макс.

– Четверых. Извини.

Чейс улыбнулся и посмотрел на сына. Он пока еще мог смотреть на него сверху вниз, но уже с трудом: мальчик вырос до пяти футов и десяти дюймов – долговязое подобие Саймона, но более поджарый и симпатичный – от матери ему достались тонкие нос и губы. Чейс взял с полки бинокль и протянул Максу:

– Давай поглядим, найдешь ты ее или нет.

– Никогда не спорь с детьми об акулах. Дети знают акул. Акул и динозавров, – предупредил Длинный Чейса.

Верно, подумал Чейс, дети помешаны на динозаврах, а большинство детей – и на акулах. Но он никогда не встречал ребенка, знавшего об акулах хотя бы половину того, что знал Макс. Чейса это радовало, но также вызывало печаль и причиняло боль, потому что акулы всегда оставались главным, если не единственным, связующим звеном между отцом и сыном. Последние восемь лет они жили врозь и виделись лишь изредка, а еженедельные междугородные переговоры, вопреки телевизионной рекламе телефонных компаний, не позволяли протянуть руку и дотронуться до собеседника.

Саймон и мать Макса поженились слишком рано и слишком поспешно. Она была наследницей лесопильной империи, а он – безденежным участником движения «Гринпис». Они исходили из той наивной предпосылки, что ее деньги и его идеализм во взаимодействии облагодетельствуют планету, а их самих вознесут в райские кущи. Однако вскоре выяснилось, что, хотя у них имелись общие идеалы, представления о путях достижения цели, мягко говоря, не совпадали. По мнению Коринны, борьба в первых рядах защитников окружающей среды включала в себя организацию встреч на теннисных кортах, в плавательных бассейнах, за коктейлями и на формальных вечерах танцев в пользу движения; а Саймон полагал необходимым неделями отсутствовать дома, жить в вонючих носовых кубриках судов-развалюх и воевать с безжалостными иностранцами в открытом море.

Они пытались найти компромисс: Саймон научился играть в теннис и произносить речи, она – нырять с аквалангом и различать Odontoceti[6]и Mysticeti[7]. Но через четыре года дрейфа друг от друга они сошлись на том, чтобы разойтись... Навсегда.

Единственным результатом их брака стал Макс – красивее, умнее и чувствительнее каждого из них.

Макс остался с Коринной: у нее были деньги, большая и заботливая семья, дом, даже несколько домов, и – на момент завершения бракоразводного процесса – устойчивые отношения с неким нейрохирургом, лучшим теннисистом Северной Калифорнии в одиночном разряде.

Саймон – единственный сын скончавшихся родители _ не имел постоянного дохода, определенного места жительства и ограничивался мимолетным общением с различными женщинами, главной ценностью которых были внешность и половой энтузиазм.

Коринна предложила Чейсу через своего адвоката замечательное финансовое соглашение – она не была ни злой, ни мстительной и хотела, чтобы отец ее сына располагал средствами содержать достойный дом для приема Макса, но в припадке ханжеского благородства Чейс отказался.

Несколько раз с тех пор Чейс сожалел о своем отказе, расценивая его теперь как неуместное и глупое проявление мужского шовинизма. Эти деньги он мог бы употребить с пользой, особенно теперь, когда институт – его институт – балансировал на грани банкротства. Саймона терзал искус пересмотреть свое решение, позвонить Коринне и согласиться принять ее последнее благодеяние. Но пока он не смог заставить себя это сделать.

Что озадачивало Саймона, чего он не мог постичь, так это того, каким образом его сын, несмотря на годы и тысячемильные расстояния, несмотря на защитные механизмы частных школ, загородных клубов и трастовых фондов, смог увидеть и сохранить образ отца как искателя приключений, человека, к которому нужно не просто стремиться, но которого нужно стремиться превзойти.

Выйдя вслед за Максом на открытую корму сорокавосьмифутовой лодки, Чейс сдвинул на глаза солнцезащитные очки. День грозил невыносимым зноем – даже здесь, в океане, жарче тридцати пяти градусов, – один из тех дней, что редко случались прежде, но становились все более обычными в последние годы. Десять лет назад в Уотерборо насчитывали восемь дней, когда температура превышала тридцать градусов; три года назад – тридцать девять дней; в этом году метеорологи обещали пятьдесят дней жарче тридцати и до десяти дней – под сорок градусов.

Используя объектив с переменным фокусным расстоянием как телескоп, Чейс осмотрел стекловидную поверхность моря.

– Что-нибудь видишь? – спросил он Макса.

– Пока нет. – Макс оперся локтями на фальшборт, чтобы держать бинокль устойчивей. – На что акула должна быть похожа?

– Если она выйдет погреться в такой день, как сегодня, спинной плавник будет торчать как парус.

Чейс увидел плывущую шину; пластиковую емкость из-под молока; один из пластиковых контейнеров на шесть банок, которые душат черепах и птиц, попадающих в них; шарики нефти – достигнув пляжа, они пристанут к детским пяткам, и взрослые выругаются по поводу загрязнения моря. Сегодня, по крайней мере, ему не попадались части человеческих тел или шприцы. Прошлым летом женщину на городском пляже пришлось успокаивать после того, как четырехлетний сын преподнес ей сокровище, найденное в полосе прибоя, – человеческий палец. А мужчина отобрал у своей собаки нечто выглядевшее резиновым мячом, но оказавшееся идеальным шаром из продуктов канализационных стоков.

Саймон посмотрел за корму на кабель в резиновой изоляции, удерживавший датчик слежения, и проверил узел на фале, фиксировавший датчик на заданной глубине. В мотке провода на палубе у него за спиной было триста футов, но вода здесь изобиловала отмелями, дно было неровным, и они не опускали датчик глубже пятидесяти футов. Фал начал перетираться. Вечером следовало его заменить.

– Акулу видишь еще? – крикнул он вниз Длинному.

Последовала пауза, пока Длинный смотрел на экран.

– Она поднялась примерно до пятидесяти, – прокричал тот в ответ. – Прямо как будто подвешена. А сигнал сильный и чистый.

Чейс мысленно обратился к акуле, умоляя ее всплыть и показаться – не столько ему, сколько Максу. Прежде всего Максу.