Свободное падение. Дхамма встречи с неблагоприятным - Аджан Брахм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По противоположным стенам палаты стояли шесть кроватей, а за дверью был пост медсестры. В шесть часов вечера дежурная медсестра ушла, время шло, было уже семь часов, но никто так и не занял её место. Я спросил у монаха, лежавшего на соседней койке, не надо ли сказать кому-то, что ночная дежурная ещё не пришла.
«Ночной медсестры здесь нет, – ответил он. – Если с тобой что-то случится ночью, то они объяснят это тем, что у тебя просто плохая камма».
Рядом с кроватью стоял ночной горшок, который вскоре был полон. Но никто не приходил, чтобы его вылить, – мы должны были делать это сами. Я был так слаб, что едва мог стоять, не говоря уже о том, чтобы нести наполненный горшок в туалет. Мои собратья-монахи, поражённые холерой, малярией или гепатитом, были в таком же или даже худшем, чем моё, состоянии. У нас просто не было возможности помочь друг другу.
Я потерял счёт времени. Дважды в день мне делали укол в задницу – вводили какой-то коктейль из антибиотиков. До изобретения одноразовых игл оставалось ещё много времени, поэтому нас кололи многоразовыми. Эти иглы использовались повторно снова, снова и снова. Сначала, пока они были новыми, их использовали в Бангкоке, где жили богатые люди. Потом их отправляли в глухомань, подобную нашей, и использовали на обычных людях. И под самый конец они становились пригодными только для монахов. Очевидно, нас считали очень крутыми парнями.
Игла, которой мне делали уколы, была совершенно тупой. Да и медсестра, делавшая мне уколы дважды в день, была совсем не миниатюрной девушкой в красивой чистой униформе. Она была предпенсионного возраста и имела телосложение водяного буйвола. Её сила была очень кстати, потому что, как я уже говорил, игла, которую она использовала, была невероятно тупой. Она поднимала её над головой и с силой вонзала мне прямо в задницу. И хотя я должен был испытывать сострадание по отношению ко всем живым существам… но вот только не к этой женщине. Мой зад очень, очень болел.
Думаю, что антибиотики кое-как поддерживали мою жизнь, но я совершенно не поправлялся. Было ощущение, как будто мои жизненные силы медленно вытекают из меня.
Но однажды меня приехал проведать Аджан Чаа. При одном взгляде на него вся моя ломота и боль мгновенно исчезли. Мой учитель! Он пришёл навестить меня в трудную минуту. Он нашёл на это время. Он проявил заботу. Я смотрел на него с любовью и преданностью, а в моём уме крутились фразы, в которых, как я думал, он в стоической монашеской манере, но с учётом моего состояния, выразит заботу и беспокойство обо мне. Но Дхамма, которую он мне преподал, была похожа на удар ниже пояса.
«Ты либо умрёшь, либо поправишься», – сказал он. После чего встал и ушёл.
Это было совсем не то, что я хотел услышать.
Не успело его монашеское одеяние скрыться за дверью, как появилась медсестра. И – бах!
К этому времени я уже практически не мог лежать на спине – было слишком больно. Мой зад чувствовал себя так, как будто кто-то использовал его в качестве подушечки для булавок. Я не мог его видеть, но очень осторожно ощупывал рубцы и струпья от этих мерзких игл. Я свернулся в клубок на боку, окружённый удушливыми миазмами отчаяния и страдания. «Ты либо умрёшь, либо поправишься». Раз за разом я прокручивал в голове этот прогноз Аджана Чаа. И это всё, что он мог мне сказать? Каким же он был бессердечным! Пока я повторял его слова, до меня медленно дошло, что я очень хотел выздороветь. Я изо всех сил сражался с болезнью. Когда я понял это, то решил прекратить борьбу и просто отпустить. Бросить вёсла.
Через несколько минут я уже не чувствовал своего тела. Даже зада. Я замечательно проводил время.
И вот тогда-то лихорадка и отступила. Позволить уму отдохнуть и успокоиться – остановить ветер желания – это решение дало моему телу огромный терапевтический толчок. Я наконец-то ощутил покой, и дрожь прекратилась. Мой разум был неподвижен, а тело расслабленно. Я был счастлив.
4
Главное – это доброжелательность
Монастырь Бодхиньяна возник примерно через полгода после того, как Аджан Чаа перенёс инсульт, следствием которого стал почти полный паралич. Когда Аджан Чаа отправлял меня в Австралию, чтобы помочь Аджану Джагаро основать монастырь для учеников из Перта, я думал, что это займёт год или два, а после этого меня позовут обратно в Таиланд или отправят куда-то ещё. А Аджан Джагаро останется, чтобы возглавить местное буддийское сообщество. Но всё вышло совсем не так. Аджан Чаа не мог ни двигаться, ни говорить. Он не мог вспомнить, кто я такой! Вот почему я все эти годы проторчал среди кенгуру и коал.
Когда мы впервые приехали в Австралию, то вместе с Аджаном Джагаро оказались посреди суеты городской жизни Перта. Мы скучали по тишине и покою лесов Северо-Восточного Таиланда, его просторам и тому созерцательному одиночеству жизни, которой нам так нравилось жить в Ват Па Понге, монастыре Аджана Чаа. Мы хотели основать свой собственный монастырь Тайской лесной традиции – и для этого нам в первую очередь был нужен лес! Несколько раз в неделю мы вместе с членами нашей сангхи ездили в сельскую местность, ища участки земли, на которых мы могли бы построить монастырь и ретритный центр, которые были бы удалены от городских шума и суеты и были бы хорошим местом для медитации.
Мы искали и искали, но никак не могли найти подходящее место. Нам не хотелось слишком удаляться от Перта – ведь это затруднило бы нашим последователям поездки к нам. Да и для нас это стало бы проблемой – ведь в соответствии с монашескими правилами мы не могли сами себе готовить. А как отреагируют жители австралийской сельской глубинки на бритоголовых тайских монахов в оранжевых одеяниях, молча выходящих из кустов и стоящих перед ними, протягивая свои чаши для подаяний, я и представить не мог. И мне не очень-то хотелось это выяснять. Мы не хотели голодать, поэтому нам необходимо было быть достаточно близко к источникам нашей поддержки, но в то же время достаточно далеко от города, чтобы находиться в спокойной природной среде, которая являлась
