Хранитель забытых вещей - Рут Хоган

Юнис выразила мысль словами:

– Стараюсь изо всех сил представить подходящую аудиторию для этой книги.

Бомбер чуть не подавился булочкой. Он отхлебнул чая и придал лицу серьезный вид.

– А теперь скажи мне, что ты действительно думаешь.

Юнис вздохнула:

– Это просто куча женофобского дерьма.

– Совершенно верно, – сказал Бомбер, выдернув у нее из рук оскорбительную рукопись и швырнув ее в угол со скользкой дорожкой. Она плюхнулась на гору бумаг с глухим звуком.

Дуглас уже расправился с булочкой и жадно нюхал воздух в надежде найти крошки на тарелках друзей.

– О чем книга твоей сестры?

Юнис не терпелось задать этот вопрос с самого первого дня, но шанс услышать ответ Бомбера был упущен: позвонили в дверь. Бомбер вскочил на ноги.

– Это, должно быть, родители. Они сказали, что, может, заглянут ненадолго, пока они в городе.

Юнис предвкушала встречу с людьми, которые произвели на свет столь противоречивых наследников, и знакомство с Годфри и Грейс оказалось двойным сюрпризом. Бомбер идеально сочетал в себе физические данные обоих родителей: орлиный нос и большие губы достались ему от отца, а от матери он унаследовал проницательные серые глаза и цвет волос. Годфри просто блистал в своих оранжево-розовых вельветовых расклешенных штанах и ярко-желтой безрукавке, такого же цвета бабочке и немного потрепанной, но вполне презентабельной панаме. На Грейс было практичное хлопчатобумажное платье с узором, который больше подходил для дивана, чем для платья, соломенная шляпа с парочкой больших желтых цветков на полях и элегантные туфли на низком каблуке, очень удобные для прогулок. Коричневая кожаная сумка, надежно зажатая в локтевом изгибе, была большой и достаточно прочной, чтобы ею можно было ударить потенциального уличного вора, который, как было известно Грейс, поджидал в городе в каждом темном углу, чтобы наброситься на какого-нибудь селянина вроде нее и Годфри.

– Ты, должно быть, новенькая, – сказала Грейс, и это прозвучало как звон колокольчика. – Как ты поживаешь?

– Очень приятно с вами познакомиться.

Юнис пожала руку, которую та протянула; хватка была мягкой, но уверенной.

Годфри покачал головой:

– Боже правый, женщина! Не так нынче здороваются с молодежью.

Он обхватил Юнис обеими руками и крепко-крепко стиснул ее, чуть ли не отрывая от пола, а затем решительно расцеловал в обе щеки. Она заметила на его подбородке несколько свежих порезов, оставшихся после бритья, и уловила аромат одеколона. Бомбер закатил глаза и ухмыльнулся.

– Пап, ну ни стыда ни совести! Тебе лишь бы девушек целовать.

Годфри подмигнул Юнис:

– В моем возрасте нужно хвататься за каждую возможность. Без обид.

Юнис, подмигнув ему в ответ, сказала:

– Я и не думала обижаться.

Грейс ласково поцеловала сына в щеку и села, явно намереваясь поговорить с ним и снисходительно отмахнувшись от предложения выпить чашечку чая или попробовать булочку с глазурью.

– Послушай, я пообещала, что спрошу у тебя, но мне не хотелось бы вмешиваться…

Бомбер вздохнул. Он уже знал, что она скажет дальше.

– Судя по всему, твоя сестра написала книгу и хочет, чтобы ты ее опубликовал. Я ее не читала – я такого вообще не могла предвидеть, – но она говорит, что ты преднамеренно ведешь себя как упрямый осел и отказываешься всерьез рассматривать такую возможность. Что ты можешь на это сказать?

Юнис сгорала от любопытства, и ее заинтриговал некий намек на улыбку, который проскользнул на губах Грейс.

Бомбер широким шагом подошел к окну и стал в позу ответчика, который готовится обратиться к суду.

– Утверждение первое, несомненно, правдиво. Порша написала нечто, ей нравится называть это книгой, и она действительно хочет, чтобы я это нечто напечатал. Утверждение второе – гнусная ложь, и я это категорически отрицаю.

Бомбер стукнул ладонью по столу, чтобы подчеркнуть свое негодование, после чего громко засмеялся и тяжело упал на стул.

– Послушай, мам, я это прочитал и могу тебе сказать, что оно просто отвратительно. Кроме того, это явно прежде написал кто-то другой, и у него это, несомненно, вышло лучше.

Годфри нахмурился и неодобрительно поцокал языком.

– Ты имеешь в виду, что она списала у кого-то?

– Ну, она называет это имитацией.

Годфри повернулся к жене и покачал головой:

– Ты уверена, что забрала того ребенка из роддома? Ума не приложу, в кого она такая.

Грейс предприняла безнадежную попытку вытащить дочь из затруднительного положения:

– Возможно, она просто не осознавала, что ее история похожа на чью-то. Может быть, это случайное совпадение.

Попытка не была засчитана.

– Видишь ли, мам, книга называется «Шофер леди Клаттер». Она о женщине по имени Бонни и о ее муже Гиффорде, которого парализовало, когда тот играл в регби. В итоге она заводит интрижку со своим шофером Меллоном – грубоватым, но тем не менее удивительно нежным северянином с дефектом речи, который разводит тропических рыбок.

Годфри в недоумении замотал головой.

– Уверен, что ее кто-то уронил головой вниз.

Грейс сделала вид, что не услышала этого комментария мужа, хотя возражать не стала. Она посмотрела на Бомбера.

– Ну, тогда мне все ясно. Это просто ужасно. На твоем месте я бы выкинула это произведение в мусорное ведро. Терпеть не могу лентяев, и если она не может даже придумать свою историю, то как она смеет на что-то рассчитывать?

Бомбер улыбнулся матери с признательностью и подмигнул ей:

– Лучший друг любого парня – его мама.

Грейс встала и снова вооружилась сумкой.

– Пошли, Годфри. Нам пора в Кларидж[12].

Она поцеловала Бомбера на прощанье; Годфри пожал ему руку.

– Мы всегда пьем там чай, когда приезжаем в Лондон, – объяснила она Юнис. – Там подают лучшие огуречные сэндвичи в мире.

Годфри приподнял шляпу, прощаясь с Юнис.

– И джин с лаймом там тоже неплох, – сказал он.

Глава 7

Ярко-красная капля блеснула на кончике пальца, а затем упала на подол нового бледно-желтого платья. Лора выругалась и слизнула кровь с пальца, досадуя на то, что не надела сегодня джинсы. Ей очень нравилось расставлять по дому свежие цветы, но за красоту роз нужно платить, и шип глубоко вонзился в палец. В кухне она оторвала от стеблей, которые уже подрезала, нижние листья и налила тепловатую воду в две большие вазы. Одна из них предназначалась для зимнего сада, другая – для вестибюля. Подрезая и расставляя цветы, она с беспокойством вспоминала разговор с Энтони, который состоялся этим утром. Он попросил ее «прийти и поболтать» с ним в зимнем саду до того, как она уйдет домой. Она взглянула на наручные часы. У нее было ощущение, что ее вызвали к начальству. Ну что за глупость! Энтони – ее друг. Но… Было какое-то «но», которое пробралось под кожу Лоры. За окном небо было голубым, но Лора ощущала запах шторма. Она взяла одну из ваз, собралась с духом и отправилась в вестибюль.

В саду было тихо и спокойно. Но воздух тяжелел от надвигающейся бури. В кабинете Энтони стояла абсолютная тишина, никакого движения. Но воздух тяжелел от историй. Лезвие луча солнца, проглядывающего между облаками, прорвалось через неплотно сдвинутые шторы и, упав прямо возле коробки из-под печенья на заставленной полке, вызвало кроваво-красную вспышку.

Красный драгоценный камень. Найден на кладбище при церкви Святого Петра ближе к вечеру шестого июля…

Запах гардений всегда вызывал у Лили воспоминания о матери в сиреневом платье от Скиапарелли. Церковь Святого Петра, утонувшая в воскоподобных цветах, аромат которых распространился в прохладном воздухе, радушно приняла друзей и родственников, укрыв их от свирепого полуденного солнца. Элиза хотя бы выбрала цветы. Лили очень хотелось присесть. Новые туфли жали, а ее тщеславие не позволяло делать себе поблажку из-за артрита и старости. Та женщина в нелепой шляпе, должно быть, его мать. Половина людей, занимающих скамьи со спинками за ней, церемонию не увидят. Речь священника заставила подняться на ноги это шумное скопление народа, в то время как невеста, отчаянно цепляясь за руку отца, вошла в своем отталкивающем грибообразном платье. У Лили сердце сжалось.

Это она предложила Элизе платье от Скиапарелли. Она была от него без ума, чего нельзя было сказать о женихе.

– Господи, Лиззи! Нельзя выходить замуж в платье, предназначавшемся умершей женщине.

Лили никогда не нравился Генри – суженый Элизы. Она бы ни за что не доверилась мужчине, у которого было такое же имя, как у пылесоса. К тому же у него был блестящий нос картошкой. При их первой встрече его взгляд ясно дал ей понять, что женщин, которым перевалило за шестьдесят пять, во внимание не принимают. Разговаривал он с ней с театральной терпеливостью, будто занимался тренировкой собак, а она была упрямым щенком. По сути, на том первом семейном обеде, который был приготовлен с такой любовью и так любезно подан, у Лили возникло впечатление, что никто из семьи не прошел проверку, кроме, конечно, Элизы. И, по его мнению, ее главными достоинствами были красота и податливость. Ах да, еще он лестно отозвался о еде. Жареный цыпленок был почти таким же вкусным, как у мамы, да и вино было «весьма неплохим». Но Лили заметила, как он с презрением отметил небольшую щербинку на вилке, а на бокале – воображаемое пятно. Элиза уже тогда тихо оправдывалась и просила прощения за его поведение, будто была беспокойной матерью непослушного маленького ребенка. Лили подумала, что его не помешало бы хорошенько шлепнуть по задней стороне его упитанных бедер. Но она особо не переживала, потому что даже не могла вообразить, что он задержится надолго. Генри стал надоедливым дополнением к семье, но она смогла бы с этим смириться, зная, что он здесь лишь на какое-то время. Так ведь?