Дом образцового содержания - Григорий Ряжский

Свадьба вышла удачной и даже очень. Кроме полного собрания еврейской родни, включая самых близких вроде Семиного брата Юлика Аронсона, тети Иды – Розиной двоюродной нищей сестры и многих прочих, была также представлена и нееврейская родственная часть: невестина мама, она же балашихинская учительница Кулькова, она же, немало напуганная всамделишностью факта дочкиного брака с чужеродными профессорами, вдова павшего командира артиллерийского расчета, и товарка тещина по средней школе, похожая на саму новоявленную тешу – такая же усредненная тетка из ближайшего областного удаления. Ну и Зина, к слову сказать, пришлась очень кстати, потому что по старой памяти как приехала и разместилась вместе с дочкой, тут же решила освежить воспоминания о забытом на этой жилплощади труде.

Роза Марковна возражать не стала. Прежде всего оттого, что Зинина помощь на самом деле пришлась кстати и даже очень. Кроме того, она чуть с ума не сошла от радости, когда ранним утром, за два дня до свадьбы, в дверь дома на Трехпрудном позвонили – в два коротких робких нажима тюкнули, сразу узнанных хозяйкой по старой, довоенной жизни, и за дверью оказалась Зиночка, их довоенная домработница с проживанием в семье, жалованьем и столом. С самой Украины, из Житомира, кажется, или откуда-то оттуда.

Обратно на родину, откуда Зинаида Чепик добралась до Москвы в двадцать пятом, менее чем за год примерно до появления на свет наследника в семье академика Мирского, она отправилась только в сороковом, через месяц после того, как пришлые чужаки в военном увели с собой Семена Львовича, хозяина квартиры, кормильца и благодетеля. Вместе с Розой Марковной, хозяйкой, она прождала этот страшный первый месяц, пока в органах НКВД шло доказательное разбирательство по полученному от осведомителя сигналу о предательстве горе-академика, продавшего Родину лютому врагу социализма – не установленному следствием японскому агенту, имевшему конкретные антисоветские планы порабощения советской архитектурной науки, включая часть ее, направляемую на укрепление оборонной мощи СССР.

Осведомитель Домовой докладывал о том, что так называемый академик в частной беседе подвергал сомнению всю советскую архитектурную школу, сравнивая филенки и карнизы на известном здании бывшего страхового общества «Россия» на Лубянской площади, выстроенном выдающимся зодчим товарищем Щусевым, с типическими образцами фашистского тоталитарного строительного стиля «как по тяжелости вида, так и по серости безликого окраса».

Именно так источник и доложил, именно такими словами обозначил наиболее весомую часть преступной идеи, замышляемой японским шпионом Мирским для дискредитации советской архитектурной науки и с целью последующей передачи действующих достижений в области современных строительных разработок вышеупомянутому иностранному лазутчику. Кроме того, источник сообщал о рассказанном фигурантом неустановленному лицу политическом анекдоте следующего содержания. «Один гражданин спрашивает другого гражданина, указывая на упомянутое здание: „Знаете, что раньше в этом доме был госстрах?“ Другой отвечает: „Раньше – госстрах, а теперь – госужас“.

Вывод при этом был следующий, без учета строительного шпионства: идет явная идеологическая обработка населения страны путем сравнения отечественных эстетических воззрений с буржуазной захватнической идеологией Адольфа Гитлера и его приспешников.

Зина уже мало чего понимала, но лишь все чаще и чаще вспоминала Семена Львовича, его доброту и вечную заботу обо всех и о ней тоже и поэтому не раз на дню и не два плакала навзрыд, изводя хозяйку горестной неутомимостью. Слезное это дело было для нее теперь особенно несложным, хотя и абсолютно искренним.

Плакать Зиночка полюбила еще в те годы, когда, убегая от голода и мора, охватившего губернию, испрашивала у добрых людей одежу и на пропитание, и получалось тем больше всего и тем сытней, чем обильней изливалась из нее глазная влага. Со временем это вошло в привычку, когда по любой произвольно выбранной жизненной надобе в голове у нее умела включаться быстрая колючая кнопочка, расположенная ровно между переносицей и нуждой.

Роза Марковна, та, наоборот, откинув, насколько удавалось, чувствительную часть страшного факта, сосредоточилась на конкретных действиях. Безустанно обивала она пороги властных инстанций в попытке узнать хотя бы что-нибудь определенное по делу мужа. Регулярно отвозила в Лефортово передачки: Зине не позволяла, надеялась каждый раз вызнать чего-либо сама. Передачки брали, но потом вдруг отказали, вернули из окна, сверив со списком. Форменная тетка в тюремном проеме, уточнив по бумаге, выдала равнодушно, что «отсутствует за убытием в дальние лагеря».

Оттуда же, не заезжая домой, Роза понеслась в приемную НКВД, где получила окончательные сведения: приговор Военной коллегии Верховного Суда – 10 лет лагерей.

Тогда она поняла, что это конец. Слабая, правда, надежда оставалась, что одумаются, взвесят, учтут и отменят дикую ошибку.

– Ты лучше, Роза, думай, как без Семы жить станешь, – решительно подытожил ситуацию Юлик, кинув рассеянный взгляд на стены жилья Мирских, – как Борьке объяснишь про отца.

– Так и скажу, – ответила Роза, и лицо ее стало ахматовским. – Так и скажу, что лучше твоего отца нет на свете человека, сынок. И что негодяи ответят за допущенную несправедливость, а папочка твой обязательно вернется, когда все прояснится. И что никакой Семен Львович не шпион, а выдающийся русский архитектор и мыслитель. И что он подарил Москве великие сооружения, которые возведены по его проектам, включая этот самый дом, откуда его увезли убивать. Так и скажу, Юлик, именно так.

Тут она немного сбилась, понимая, что и с «русским» переборщила несколько, как и с «мыслителем», и с «убивать». Не могла поверить до конца Роза в то, что не встретится больше в этой жизни с Семой, которому отдала всю себя до последней кровеносной жилки. И не было никогда у Розы Дворкиной сомнений в поступке своем тогдашнем, в двадцать третьем году, когда двадцатилетней девицей, вопреки запрету и отчаянью семьи химика Дворкина, ушла она из дому, чтобы любить талантливого архитектора Семена Мирского: любить, служить ему и стать уже далеко не молодому человеку верной женой, поставив, если нужно, на себе крест.

Свидетельницей всех этих разговоров Зина уже не являлась, потому что ко времени приговора была уже далеко от дома в Трехпрудном, вернувшись обратно на родину, вернее, к месту, где когда-то был ее дом на уже успевшей стать чужой Житомирской земле.

Изначально же, если отмотать назад, Зинку Чепик прибило к дому архитектора Мирского опять же исключительно благодаря Розиной слабости и ее же умению вычислять несчастных. Девочку эту, голодную и окончательно обнищавшую, выброшенную в тот день на перрон Киевского вокзала из плацкарты последнего вагона, Роза обнаружила недалеко от Трехпрудного, в том месте, что раньше, до нее еще, но уже при Семе, называлось «Песьим лужком», а теперь было просто забытым пустырем без собак, не считая бескультурных дворняг.

Девчонка выглядела лет на одиннадцать-двенадцать, но имела полные пятнадцать, хотя это выяснилось уже позднее, после того как Роза привела ее в дом, отогрела, отмыла и дала поесть. Потом спустившаяся с небес непосредственно на песий лужок случайная темноволосая фея постелила ей в каморке при кухне, небольшой, но опрятной, как и все, что имелось в ее хозяйстве, и оставила на ночь. То, что эта молодая тетя – фея, Зина не знала, поскольку никаких книжек и сказок не читала, и никто их ей не читал. Но то, что людей таких на свете не бывает, сообразила без дополнительных объяснений. Так и заснула, забыв в результате приключившегося с ней чуда изречь в адрес доброй женщины: «Дякую, жиночку Роза».

Через три дня, когда девчонка более или менее обвыклась в спасительной квартире и немного отъелась, то узнала, что теперь будет здесь жить, помогать хозяйке вести дом и называться домработницей, тем более что нужда в лишних руках совсем скоро сможет понадобиться, так как сама она, Роза, скоро станет мамой и помощь всем домашним очень даже пригодится. Мирские будут Зиночку кормить, отдадут комнатку, где она спит, ей же под постоянное жилое место и положат приличное жалованье из доходов хозяина. Зина, растерянно выслушав объявленную судьбу, заревела по налаженной привычке и бросилась целовать Розе руку. Роза руку отвела, посмотрела строго и сказала:

– Не смей этого делать, слышишь? Никогда не разрешай себе унижаться и другим этого не позволяй! – потом приобняла, притянула к себе, чтоб не перепугать, и успокоила: – Договорились?

Против приблудной домработницы Семен Львович не возражал, да ему в общем-то было все равно. Он только что получил звание академика архитектуры и с головой окунулся в грандиозный проект создания Дворца Федераций, замышляемого Кремлем.