Обратно он не придет! (Полоса отчуждения) - Екатерина Мурашова

Я заметила, что уже совсем темно. Начал накрапывать дождь, которого я не замечала, а Васька в своей легкой курточке поднимал плечи и ежился.

— Я пойду, Вась?

— Иди, поздно уже, — согласился Васька. — Дома небось волнуются.

У меня вдруг что-то запершило в горле, и я спросила, сама не знаю про что:

— А ты? А вы, Васька?!

— А чего я? — Васька пожал плечами. — Наш дом — вот. Покуда. Дальше поглядим.

…Дома мама подозрительно посмотрела на меня, повела носом и сказала:

— Очень странно, Ольга, но от тебя пахнет табаком. Чем ты можешь это объяснить?

Мне удалось очень натурально удивиться, а потом я сказала, что это, наверное, оттого, что в школе у нас старшеклассницы курят в туалете.

— А ты, надеюсь, не куришь? — спросила мама.

— Нет, мама, что ты!

Я заставила себя улыбнуться.

— Ну, то-то же, — сказала мама и вздохнула с облегчением.

— А что, — заметила бабушка, — всякое может быть. Сейчас такая молодежь пошла… Ты, Галина, знаешь, какая?

— Ну откуда же мне знать? — удивилась мама. — Я же не учительница и не инспектор по делам несовершеннолетних. Я — архитектор.

— Ну вот, а я знаю, — наставительно сказала бабушка. — Потому что в отличие от тебя внимательно читаю газеты. Молодежь сейчас пошла ужасная. Чего только не делает… При Оле даже повторить невозможно…

— Я тут недавно видела мальчика, — вспомнила мама, — от земли не видать, а в зубах сигарета. Ужас!

— Да это-то ерунда! — отмахнулась бабушка. — Во времена моего детства беспризорники тоже курили, да и в школах тоже… Я про другое…

Я поняла, что они отвлеклись и забыли обо мне, и пошла спать.

Раньше я никогда не знала, что такое бессонница. То есть знала, конечно. Бессонница — это когда не хочется спать. Но что тут плохого? Не хочешь спать — не надо. Поиграть можно во что-нибудь или книжку интересную почитать. Еще даже и лучше — больше времени получается. А если все это делать лень, так можно просто так лежать и придумывать всякие интересные и красивые истории с продолжением.

Это я раньше так думала. Но в ту ночь, после милиции и разговора с Васькой, я поняла, что такое бессонница и почему это ужасно. Ужасно не потому, что не можешь заснуть, а потому, что мысли ходят по кругу и становятся какие-то скользкие, словно намыленные. Никак не удается их остановить. И перестать думать и заснуть тоже не можешь. И ладно бы приходило в голову что-нибудь дельное — так нет, лезет всякая чушь. Я, например, никак не могла отделаться от милиционера, жонглирующего тремя апельсинами. И глаза открывала, и подушку переворачивала, и до ста считала — ничего не помогло. Тогда я на все это плюнула, легла на спину (спать я могу только на животе) и стала смотреть в потолок.

Милиционер постепенно куда-то делся. То есть он не совсем пропал, но продолжал кидать свои апельсины как бы на заднем плане. А на переднем плане я уже могла думать. Я думала о том, что узнала сегодня, и о том, как все это, сегодняшнее, связать с тем, что я знала до сих пор.

Жека и Васька — беспризорники. Сегодня, а не давно. Войны нет, революции нет, а беспризорники есть. Откуда? Жеку бросила его родная мать. Как же она теперь живет на свете? Неужели не вспоминает? Жека болен. В гнилом сарае ему лучше, чем в детдоме, «в инкубаторе», как говорит Васька. Почему? И что же это за детдом такой? А сам Васька? Откуда он взялся? От него тоже отказались родители? Но он уже большой. Все время жил в детдоме, а теперь сбежал?.. Как все странно… И я ничего этого не знала. А другие знают? А если знают, то почему ничего не делают? Как сказал тот милиционер: «Тебе одной не справиться… Даже нам, взрослым…» Даже нам — что? Милиционер, наверное, знает. Тот, который старше. Пойти к нему? Васька мне этого не простит — он милиционеров ненавидит, это видно. Тогда куда? Кто знает, что делать? И почему же я ничего не знала? Жила совсем рядом и не знала? Потому что еще маленькая? Но ведь Жека еще меньше… Кто знает? Может быть — все и это я одна такая глупая? Как узнать? Выдавать Ваську нельзя. Надо осторожно. Но как?

Уже засыпая, я подумала, что если не расскажу кому-нибудь обо всем, то просто лопну от напряжения. И что здорово было бы рассказать Ленке Макаренко. Может быть, она даже стала бы со мной дружить. Но тут же я подумала, что это нехорошо, потому что тогда получится, как будто я за Васькину тайну покупаю Ленкину дружбу.

На следующий день и Васька, и Жека были на месте. Васька смотрел на меня так же настороженно и мрачно, как в самые первые дни. Как будто бы ждал от меня какой-нибудь пакости. Жека, как всегда, тихо обрадовался моему приходу. Я дала ему пирожок с изюмом (я их покупала в школьной столовой и раньше, но теперь не съедала, а оставляла для Жеки), он поблагодарил и как-то незаметно исчез, задвинулся в какую-то щель, выжидая, как всегда, когда я поговорю с Васькой и выберу время, чтобы поиграть с ним. Играть Жека почти не умел. Я принесла ему свои старые игры и потихоньку обучала его. Он понимал с трудом, а если понимал, то предпочитал играть сам с собой. Если играл со мной или с Васькой, то страшно боялся проиграть. Мы с Васькой поддавались ему, но он все равно иногда проигрывал и тогда забивался в какой-нибудь угол и долго и безутешно плакал. Я объясняла Жеке, что проиграть в какую-нибудь игру вроде «Шофер 1 класса» или «Найди золотой ключик» вовсе не страшно и не обидно, он молча выслушивал меня, но проигрыша по-прежнему панически боялся.

— Васька! — сказала я. — Я целую ночь не спала и все думала, думала, думала…

— Индюк тоже думал! — отрезал Васька и сплюнул сквозь щель в передних зубах. Наверное, в знак презрения к моим мыслительным способностям.

— Но я так ничего и не придумала, — честно объявила я.

— Угу, — удовлетворенно отозвался Васька. По-видимому, ничего другого он и не ожидал.

Мне очень хотелось выяснить кое-что про самого Ваську, но я сначала боялась его разозлить. Но потом подумала, что если он собирается, то все равно разозлится, как бы я ни старалась. Так что бояться, в общем-то, нечего.

— Васька! — решительно спросила я. — А ты сам-то кто? Ты… У тебя чего, тоже родителей нет?

Произнести слово «сирота», которое вертелось у меня на языке, я не решилась. Почему-то я была уверена, что если скажу его, то тут уж Васька разойдется обязательно.

— Чего ж нет? Есть, — хмуро, но довольно мирно ответил Васька. — Полный комплект.

— Чего комплект? — не поняла я.

— Как чего? Родителев, ясно дело.

— А где ж они?

— Папаша пятый год зону топчет… Ну, а мамаша… черт ее знает, где она сейчас… Может, жива, а может, сдохла уже…

— Васька! — с упреком воскликнула я. — Разве ж так про мать можно!

Я не хотела упрекать Ваську, потому что уже поняла, как многого я не знаю. Я просто очень удивилась и немного даже испугалась — упрек прозвучал в моем голосе сам собой. Из того недавнего прошлого, когда я была твердо уверена в том, что знаю, что хорошо и что плохо.

— «Разве можно»! Ах! Ах! — визгливо передразнил меня Васька. — А если я тебе скажу: можно! Можно! Можно!!! А если я тебе скажу: она сука! Сука! Сука!!!

— Васька! — крикнула я. — Замолчи!

— Ну, замолчал. — Васька сгорбился и сунул руки в карманы. Потом начал кашлять. Кашлял долго, сотрясаясь всем телом и отворачивая в сторону лицо. — А дальше чего? — спросил он, откашлявшись.

Мне было совсем не жалко незнакомую мне Васькину маму. Наоборот, я ее сама уже почти ненавидела. Жалко было самого Ваську. Я чувствовала: оттого, что он так кричит и ругается, ему самому страшно плохо.

— От тебя тоже отказались, да? — спросила я.

— Не, я не отказной, — усмехнулся Васька. — Я особ статья. Я — «лишенец».

— Лишенец? — переспросила я. — Лишенец — это, по-моему, что-то другое. Мне бабушка рассказывала. Это что-то про кулаков, по-моему. Которые в деревне.

— То другие лишенцы, — снисходительно объяснил Васька. — А у нас другие. У нас «лишенцы» — это те, у кого родители прав лишены.

— Каких прав? За что?

— Ну, каких, каких, родительских, ясно дело, — продолжал терпеливо объяснять Васька. Таким тоном, снисходительным и терпеливым, он обычно говорил с Жекой. И со мной — когда я ему казалась маленькой и глупой. Когда же он считал меня равной себе, то обычно орал и ругался гораздо больше. — За что? Ну, тут за разное. Кто за решетку попал, кто за пьянство, кто еще за что… Ну, это тебе знать не положено, маленькая еще…

— А у меня родители развелись, — сказала я, чтобы утешить Ваську.

— Ну да? — заинтересовался он. — Дрались?

— Не-а. — Это мне было даже и не представить. Другую планету — пожалуйста, сколько угодно, но чтобы мама с папой подрались…

— Пил отец-то?

— Нет, он не пьет. И не курит даже.

— Ну так с чего ж развелись-то? — спросил Васька. В голосе его явно слышалось разочарование.