Компиляция. Введение в патологическую антропологию - Энди Фокстейл

В реке плавают рыбы-сны. Их-то он и промышляет. Вот рыба видит лесу, подходит к ней, останавливается, тупо шевеля костистыми плавниками. Потом заглатывает ее. На концах лесы — тысячи мелких присосков, которые тут же прилипают к рыбьему нёбу, не давая рыбе улизнуть.

Сознание сидящего на берегу перетекает по вене-леске в рыбье нутро и проживает заключенный в ней сон. Таких снов он пересмотрел уже много. И много еще пересмотрит. Все они одинаково начинаются и заканчиваются одним и тем же. То, что между — разнится. Разве что незначительные детали совпадут.

Он не знает своего настоящего имени. Он не понимает, зачем он здесь. Ему известно, что когда-то он был с рекой одним целым. Ее неизменным спутником. И что когда-нибудь, когда придет время, он вновь соединится с рекой. Его сознание как обычно вольется в рыбу, но не для того, чтобы грезить. Оно вывернет рыбу наизнанку. Сделает изувеченную рыбью плоть своей собственной, перелепив ее по образцу давно позабытого истинного своего облика и поплывет, покачиваясь на ленивых волнах, то ли вниз, то ли вверх по течению. Или же в обе стороны сразу.

Но пока что он каждый день промышляет сны. Начинающиеся и заканчивающиеся одинаково. Сны о себе самом и ком-то еще. Много о ком. В этих снах его называют Джон До.

Очередной сон просмотрен. Присоски один за другим отлепляются от нёба. По мере того, как леса освобождает рыбу, ее глаза белеют. Последний присосок отделяется со чмокающим звуком. Серебристые вены-лески вырываются из воды и втягиваются в руки Джона До. Так быстро, что и заметить нельзя. Лишь легкий инверсионный след, состоящий из взвеси оброненных ими микроскопических капель.

Опустошенная белоглазая рыба уплывает прочь, чтобы когда-нибудь родиться в человеческом обличии в одном из вероятных миров.

Да уж, забавная фитюлька — допущение. Никогда не знаешь, куда заведет.

Завтра увидимся.

Джон До

Из всех неопознанных трупов, когда-либо поступавших на попечение полицейских коронеров и дежурных прозекторов, этот, пожалуй, был самым непознаваемым. Если прочие добропорядочные безымянные покойники располагали хоть чем-нибудь, за что можно было бы зацепиться, устанавливая личность, то этот мертвец являл из себя абсолютный информационный ноль. На одежде, в которой его находили, не было никаких бирок. Материал, из которого она была пошита, выглядел вполне обычным, однако его волокна категорически отказывались признаваться, естественного или же синтетического они происхождения. Одежда явно была ношеной, но совершенно невозможно было определить, как долго ее носили.

Особых примет этот труп так же не имел. Средний рост, средний возраст, лишенное всякой индивидуальности усредненное лицо. Один лишь пол не вызывал сомнений. Мужской.

Причиной смерти каждый раз являлись несовместимые с жизнью травмы и увечья, однако ни малейших более ранних прижизненных повреждений не наблюдалось. Ни шрамов, ни сросшихся переломов, ни следов вмешательства дантиста в ротовой полости. Дактилограмма, если бы она была снята, то же немало бы расстроила. Ни спиралей, ни завитков, только гладкая кожа — не мягкая, не грубая. Очень скучный труп. Трупы вообще народ не очень-то веселый и разговорчивый, но не до такой же степени…

Сонни-хохмач свою работу не любил. Ясное дело, должность ночного сторожа в морге — вовсе не предел мечтаний для выпускника престижного университета.

Когда-то Сонни подавал большие надежды. С отличием окончил медицинский факультет. Блестяще прошел интернатуру. Получил место ведущего хирурга в неплохой клинике. Планировал когда-нибудь заняться частной практикой. И занялся бы, когда б не его оригинальное чувство юмора, благодаря которому он и был прозван Хохмачем.

Руки у Сонни были чуткими и точными. Очень чуткими и очень точными. Но, такая беда, столь же шаловливыми и беспокойными. Они постоянно находились в творческом поиске. В поиске каких-нибудь сторонних действий, разнообразящих рутинную, в общем то, хирургическую работу.

Если нужно было оперировать в брюшной полости, Сонни, не считаясь с клинической необходимостью, производил обширное вскрытие. Его верный скальпель обрисовывал размашистую параболу от левого подреберья к правому. Сонни иссекал в нескольких местах мышцы пресса, раздвигал их, фиксировал зажимами и извлекал наружу кишечник. Сонни запускал руки в хитросплетения кишок и начинал представление.

Вы, должно быть, видели, как уличные шуты удивляют детишек, скручивая из длинных воздушных шаров различную лабуду: собачек, птичек, кошечек — кто во что горазд. То же самое вытворял и Сонни. Его руки с изумительной ловкостью и даже каким-то нездоровым изяществом копошились в человеческой требухе, выуживая из нее на белый свет самых невероятных тварей. Куда там собачкам и кошечкам! Ассистировавшая Сонни медицинская бригада восхищенно хохотала и аплодировала.

Но однажды случилось несчастье. То ли Сонни что-то там перепутал, то ли узелок какой слишком туго завязал. Короче, кишечник лопнул. Просто взял вот так — и взорвался. Разметав вокруг бурые вонючие брызги. Его остаточное содержимое мгновенно оказалось в брюшной полости. Сонни тотчас приступил к чистке, но впопыхах умудрился задеть артерию. Сочетания этих двух маленьких неприятностей вполне хватило для того, чтобы больной отдал Богу душу прямо на операционном столе. Стоит воздать Сонни должное — перепачканный с ног до головы смесью крови и дерьма, он до конца боролся за жизнь пациента. Тщетно.

Тюрьмы ему удалось избежать. Бывший однокашник Сонни, ныне судебный антрополог, состряпал нужное заключение. Однако от запрета на медицинскую практику отвертеться не вышло. Но и уходить далеко от медицины Сонни не желал. Надеялся, что рано или поздно запрет снимут. Сукин сын.

Так он стал ночным сторожем при морге. Вшивая работа… Для кого угодно. И для Сонни в том числе. Но Сонни умел мириться с жизненными неурядицами. Поэтому он вскоре обвыкся со своим новым занятием. И даже изыскал область приложения для своего юмористического таланта.

Сонни не на шутку увлекся рефлексологией. Сонни изучил акупунктуру. Сонни перечитал все научные труды, посвященные влиянию электрических импульсов на мышечную ткань. Как на живую, так и на мертвую. Сонни обзавелся целым арсеналом электрогенераторов. Сонни соединил их в замысловатую систему с центральным пультом управления.

В каждое ночное дежурство Сонни устраивал концерт. Из числа своих бессловесных подопечных Сонни выбирал наиболее одаренного и усаживал его за свой дежурный стол. Сонни клал перед ним портативный синтезатор и располагал пальцы покойника на клавиатуре. Сонни брал тонкие щупы-электроды, длинными проводами соединенные с системой генераторов и втыкал их в определенные акупунктурные точки на теле мертвеца. Ни дать, ни взять, — безнадежный больной на приеме у китайского шарлатана-иглоукалывателя. Не хватало лишь дымящихся ароматических палочек.

Сонни вставал за пульт управления. Сонни жал на кнопки и крутил верньеры. Электрические импульсы заставляли мышцы и сухожилия мертвеца сокращаться. Сокращения мышц порождали движения. Пальцы мертвеца бегали по клавиатуре, извлекая из синтезатора звуки. Звуки сплетались в мелодию.

В начале дело шло туго. Но Сонни не отчаивался. Ночь за ночью он продолжал свои эксперименты. И так далеко в них продвинулся, что наловчился руками мертвеца исполнять на синтезаторе довольно сложные вещи. Из классики, в основном.

Сейчас Сонни стоял перед холодильным шкафом трупохранилища, намереваясь открыть одну из выкатных секций. Фронтальную панель секции украшал желтый стикер. На стикере было написано: «Джон До».

— Вылезай, Пеннарио! Слабаем Вагнера! — сказал Сонни и потянул секцию на себя.

Джона До внутри секции не оказалось.

Рабочий дневник

Очарование чисел. Тайна чисел. Символизм чисел. Магия чисел. Древнейшая дешевая спекуляция изощренного разума на бесхитростной очевидности. По большому счету, никакой магии в числах нет. Нет в них и никакого самобытного, не зависящего от человеческой прихоти сакрального смысла.

Цифровая тайнопись. Шифровки. Шпионские переговоры. Законспирированный агент шлет в Центр депешу из аравийской пустыни. Семьсот строк кодированной числовой информации. Шифровальщик Центра прогоняет их через свои мудреные вычислительные машины. На выходе — восемь слов. «Пришлите новый холодильник, гандоны! Как же здесь жарко!!!»

Да уж, не самый лучший способ утаить в мешке шило. С одной стороны, бесконечность и поликомбинаторность числового ряда позволяют столь же бесконечно усложнять как коды, так и ключи к ним. А с другой — очень быстро наступает момент, когда конечный результат перестает окупать затраченные усилия. Хлопотно и дорого, мать его.