Право Терпения - Максим Андреевич Шаньгин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был здесь.
Артур шагнул следом, стараясь едва ли на цыпочках, задерживая дыхание пройти за ним. Подхватив рукой закрывающуюся доводчиком дверь, он чуть придав усилия руке, приоткрыл её и юркнул внутрь.
Вот он, полноватый, неровно сложенный парень в мешковатой одежде. Стоял спиной к Артуру у другой двери, протягивая к ней руку. В небольшом помещении с полками для бумаг, старыми стульями и столами. Пыль покрывала здесь почти все. Две тусклые лампы работали от общего щитка.
— Стой, Виталий. — тихо проговорил Артур делая к нему шаг.
— Нашли меня, все-таки. — парень не обернулся, но руку от двери убрал. — И что будет теперь?
— Тебе надо остановиться. И все прекратить. Еще не поздно.
— Я не могу, идеал не достигнут. А я достоин идеала. Достаточно натерпелся. — он говорил коротко, отрывисто. Вдыхая в начале каждого нового предложения.
— Хватит, Виталий. Все. Ты больше не один. Таких как ты или я много. Они помогут, они не оставят. Они научат тебя использовать твои силы. — Артур сделал несколько шагов к неподвижному Виталию.
— Зачем им меня учить? Я зашел далеко, и я должен успеть, пока вас не пришло больше.
— Мы тебе не враги! А если кто-то выступит за твое устранение, я встану на защиту! — выпалил Артур. Виталий развернулся. Волшебник увидел небольшие глаза, непропорциональные, округлые черты лица. Грустные, но уверенные глаза.
— С чего бы это?
— Я знаю, что тебе довелось пережить. Я знаю, какую боль ты испытывал. Какую жгучую зависть и какое бессилие. — с жаром говорил Артур, — Я помню те ощущения, что рвали тебя, когда ты глядел на своих друзей, уже вовсю наслаждающихся вниманием девушек. Я помню твою злость, когда тебе отказывали, когда тебя смешивали с грязью. А у тебя были чувства…насколько они могут быть в школе. Ты был аутсайдером, пустым местом. Можно только позавидовать твоему терпению. Ты ждал, учился и наблюдал. Надеялся взять свое счастье, чем то другим. Но чем дальше все шло, тем становилось хуже. Пьющий отец, самоустранившаяся мать. Предатели друзья, и чертово тело, которое хотелось сжечь… Слабый огонек одежды в виде тренажерного зала оказался для тебя новым адом. Черт с ними, красивыми девушками, которые даже никогда на тебя не посмотрят. Ты видел эти фигуры и формы, которых никогда не сможешь достигнуть. Потому что генетика твоих родителей решила за тебя до твоего рождения. Последняя надежда рассыпалась, испарилась. Я это знаю, я сам это все чувствую и чувствовал. — Артур подошел еще ближе, Виталий предостерегающе поднял руку.
— И вот, у тебя появилась природная сила. Которую ты тоже сдерживал. Скрывал её за своим незнанием, подавлял разумом и логикой. Но всякому терпению приходит конец. Это его право — лопнуть. И высвободившаяся сила дала тебе новые шансы — уровнять себя по рангу. Перестать быть омегой. Ты бы мог просто приказать любой женщине быть твоей и она бы была…но не сама. Ты хотел другого. Ты хотел приказывать не разуму, но чувствам. Ты понимал, что это сложно и невероятно трудно. Но вся твоя жизнь сплошная трудность. Которую никто не воспринимал. Разумеется, ведь ты не неизлечимо больной, ты не калека. Ты мебель для окружающих. У тебя в жизни, все как у людей…На что жаловаться, правда? Ты думаешь, что твою мотивацию никто не поймет…посчитает маньяком, убийцей. Но… Я пойму.
— С чего мне тебе верить?
— Потому что я поступил бы также. Потому что я тоже аутсайдер. Со слабой силой, слабыми показателями. Но с особенностями. Как и ты. Я ведь по сути… — Артур осекся и, окончательно понимая, приложил свою ладонь к…отражению себя в зеркале. — и есть ты. И был…все это время.
Все неожиданно встало на свои места. Не было никакого Артура. Никогда не было. Виталий поводил рукой перед большим зеркалом на двери, посмотрел на свои руки. Он не узнавал свою фигуру, но узнавал себя. Во взглядах, в мыслях. В едва заметных, только ему самому, движениях и реакциях.
Не было Артура Усенко, был только Виталий Коровяк.
Он закрыл глаза, погрузился в себя. Он и так уже это помнил:
Желание изменить себя всегда сопряжено с болью. С болью осознания. Сперва, обман — иллюзия, что все не так плохо. Вера, что проблемы придуманы и существуют у кого-то другого. Затем, зудящее чувство уверенности, что все станет лучше само по себе. А затем осознание: все, что хочешь изменить в себе — ты можешь сделать сам. Главное захотеть и приложить усилия. И это…
Такой обман.
Такая ложь.
Есть вещи не изменчивые, по своей природе, как солнце, что встает с одной стороны горизонта и садится с другой. Как законы физики. Ты можешь уверовать в свой полет, неистово махать руками, но это не изменит того, что твое тело встретится с землей при падении.
Виталий был полноватым парнем чуть за четверть века. Двадцать пять — это еще молодость, как говорила ему мама. Но в зеркале он уже начал замечать образующиеся изменения — приближение к тридцати годам. Пять лет ужасного ожидания смерти юности. Светлой поры молодости, которой у него никогда не было. Опять же, благодаря маме и папе, старавшихся воспитать в нем всё то, что в них самих не смогли воспитать. Где-то обманом, где-то грубой силой.
С самых ранних лет у Виталия была склонность к полноте, или как модно говорить в псевдоинтеллектуальных кругах: тип телосложения — эндоморф. В самом термине не было ничего плохого, но Виталий часто слышал от менее компетентных в вопросе метаболизма, людей, что, дескать, эндоморф — значит пожизненно жирный.
Издевательства в школе от сверстников, разумеется были. Но никто так не унижал парня, как его собственное зеркало. К четырнадцати годам, на фоне пубертата, бурной рекой полилась культура “доступности и вписок”. Девушки становились открытыми для новых опытов и знакомств.
Но только не с Виталием.
Кого возбуждают складки на животе и бока? Гинекомастия тоже не была частью эталонного шаблона.
Да и родители. Вечно сторонящаяся от конфликта мать, и отец со слюной во рту и пеной в глазах, кричавший, что ночевать “будешь только дома”!
Много ли друзей и подруг будет с отцом алкоголиком и амбивалентной матерью?
Можно было бы взять характером. Но характер Виталия был довольно мягок. Он был добрым человеком, скромным и местами хрупким. Про таких, в тех же недалеких кругах, принято было говорить: “Омежка”, уменьшительно ласкательным суффиксом добавляя издевки.
Виталий не был
