Лаг отсчитывает мили (Рассказы) - Василий Милютин

Лейтенант по привычке вскидывает ладонь к виску, хотя на голове давно уже нет фуражки — затерялась еще тогда, у горящего танка, — и ее заменяет потемневшая от крови повязка.

— Лейтенант Туманов, командир корректировочного поста…

— А, морячок наш! — поднимается ему навстречу пожилой офицер. — Мы уже не рассчитывали увидеть вас. Спасибо вам, вы нас сегодня здорово выручили.

Старшина с беспокойством поглядывает на лейтенанта. Лицо серое. И глаза странные, остановившиеся. Ему жмут руку, а он будто и не чувствует.

— Кто со мной говорит? — спрашивает.

— Не узнаете разве? — улыбается хозяин блиндажа. — Я командир полка полковник Громов.

— А почему вы без огня сидите?

Застывает улыбка на губах полковника. И все в землянке цепенеют. В тишине потрескивает фитиль в самодельном светильнике из снарядной гильзы — он стоит на столе, и три язычка пламени трепещут над ним.

Качнулся, валится на бок лейтенант. Старшина и сержант еле успевают поддержать его. Укладывают на скамью.

— Что с ним? — испуганно спрашивает Карпов.

Один из офицеров, по-видимому врач, склоняется над раненым. Снимает с головы бинт. Пальцами раздвигает веки. С профессиональным спокойствием констатирует:

— Ранение легкое: содрало бровь, а кость цела. Но от удара травмированы зрительные нервы. Он слепой…

— Не может быть! — воскликнул сержант.

— Да вы не пугайтесь, через месяц прозреет.

— Никогда не поверю, что он слепой! — разгорячился сержант. — Всю ночь вел нас и ни разу не сбился!

— Если бы не он, амба нам, — вставляет свое слово старшина. — Там и зрячему не разобраться.

Полковник не отрываясь смотрит на лейтенанта.

— Бывает, что и сердце может видеть, — задумчиво говорит он. — А у вашего командира, матрос, большое, настоящее сердце.

Десант

Посадка происходила поздно ночью. На пирсе в морозной темноте скрипел под ногами снег. Пехотинцы шли осторожно. Команды отдавались еле слышно. К капитан-лейтенанту Травину приблизился высокий человек, одетый, как и остальные десантники, в полушубок, перетянутый ремнем.

— Вы командир звена? — спросил он и, получив утвердительный ответ, представился: — Командир роты капитан Семенов.

Он старался говорить тихо, но не получалось. Чувствовалось: привык к приволью, к разговору во весь голос, чтобы слышала вся рота.

Вместе с Травиным он обошел катера. Матросы заботливо размещали пехотинцев. Помещения на торпедных катерах известно какие — не развернешься. Большинство людей пришлось расположить на верхней палубе. Матросы, при всем их гостеприимстве, то и дело предупреждали:

— Тут нельзя: торпедный аппарат, мешать будете.

— От кнехта подальше, а то тросом заденет.

— Проход к пулемету оставьте.

Солдаты послушно отодвигались, вплотную прижимались к надстройке.

— Тоже мне корабль, — проворчал кто-то, — нормальному человеку и усесться негде!

И все же, несмотря на тесноту, место находилось всем — и людям, и грузу, который они несли на себе. А он был внушительным. На спине у каждого бойца — туго набитый вещевой мешок, на груди — автомат, у пояса — лопатка в чехле, сумки с гранатами, фляга. Несли с собой десантники и пулеметы, минометы, катушки с телефонным проводом, ящики с минами и патронами. Тяжелые ноши, казалось, нисколько не мешали им. Двигались расторопно и бесшумно.

Пирс быстро пустел. Вскоре на нем остались только Травин и Семенов.

— Ну а где мне пристроиться? — спросил капитан.

— Прошу на мой катер. Удобнее нам обоим будет.

Они взошли на палубу головного катера. Тотчас во тьме загудели моторы. Матросы торопливо втянули на борт сходни. Тихие отрывистые команды — и вот уже отданы швартовы. Головной катер, а за ним остальные отошли от причала, развернулись и на малом ходу направились к воротам гавани.

Шли без огней. И чем дальше оставался за кормой город, тем, казалось, все более густая тьма окутывала небольшие корабли. Выйдя за боны, катера прибавили ход. Леденящий ветер ударил в лицо.

— Сошли бы вниз, в каюту, — предложил Травин.

— Здесь лучше, — ответил капитан.

Гул моторов заглушал голоса. Летели колкие брызги. Все ощутительнее покачивало. Не выпуская из рук штурвала, Травин через козырек мостика окинул взглядом палубу. Еле различались во тьме фигуры облепивших ее пехотинцев. Подняв воротники полушубков, они, сутулясь, отворачивались от ветра, теснее жались друг к другу.

— Туго им, — проговорил Травин. — И холодно, и качка.

— Ничего! — откликнулся капитан. — Народ привычный. На броне танка куда хуже.

Сдернув рукавицы, он достал портсигар.

— Курить можно?

— Можно. Только спичку прячьте.

Зажав в ладонях огонек, капитан прикурил папиросу и тотчас спрятал ее в рукаве. Командир звена на миг увидел его лицо — округлый подбородок, обветренные, в трещинах губы. Лицо показалось знакомым.

На палубе послышался говор. Капитан-лейтенант распознал голос матроса Гринько. Торпедист убеждал какого-то пехотинца:

— Ты не бойсь. Ты ж не на ялике каком-нибудь, а на корабле. Да еще с таким командиром, как наш. Знаешь, мы в какую погоду ходили. Волны — во! А нам нипочем. Чуешь?

Травин не удержался от улыбки. Гринько всего месяц на корабле. Чуть качка — жалко на него смотреть — позеленеет весь. А сейчас строит из себя просоленного моряка. Между прочим, держится молодцом: стыдно срамиться перед пехотой.

— Да что ты меня уговариваешь? — донесся еще более звонкий, совсем юношеский голос. — И не боюсь я нисколько. Подумаешь! Не в таких переделках бывали. А ты не храбрись. Завяжи шапку — уши поморозишь. Мороз, он не разбирает, кто ты — герой или так себе.

Матрос что-то буркнул, но потянулся руками к подбородку, завязал тесемки.

Летят катера по черному ночному морю. На борту — пехотинцы, люди сугубо сухопутные, но привыкшие ко всему и на обледенелой кренящейся палубе чувствующие себя как дома. Всегда с уважением относился к ним капитан-лейтенант.

Одно воспоминание сменялось другим.

Помнится, когда он был еще рядовым краснофлотцем, такой же морозной ночью шли катера с десантом. Тревожной была та ночь. Неожиданно на горизонте показались вражеские сторожевые катера. Командир медлил. Это был отважный человек, впоследствии известный всей стране Герой Советского Союза. Если бы катера были без десанта, он, не раздумывая, ринулся бы на врага. Но на борту кроме экипажа — десятки людей… Командир тронул за плечо старшину мотористов, приказал убавить обороты моторов. И тогда на мостике прозвучал твердый голос старшего лейтенанта-армейца:

— Не бойтесь. Мои орлы вынесут все. Действуйте как нужно.

Командир молча кивнул головой. Взревели моторы, и наши катера устремились навстречу врагу. Пехотинцы деловито готовились к бою. Укладывались поудобнее, проверяли оружие. Точно не на палубе, а в окопе.

Катера на полном ходу сблизились с противником. Тишину моря распороли очереди автоматов и пулеметов. И враг не выдержал натиска.

Пехотинцы были в большинстве совсем молодые. Но эти безусые парни показали себя настоящими героями. Когда катера прорвались сквозь вражеский дозор, они спокойно перезарядили диски автоматов, закрепили на плечах вещевые мешки. Некоторые забинтовали себе раны: кое-кого все-таки задело.

Катера ворвались во вражеский порт, подлетели к стенке гавани, и тотчас на нее сбежали десантники. Ожили огневые точки на берегу. Страшен бой ночью. Ослепительно полыхало пламя из амбразур дотов, и казалось, что весь этот огонь направлен в тебя. А люди бежали и бежали вперед. Падали, поднимались и снова бежали. Как будто они в броне или из стали. Похоже, что и пули их не берут. И откуда сила такая в этих простых, веселых парнях? Рядом с ними и себя чувствуешь сильнее. Прильнув к пулемету, Травин бил по огневым амбразурам, не замечая визга чужих пуль и осколков вокруг. А катера все подходили, люди с них бросались на берег и сразу вступали в бой…

Пехотинцев, которые сейчас находятся на борту катера, конечно, не было в том десанте: малы были. Но капитан? Может быть, это и есть тот офицер, который возглавлял пехотинцев? Нет, тот уже тогда был человеком средних лет. А этому лет тридцать с небольшим. Но почему его лицо так знакомо?

Удерживая катер на курсе, моряк перебирает в памяти события. Врезался в память бой на реке — большой реке, пересекающей территорию нескольких европейских государств. Катера вошли в нее, когда в низовьях оба берега были нашими. А выше по течению переправ еще не было. Катер, на котором служил Травин, получил приказ произвести разведку. Он прошел уже несколько миль, когда попал под вражеские снаряды. Заглохли моторы, и израненный катер понесло к обрывистому берегу. Там показались гитлеровцы. Моряки отбивались огнем пулеметов и нескольких автоматов. Силы были неравными. Оставалось держаться до последнего патрона, а после взорвать корабль и погибнуть вместе с ним.