Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

— Ты думаешь, проволочник испугается твоей золы?

— Конечно, — уверенно кивнула Оленька и в доказательство добавила: — Меня научила бабушка, а она заведовала колхозным парником.

— Ну и что же! — продолжала свое Зойка. — Какой-то парник!

— Не какой-то, а большой, — обиделась Оленька. — Сто рам!

— Сколько, сколько? — Зойка сделала смешную гримасу и залилась веселым смехом. — Сто рам! Вот так парник! Откуда приехала эта Дегтярева? Какой же это парник в сто рам, когда в Шереметевке несколько тысяч, и то говорят: небольшой!

Оленьке показалось, — ей не верят, что бабушка ведала парником, и она решила подкрепить бабушкин авторитет новым доказательством.

— Бабушка всю колхозную капусту выращивала. На двадцати гектарах, — прихвастнула Оленька.

Но и это не помогло ей. Зойка еще громче рассмеялась и, забравшись обратно на плетень, иронически проговорила, обращаясь к Егору:

— Спроси еще, — сколько хлеба ее бабушка сеет?

— Бабушка не сеет! А в колхозе у нас одной пшеницы тридцать гектаров!

Зойка едва не свалилась с плетня. Даже Володя и Петяй рассмеялись. Действительно, смешно хвастаться тридцатью гектарами. Да разве это поле? И только один Егорушка не разделял всеобщего веселья, вызванного наивностью Оленьки. Ну что Зойка придирается к ней? Сама ничего не понимает, как бороться с вредителями, а лезет в спор. Но прежде чем он успел встать на защиту Дегтяревой, из-за дома появилась ее мать. Анисья слышала весь разговор и решительно набросилась на Зойку:

— Смеешься? А чего, — сама не понимаешь!

— Да ведь тридцать гектаров, тетя Анисья. — Зойка уже не смеялась.

— А что толку, что у нас тысячи? Только маемся с ними!

Ребята удивленно взглянули на Анисью. Оленька опустила глаза. Зачем мама так сказала?

— Пойдем, мама.

Егорушка остановил ее.

— Ты обязательно приходи на школьный участок.

— Приду, — ответила Оленька и благодарно взглянула на веснущатого, русоголового и босого старосту юннатов, который сидел на плетне с таким видом, словно готов был забраться в чужой сад и набить за пазуху своей сатиновой рубашки как можно больше яблок.

В степи высился бурт капусты. К бурту подъехало сразу несколько грузовиков. Анисья вышла из машины Юшки, взяла новую, еще пахнущую ивой корзину и вместе с другими колхозницами встала на погрузку. Ноша сама по себе была не тяжела, и Анисья без труда подняла ее на плечо. Но шла она медленнее других женщин. И ей прощали эту медлительность. С тех пор, как нашлась дочка, Анисья больше была занята у себя дома. А домашняя работа известная. Между вскопкой двух грядок приготовить обед, между обедом и поливом забежать к соседям поговорить о всяких делах и, вдруг вспомнив, что надо еще прополоть морковь, опрометью броситься на огород. Не приноровилась Анисья. Но на самом деле ее медлительность была вызвана другим. Она таскала корзины и думала: зачем ей всё это? Всё равно это не даст ей денег даже расплатиться с долгами.

Звеньевая Анна Копылова, с поля которой вывозилась капуста, поторапливала грузчиц, считала на ходу корзины.

— Бабоньки, не задерживай, грузи веселей! — И подшучивала над Анисьей. — Где скучно, там невмоготу и сложа руки сидеть.

Анисья развязала съехавшую на шею косынку, поправила растрепавшиеся волосы и присела на корзинку. Ничего, машина подождет, а ей надо решить серьезный жизненный вопрос — как жить дальше? Она смотрела в степь, серую и мутную, словно придавленную низким сизым небом. К ней подошла Анна Копылова. Когда-то в детстве они вместе ходили в школу, стояли рядом по росту на пионерской линейке, но теперь Анисья выглядела старше Анны, которая больше походила на ладно сбитую широкоплечую молодуху, чем на мать четырнадцатилетнего сына.

— Как живешь, Анисья? С дочкой-то повеселее?

— С нашего трудодня не очень-то развеселишься.

— Потерпи немного!

Анисья зло отмахнулась и пошла к бурту. Анне хорошо учить других. В доме муж, семья войной не нарушена, сама звеньевая. Ей казалось несправедливым, что вот она на тяжелой работе грузчика, а жена председателя колхоза лишь считает корзины. В эту минуту Анисья не думала о том, что с весны до осени Анна не разгибаясь работает в поле, она не думала о бессонных ночах звеньевой, когда на овощи вдруг нападала капустная муха или тля. Ее собственные беды заслонили собой всё, и ни о чем другом она не думала. Нет, еще не скоро Шереметевка из плохих в хорошие колхозы выйдет. И труднее всех придется ей. Люди как бы ни жили, а всё же добро наживали: кто в колхозе, кто на стороне. А она не думала о завтрашнем дне, не зарабатывала впрок. Нет, что-то надо предпринять, найти какой-то выход. Может быть, попроситься на ферму? Там можно больше трудодней заработать и премии бывают.

— Поехали! — окликнул ее Юшка.

Анисья встрепенулась и поспешила к машине. По выбоинам полевой дороги они двинулись к Шереметевке. Юшка сидел прямо, не спуская глаз с дороги. В зеркале поблескивал козырек его фуражки.

— Хоть бы в гости с дочкой пришла.

— Некогда по гостям ходить.

— Мать говорит, и на базаре тебя не видно. А зря! Без базара колхозник жить не может! На этот счет есть постановление. Торгуй — помогай, так сказать, снабжению потребителя и государственно-колхозной оптово-розничной торговле… Да и учитывать надо — товар, он сегодня дороже, чем завтра, а завтра дороже, чем послезавтра. Выходит, и другим без пользы и себе в убыток.

— В воскресенье выйду.

— Вот неопытность! — укоризненно проговорил Юшка. — Никакого понимания законов торговли. Да в воскресенье товару самая меньшая цена! Все норовят продать в воскресенье.

Анисья ничего не ответила, а когда Юшка вывел машину на грейдерную дорогу, сказала Юшке, который видел ее в маленьком шоферском зеркале.

— Думаю на ферму пойти. Может, больше заработаю.

— На ферму? — Юшка даже сбавил ход. — И не вздумай! Свяжет тебя ферма и только! Послушай, Анисья, не договорились мы с тобой насчет общей жизни, но я эту думку не оставил. А теперь особенно, когда Ольгу ты нашла. Ей отцовская защита нужна! Известно: мать утешит, а отец оборонит. Я не ответа требую. Нет. Об этом мы еще поговорим. Хочу, чтобы поняла: от всей души совет даю. На свой огород да на базар рассчитывай. Нынче Копылову не прижать нас: огородники-базарники! Шалишь — разрешается и поощряется!

— Семен Иванович сказывал, скоро в колхозе лучше будет.

— Знаю, на что рассчитывает. На орошение! — Юшка резко повернул баранку и едва не заехал в канаву. — Изрезали всю степь, ископали всю землю. Как комбайны пройдут? А сорняку сколько будет от этой воды! Не лучше, а хуже может быть!

В Шереметевке Юшка остановил машину у дома Анисьи.

— Ступай, и без тебя капусту разгрузят.

Анисья медлила. Она словно боялась выйти из кабинки. Потом неожиданно повернулась к Юшке и сурово сказала:

— Ты, Павел, не подумай худого. Я ничего еще не знаю. Может быть, ничего у нас с тобой не выйдет. Но одна просьба есть к тебе. Надо мне Камышевой деньги вернуть. Пятьсот рублей. Достань мне их. У товарищей или как там, а достань.

Юшка полез в карман и, ни слова не говоря, протянул Анисье пять сторублевок.

— Хватит? Могу еще дать!

Она хотела выйти из машины, но в это время в калитке показалась Оленька.

— Мама, возьми меня. Я помогу капусту разгружать.

— Я никуда не поеду, Олюшка. — И, повернувшись к Юшке, сказала: — Посмотри, Павел, какая у меня дочь.

— Видел уже. Хоть ночью со станции ехали, а разглядел… А ты, Оля, иль меня не узнала?

— Теперь узнала. — Оленька вспомнила его фуражку с глянцевитым козырьком. Но тогда дядя Павел был строг и суров, а сейчас смотрел на нее доброжелательно и весело.

— А мы еще не так познакомимся. Верно, Оля? Мы еще с тобой в дальний рейс махнем, через всю степь, в город! Поедешь?

— Поеду, дядя Павел!

Обрадованная знакомством с дядей Павлом и тем, что он возьмет ее с собой в город, Оленька побежала к калитке. Юшка посмотрел вслед и сказал:

— Ты, Анисья, не сомневайся. Дочка хорошая у тебя, я не против дочки…

— Ты не против нее, да она, может, против тебя…

Оленька встретила мать во дворе и потащила к столу под акацией обедать.

— Мама, верно, дядя Павел добрый?

— Понравился?

Оленька не ответила. Она смотрела в небо, где над самой ее головой, в прозрачной синеве парил коршун. Он шел по кругу, широко распластав свои крылья и высматривая добычу на земле. Внезапно коршун замер в вышине и стремительно бросился вниз. Оленька невольно прижалась к акации. Словно испугавшись за нее, затрепетали на ветвях листья. А хищник пронесся над самой макушкой дерева, где-то за плетнем белогоновского двора, тяжело захлопал крыльями и, показавшись на минуту над остроконечной крышей, низом воровато ушел в степь.