Связной - Гелена Крижанова-Бриндзова

не в силах был сдерживать себя больше. — Цифра все утащил. Вчера ночью. Мы видели, Сила и я.

Мать всплеснула руками:

— Боже милостивый!

— Я сам видел, — продолжал Милан, довольный произведенным впечатлением. — И перины утащил, и еще за швейной машиной пошел с теткой. Тетка еще ругалась, что он одни тряпки принес. «Да я, говорит, лучше сдохну…»

— Цыц! — прикрикнула мать и испуганно оглянулась, хотя чужих в доме не было. — Цыц, негодный мальчишка! Кой черт тебе велел таскаться по деревне, шалопай? Ты еще кому-нибудь говорил об этом?

Милан стоял, разинув рот от удивления. Чего она кричит? Только что ведь говорила: «Не могу понять, поверить не могу!» А когда он сказал ей всю правду, она же на него и накинулась.

— Говорил ты кому-нибудь? — не унималась мать. — Отвечай, шалопут!

— Нет, не говорил, — проворчал Милан.

— И не вздумай! Боже тебя упаси хоть слово молвить! Ох, ну и беда мне с тобой! Хоть на цепь тебя сажай. Что тебе нужно было в деревне, а?

Милан пожал плечами.

— Я тебе дам бродяжничать, погоди вот, как достану ремень…

Милан не стал дожидаться, пока мать разыщет ремень. Он выскочил на улицу и стал поджидать Силу. Тот давно уже должен был прийти, чтобы помочь навести порядок в голубятне.

Сила не появлялся. Милан стоял на улице с руками, зябко спрятанными в карманы, вздыхал и размышлял. Нечего было матери орать на него. Пусть бы лучше рассказала в деревне, кто ограбил Пинкусов, чтобы все люди знали, какой он ворюга, этот Цифра.

Но тут ему пришло в голову, что и он ведь промолчал в школе. Промолчал ради Марьяны, а все же… Милан чувствовал, что все больше запутывается в своих неясных, безрадостных мыслях. Это наводило на него тоску, он злился на себя и на Силу, который подговорил его вчера идти к Пинкусам.

Когда Сила все же появился, Милан мрачно поздоровался с ним и все то время, что они возились на чердаке с корзинами, хранил раздраженное молчание. Он еле-еле сдерживался, чтобы не разреветься.

А Сила вел себя как ни в чем не бывало: чистил корзины, подметал чердак и не приставал с ненужными вопросами. Только сплевывал он чаще, чем обычно, из чего Милан заключил, что Сила с трудом сдерживает желание затеять с ним драку.

3

Смеркается. Сила идет от Милана. Тоскливо ему. А когда на Силу находит тоска, он становится злым, ему страшно хочется сделать что-то такое, чтобы досадить людям.

К Милану он шел насвистывая. Теперь он идет от Милана, и ему не до свиста. Не хотелось ему уходить от приятеля. С ним было тоскливо, но в одиночку еще тоскливее.

Сила идет вдоль дощатых заборов ленивой, шаркающей походкой. Идет и обдумывает, что бы такое сделать, чтобы отвести душу.

Во дворе у Грызнаров загоготала гусыня. По ее голосу Сила догадался, что она стоит у калитки, хочет, видно, выйти, на улицу, а не может. Калитка закрыта. Сила осторожно подкрался к калитке, откинул крючок. Гусыня выбежала на улицу и довольно загоготала.

— Тега моя, тега! — закричала Грызнарова в подворотне. — Тега, тега! Да где же ты?

А гусыня уже купалась в луже прямо посреди улицы.

— Ах, гляньте-ка! — вскрикнула напуганная хозяйка. — Да ведь ее машина переедет! Тега, тега… Это кто же калитку отворил? Сама ведь ее запирала…

Тут она заметила Силу, который как ни в чем не бывало прошаркал мимо.

— Не иначе как это твоя работа, разбойник! — обрушилась на него Грызнарова. — Этому тебя, что ли, твоя мать учила?

Сила остановился, дерзко выставил вперед подбородок, замигал злыми кошачьими глазами.

— А вы меня видели? Ну, видели?

Грызнарова на секунду осеклась.

— А не видели, так и не кричите! — поставил Сила точку, прежде чем Грызнарова успела опомниться. И он зашагал дальше, не обращая внимания на крики у себя за спиной.

Дойдя до колодца у дома Цибули, он потихоньку, тоже словно невзначай, отцепил колесо и спустил ведро в колодец.

«Пусть вытаскивает!» — злорадно сказал он про себя. Колесо загрохотало, бешено раскрутилось. Сила услышал, как ведро ударилось о воду. «Вот Цибуля заругается! — подумал он злорадно. — И пусть!»

Силу никто не любит. Соседи начинают ругаться, как только он покажется им на глаза, мальчишки с ним дерутся. Мать поплачет, когда ей на него нажалуются, но, видно, она и сама думает, что из него выйдет бандит и висельник, как твердят все соседи.

Люди бранят Силу на чем свет стоит, девчонки его дразнят, мальчишки избегают его или дерутся с ним. И все воображают себе, что Силу это огорчает, что он небось страдает из-за этого.

И никто, даже Милан, которого Сила любит, к которому Сила льнет с привязанностью всеми отверженного и пренебрегаемого сироты, не знает, что все это Сила делает нарочно. Сила не хочет, чтобы люди глядели на него ласково, чтобы мужчины гладили его по голове, а женщины жалели его.

Потому что нет больше того единственного, который умел погладить так, чтобы это грело сердце и не оскорбляло, который умел улыбнуться ему так, что Сила чувствовал, будто его солнышко озарило; нет того единственного, от которого Сила ждал ласки, чьего доброго слова и улыбки он добивался, — нет его больше…

Зачем Силе нужно, чтобы его гладили другие, если от этого еще сильнее кровоточит рана у него в душе? Разве нужно ему, чтобы их сочувственные слова напоминали о том, кого он никогда больше не увидит?

Сила миновал дощатые заборы, лес Домовины и свернул на дорогу к усадьбе. Дорога здесь широкая, с бесчисленными колеями. Кукуруза, обрезки репы и жмыхи смешались с жидкой грязью в одно плотное, темное месиво, в котором колеса подвод оставляют узкий блестящий след.

Сила шагает по самому краю дороги, перепрыгивает луней, выискивает местечки потверже и посуше.

А вот и сама усадьба, здоровенная, целая усадьбища. Все зовут ее «У Грофиков», но хозяева ей не Грофики. У Грофиков есть своя земля в соседней деревне, да еще три года назад они купили запущенное именье «Круг» где-то в предгорьях. А здесь они только арендаторы.

Когда-то усадьба принадлежала барону. После размежевания ее купила церковь. Однажды Эрнест Гривка рассказывал об этом Милану и Силе.

До размежевания — это было когда-то страшно давно, их еще и на свете не было, даже Эрнест этого не помнит — церкви принадлежала четвертая часть всей земли в Лабудовой. Потом каноники из Нитры прикупили этот хутор со всей пахотной землей, лугами и виноградником, и