С тобой товарищи - Тамара Воронцова

В городе обворовали ларек, что стоил на базаре, потом у тетки Матрены, бойкой и суматошной, утащили со двора только что постиранное и вывешенное белье.

— Ну и ироды, ну и наглецы! — кричала тетка Матрена. — Из-под самого носу утащили, я только в сени зашла… Это что за ворье сатанинское! И все эта милиция. Цацкается с этим жульем. Поди, и самое-то скоро украдут.

Милиция, конечно, с жульем не цацкалась. Но откуда ж было знать тетке Матрене, что давно велось наблюдение за одной компанией? Есть у этой компании главарь, опытный, хитрый, не раз уже ускользавший от милиции. Не хотела она, чтоб ускользнул и сейчас. Выжидала терпеливо и взяла. И самого главаря, и всех его пропахших водкой и папиросами дружков. Обосноваться в монастыре компания, видать, думала надолго: нашли здесь и селедку астраханскую жирную, ящик с водкой, даже старый керогаз — на случай, если подвернется жаркое. Прогуливать легкие денежки в монастыре считали, по всему видно, самым удобным: место своей дурной славой застраховано от глаз любопытных. Хороша была бы штаб-квартира, да лопнула. Всю эту компанию вместе с полкой, селедкой и ржавым керогазом увезли в милицию. А старые стены, чтобы не втиснулась и них опять какая-нибудь пакость, решено было разобрать. Но прошел одни год, другой, а развалины монастыря так и лежали беспорядочной грудой на пустыре.

Строился как-то рабочий с лесозавода. Двухпудовые камни с монастырской стены взял себе на фундамент. По его примеру попользовался дармовым материалом и Ивашкин, года три назад приехавший в город, мужичок маленький, щуплый, верткий, похожим своими быстрыми движениями на юркую ящерку. Через некоторое время вырос недалеко от монастыря его небольшой трехоконный домик и немного оживил это неприветливое место.

Никаких слухов о монастыре больше не ходило, никаких темных дел за ним не числилось. Тупоносыми мордами вырисовывались его развалины на светлом небе. В долгие зимние ночи между беспорядочными нагромождениями посвистывал ветер, возились летучие мыши. Сыпала на монастырский двор колючие ссохшие иголки старая сосна, пустыни глазницами безнадежно-грустно взирала на свое былое благополучие чудом сохранившаяся часовенка. Никого это место больше не интересовало. А старики даже говорили:

— Снесли бы поскорей. Глядеть муторно. Как мимо идешь, такая тоска нападает. Истинно проклятые эти камни.

И вот, пожалуйста, опять новости. Шурик-Би-Би-Си сам видел возле монастыря какие-то черные тени.

Хасан спросил его:

— Не врешь? — и посмотрел на Шурика внимательно. У того — страх в глазах.

— Не вру, Хасан. Может, опять какие-нибудь жулики? Так шли осторожно. И все в черном, вроде бы маскировка. Я все смотрел, а они все идут и идут. И все за развалинами пропадают.

У Шурика от страха и любопытства глаза круглые. Лицо бледное. На лбу челка взмокла.

Хасан улыбнулся.

— Ну и трус ты…

— И не трус вовсе, — Шурик сердито перевел дыхание. — Ты бы…

— Ладно, не трус, — перебил Хасан. — Место покажешь?

Шурик молча кивнул. Возле пустыря подошел поближе к Хасану, прижался к нему вздрагивающим плечом. Тот спросил:

— Здесь проходили?

— Здесь.

— Ну, а мы сядем вон там. Девочки, давайте руки.

— А может, не надо. Хасан, — шепотом проговорила Иринка.

— Как это не надо? — с трудом заставляя себя говорить, тихо вмешалась громкоголосая Катька. — Может быть, бандиты какие или еще хуже. — Вспомнив о шпионе Пеньковском, добавила: — Там Москва, и то вот… А у нас кругом тайга — такое можно натворить!

— Уж и такое, — чтобы немного охладить слишком восторженную Катьку, отозвался Хасан. — Тебе везде шпионы мерещутся. Была бы мужчиной, стала бы, наверно, пограничником.

Катька самолюбиво вздернула нос, отвернувшись от Хасана, сказала с явной издевкой:

— Лучше быть такой девчонкой, как я, чем таким парнем, как… — не договорив, Катька хохотнула, подтолкнув Иринку, показала глазами на Шурика. Тот, приподняв плечи, совсем прижался к Хасану. Хасан вдруг сердито тряхнул его:

— Если боишься, иди домой.

— Может, и страшного ничего нет и Шурику все показалось, — сказал молчавший все время Сережа. Иринка взглянула на него: он спокойно жевал что-то.

— Ты что ешь?

— Сурепку. Хочешь? Вкусная…

Иринка взяла, откусила. Подумала, что страшного действительно ничего не будет. Такой тихий спокойный город, ни шума, ни гама, собаки сонные валяются по улицам. Забавные собаки. Когда машина идет, откроют один глаз, лениво так поднимутся, точно одолжение водителю делают. Вот бы их в Москву. С ума бы, наверно, посходили. Иринка засмеялась от смешной своей мысли. Как вдруг чья-то рука крепко сжала ее локоть. Иринка повернула голову и увидела в просвете меж двух стенок бывшего монастыря мелькнувшую тень, одну, другую. Кто-то прошел совсем близко от ребят. Скрипнули под каблуком мелкие камешки.

— Господи, господи… — послышалось справа. Иринка увидела темную юбку, которая чуть не коснулась ее лица. За спиной мелко-мелко дрожал Шурик-Би-Би-Си. Широко открыв глаза, Иринка следила за женщиной. Она прошла мимо, темная, как и те две тени, и скрылась в том же просвете меж двух стен. И стало опять тихо. Но в эту тишину Иринка больше не верила.

Глава VI. Дон-Кихот Ламанчский

Под утро Иринке приснился сои. На бабушкином крыльце лежал снег такой пушистый, мягкий, похожий на шкурку лохматого белого зверька. Иринка спустилась со ступенек и пошла по дороге. А снег все падал, падал, легким прохладным дуновением ветерка касался Иринкиного разгоряченного липа, устилал дорогу хрустящей праздничной скатертью. А Иринка все шла и шла и не заметила, как очутилась в незнакомом месте. Оглянулась и замерла в восхищения. Громадное поле до самого горизонта сверкало, искрилось, слепило глаза первозданным снегом. Неожиданной радостью на этом белом искрящемся поле шелестели тонкой пахучей листвой тающие в прозрачном воздухе тонкоствольные светлые березки. Мостом перекинулась через березки, через неохватный снег многоцветная радуга…

Всплеснула от восторга Иринка руками и… проснулась. А ощущение радостной восторженности не проходило. Все виделись ей зеленые березки на белом снегу… Иринка тихонько засмеялась, напружинившись, легко села на постели.

В комнате ржаво скрипели старые ходики.

— Тик-так, тик-трак… — услышала Иринка, будто под колесики попадало что-то постороннее. Иринка ясно представила, как на ходиках зыркают туда-сюда круглые косоватые глаза. Обычно эти глаза смешили Иринку, и она была уверена, что бабушка держит старые часы именно из-за этих забавных глаз. Но сейчас и темной комнате эти глаза не казались забавными.

На улице светила луна. Лучик ее, желтоватый и зыбкий, ядовито просачивался сквозь узкую щель в ставне.

Тик-трак…

Косоватые глаза, казалось, сверлили Иринкин затылок. Сердце торопливо стукнуло раз, другой. Иринке знаком и понятен был этот торопливый стук. Страх… Именно страх заставлял ее сердце биться так, когда она оставалась одна в пустой квартире, заставлял с головой закутываться в одеяло, сдерживать дыхание, прислушиваться к звукам. Маленькая, она объясняла это просто: волки.

В темноте они преследовали ее всюду: забирались под кровать, даже под подушку. Спастись от них можно было, плотно подоткнув под себя одеяло.

Когда подросла, волки исчезли. Но страхи не исчезали.

Как-то в порыве откровенности она рассказала об этом своему московскому приятелю Кольке Жданову. Тот, не долго думая, назвал это трусостью. У Иринки даже дыхание остановилось. Что угодно, но только не трусость. Она готовилась в космонавты: по утрам обливалась холодной водой, изнуряла себя гимнастикой, в мечтах своих, не колеблясь, вступала в рукопашный бой с чудовищами далеких планет. И вдруг… трусость! Из-за этого Колька из приятеля едва не превратился и неприятеля. Но, поразмыслив, Иринка подумала, что Колька не так уж не прав. Борьбу со страхами в пустой квартире она повела не очень остроумно, зато успешно. Она просто заставляла орать во все горло приемник. От гудящих джазов, от воя саксофонов не то что страхи, мысли разбегались.

Но от спасительного гвалта приемника вскоре пришлось отказаться: сердились соседи и по-настоящему рассердилась мама, когда, уснув, Иринка забыла выключить приемник. Включенный на какую-то заграничную радиостанцию, он орал часов до 3–4 утра, пока не пришли родители.

А потом переезд из старого дома на Таганке в шумный и людный район доделал свое дело. Там, на Таганке, их том стоял позади дворов и двориков; Тихо в нем было, как в глубоком колодце. А здесь до поздней ночи за окнами говор и смех людей, шум машин и фосфорическим свет реклам, заливающий комнату плывущим маревом. Иринке казалось, что это не свет реклам, а свет заезд. Под него очень красиво и хорошо мечталось. Иринка опять летала на планеты, ступала на серебристую пыльцу Луны, ходила под экзотическими, неестественно раскрашенными то фиолетовым, то лиловым деревьями и кустарниками Венеры, видела планету, над которой сияют два невиданно красивых солнца: голубое и желтое.