Про Бабаку Косточкину-2 - Никольская Олеговна

— Здравствуйте, — поздоровался я. — Так вот я хомячком интересуюсь…

— Фомой Фомичом? — спросил толстый мальчик.

— Да. А вы знакомы, что ли?

Толстый мальчик одарил меня выразительным взглядом:

— Что ли!

— Был он у нас, был! — пискнул снизу худой мальчик.

— К Маман заходил вчера… — сказал тот, который с трубочкой.

— Как хорошо! — обрадовался я. — Так я пройду? С вашей мамой переговорю?

— Проходи, чего уж там, — разрешил толстый мальчик. Похоже, он из всех мальчиков был самый главный.

Меня повели в комнаты. Шел один худой мальчик, остальные сидели на нем и продолжали заниматься ерундой. Толстяк сидел сверху, смотрел в калейдоскоп и командовал:

— Правее, правее держись! Слева по курсу несгораемый шкаф!

Благополучно миновав этот шкаф, мы оказались в маленькой комнате. На полу, потолке, стенах и предметах интерьера стояли и висели разные светильники. Столько много я не видел даже в магазине «Гипермаркет», а он У нас в Барнауле самый крупный. Было душно.

Посередине комнаты стоял высокий деревянный стул, на котором сидела по-турецки худая и скуластая женщина. На ней были гигантские очки с толстыми стеклами, на голове — бигуди, а во рту одуванчик. В комнате было очень жарко — я сразу вспотел — и пахло… сами уже знаете кем.

— Маман, он по вашу душу, — сказал толстяк.

— Ну, чего встал? — невежливо спросила у меня женщина. — Садись, раз пришел.

Я огляделся по сторонам — сесть было не на что, и поэтому я сел прямо на пол. Он был застелен газетами.

— Флорентийский предупредил, что ты явишься, — процедила сквозь зубы женщина.

— Правда?! — я так обрадовался!

— Кривда.

— Он мне что-нибудь передавал? — с надеждой спросил я.

— Нет.

— Совсем-совсем ничего?

— Совсем-совсем.

Я так расстроился… Был, предупредил и ничего не передавал… Это так на него не похоже…

— Он, кстати, плакал тут, — вдруг сказала женщина.

— Плакал?!

Услышанное не укладывалось у меня в голове. Фома Фомич всегда такой сдержанный. Почему он плакал?

— Почему он плакал? — спросил я.

— По кочану и по кочерыжке.

Это, наверное, по тем, которые остались у него в домике, ага… Фома Фомич очень любит капусту. Что же он — голодный? У меня даже сердце защемило от жалости. Я представил себе плачущего голодного Фому Фомича и…

— Флорентийский сказал, чтобы ты его не искал. Между вами все кончено.

Не может этого быть! Я не поверил этой женщине с одуванчиком! Фома Фомич на такое не способен! Женщина лжет, я сразу это понял.

У нее глаза бегают…

— Какой у вас стул красивенький, — похвалил я. — Венский?

— Это не стул, а насест.

— Насест? А вы разве кого-то высиживаете?

— Я — да, — женщина в первый раз улыбнулась. У нее не оказалось переднего верхнего зуба. — Близнецов.

Я оглянулся на мальчиков — они так и стояли башенкой, только уже Пизанской. У всех у них были очень скуластые и серьезные лица.

— Вы высиживаете близнецов? — переспросил я и покосился на лампочки.

Ага, у них тут, кажется, инкубатор…

— Шестые сутки, не вставая. Так пить хочется!

Мне стало жалко эту женщину — многодетную мать. Семеро детей, вы только подумайте! И никто попить не принесет…

Я сбегал на кухню за водой.

— Спасибо, о Мальчик, — поблагодарила женщина, залпом осушив стакан. — Знаешь, ты на Фому Фомича не обижайся. Не со зла он так. Я-то вижу, что любит он тебя смертно. От любви и сбежал.

Как это? От любви разве бегают? Непонятно…

Я вздохнул. Похоже, Фома Фомич и вправду на меня сильно обиделся.

— Хочешь, я тебя одной важной вещи научу?

— Что? — я не поверил своим ушам.

— Яйца высиживать. Хочешь? — женщина смотрела на меня с нежностью.

Вообще, я не хотел. Но было надо. На всякий случай я переспросил:

— А это действительно очень важная вещь?

— Да.

Не скрою, высиживать яйца мне казалось странным для мальчика занятием. Но я не стал отказываться.

— Тогда хочу, — твердо сказал я.

— Высиживание яиц — это не просто неподвижное сидение на попе, — начала женщина лекторским тоном. — Высиживание — это трудоемкий процесс, в котором немаловажную роль, наряду с теплой попой, играет горячее сердце.

— Горячее сердце?

— С холодным сердцем ты никого и никогда не высидишь. Ну, разве что рептилию, крокодила там или ящерицу. А нам нужны человеческие Детеныши.

— Да, но мне всегда казалось, что это зависит от яйца. Кто его снес, тот и вылупится.

Курица, значит — цыпленок. Кенгуру, значит — кенгуренок…

— Чушь! Все зависит только от материнского сердца. Ты хочешь стать матерью?

— Я? Н-нет.

— Если ты хочешь стать хорошей матерью, то высиживай сердцем. Вложи в яйцо всю любовь, понял?

— Кажется.

— Вот смотри, — с этими словами женщина поднялась с насеста и вдруг…

— А-а-а-а! Похитили! — завопила она так, что закачались люстры.

На стуле лежало гнездо. Совершенно пустое гнездо из соломы и веточек.

— Мои близнецы! Их украли! — кричала женщина.

— Наших братьев похитили! — голосили мальчики. — О Мальчик! О горе!

Они попрыгали вниз и бросились обнимать Маман.

Мне стало очень жалко их. На моих глазах разыгрывалась настоящая семейная трагедия с похищением, а я ничем не мог помочь. Нужно было срочно что-то делать. И я сделал.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, я вынул из кармана два шарика — на одном было написано: «Это самое», а на другом: «Самое то» — и незаметно сунул их в гнездо.

Глава 11

Опять квартира № 20

— Позвольте, а это что, по-вашему? — спросил я у окружающих.

Что тут началось!

— Это это самое!

— Это самое то!

— Это яйца, Маман!

— Это ЯЙЦА МАМАН!

На секунду женщина остолбенела. Потом она сняла очки, похлопала глазами и снова оглядела гнездо.

— Действительно, яйца, — сказала она растерянно. — Как странно…

— Наверное, вам померещилось, — предположил я, — ну, то, что они пропадали.

— Наверное, — согласилась со мной женщина. — Но эти яйца не мои.

— Какие?

— Вот эти, — она покосилась на шарики.

— Как же, как же! Конечно, это ваши! — горячо заговорил я, подавая мальчикам знаки бровями.

— Это ваши, Маман, — делая убедительные лица, энергично закивали мальчики. — Смотрите, какие они безупречно кругленькие!

— Вот именно — КРУГЛЕНЬКИЕ! А мои были ПРОДОЛГОВАТЕНЬКИЕ!

— Какая разница — круглые или продолговатые, Маман, — сказал толстый мальчик. — Главное, они лежат в ВАШЕМ гнезде.

Но женщина не обращала на нас внимания. Она ходила вокруг гнезда, как лисица в лесу, и все приглядывалась к моим шарикам.

— Вон, и написано на них что-то! А мои были совершенно белые! Эти мне подложили, точно говорю!

— Ну, вы рассудите сами, кто бы их мог подложить? — сказал я голосом Шерлока Холмса. — В комнату никто не входил, и никто из нее не выходил.

— Не знаю! А только яйца не мои!

— Как это никто не входил? — вдруг спросил худенький мальчик и нехорошо прищурился. — А ты?

— Я? — я попытался сделать безмятежное лицо, но вместо этого у меня получилась зверская мина.

Глава 12

Все еще квартира № 20

— Вот именно! — сказали мальчики и пошли на меня. — Именно ты!

Они шли на меня, суровые, и на их лицах было одно сплошное подозрение. Они подозревали меня в самом страшном: в подмене их еще не вылупившихся братьев.

На секундочку я постарался войти в их положение и сразу же возненавидел себя.

Что я наделал? По какому праву? Зачем я подложил им эти дурацкие шарики? Кто меня просил вмешиваться?!

— Не лезь, куда не просят, — говорила мне в свое время Бабака. Или еще вот такое:

— Не суй свой нос в чужие дела.

Золотые слова. Но надо же как-то выкручиваться…

Семеро надвигались на меня плотной стенкой. Маман стояла поодаль и наблюдала.

— Стойте! — крикнул я не своим голосом. — Остановитесь!

Я сорвался с места и в один присест оказался на насесте. Какой я все-таки ловкий!

От неожиданности мальчики остановились, а их мама выронила изо рта одуванчик.

Устроившись в гнезде, я откашлялся и уже своим голосом сказал:

— Я высижу. Сейчас, сейчас, я быстро.

— Э-э-э, ты чего? Чего ты? — нахмурился толстый мальчик. Моя затея явно ему не понравилась.

— Цыц! — прикрикнула на него Маман. — Пускай высиживает, раз самый синий. А мы поглядим, кого он тут нам навысиживает, — она переглянулась со своими детьми и зловеще рассмеялась.