Наша тайная слава (сборник) - Тонино Бенаквиста

Дни проходят, а я так и не двинул в Орли. В прессе эпизоды моей невероятной истории, те, которые предлагают по-настоящему неожиданные повороты интриги, случаются редко. К 10 августа старлетка все еще ничего не сказала о своем таинственном госте, мы жадно прикованы к ее молчанию. Стопка «Паризьен либере» рядом с моей постелью доходит мне до колена. Я пролистываю все, даже светскую хронику, спортивную страничку, короткие объявления и среди них предложения работы. Всюду требуются руки. Тысяча оказий для человека с улицы закончить чернорабочим. Что-то привлекает меня в этих колонках, это некий способ умилостивить судьбу. Так и не решившись податься в бега, я выворачиваю наизнанку логику: если и существует противоположность побегу, то это наверняка устройство на работу. Найти работу, чтобы одновременно слезть со своего убогого ложа, пропитанного угрызениями совести, и изменить ход вещей, расстроить планы судьбы, зажить активной жизнью, то есть выбрать самый непредсказуемый путь для заочно приговоренного. Добиваться места, принять участие в трудах мира сего – это ли не самое хитроумное и самое извращенное средство купить себе образ честного человека? Кто будет искать меня в мире работы, когда за мной охотятся во всех остальных местах? Внимательно листают толстенные альбомы с фотографиями всяких подозрительных личностей, бездельников, негодяев, жуликов, высматривают меня в злачных местах, следят за блатными сходняками и светскими тусовками, но кто будет искать меня на заводе? Убийцы – люди праздные, это общеизвестно, их не хватают в рабочей спецовке во время обеденного перерыва. В самый первый раз я знаю, как хорошо себя почувствую в костюме работяги, готового построить свое маленькое счастье силой своих рук. Еще вчера я кричал «да здравствует свобода», «да здравствует нищета», «да здравствует все и его противоположность», пока держался подальше от табельщицы. Сегодня я завидую моему кузену, которого так жалел. Мне было стыдно за него, я насмехался над его трудолюбием, над его покорностью человека с улицы, того, который переходит ее только в положенном месте. Мне даже случалось шутя называть его рабом, хотя я и в самом деле так думал. Так кто же из нас двоих отныне раб?

Обитательница дома номер 91 по улице Каскад, у которой дыра в стеклянном потолке, все еще отказывается раскрыть личность своего ночного гостя. «Паризьен» публикует ее шикарное фото в студии, которое украсило бы любую киноафишу, но не так выгодно смотрится в разделе происшествий. Как не удивляться, видя эту девицу, замешанную в темную историю? В ее недовольном взгляде и капризных губках таится наихудшая испорченность. Ее слегка смазанная поза в три четверти выражает всю черноту ее души. Кто знает, как бы я реагировал, если бы наткнулся на этот портрет, развалившись в шезлонге, со стаканчиком пастиса в руке? Наверняка тоже выдал бы свой маленький комментарий насчет порока, который корчит из себя невинность. Насчет этих знаменитостей, которые, всюду выставляя себя напоказ, в конце концов нарываются на неприятности. Насчет привлекательности актрис, которая так хорошо уживается с гнусностью. Хахаль бедняжки, должно быть, приобрел несколько лишних морщин, с тех пор как за него взялась криминальная бригада, а журналисты его травят. Старлетка утверждает, что ее любовник, известный и женатый мужчина, удалился среди ночи, чтобы избежать скандала. Жестокая ирония: он сегодня самый знаменитый незнакомец в стране. Известность вынудила его смыться, едва надев штаны. Если эта версия верна, то я жалею беднягу, который сумел ускользнуть от тысячи опасностей, подстерегающих мужа-изменника. Ценой хитроумных уловок он чудесно проводил время, упиваясь пышными формами своей притворщицы, и вот столько сладострастия загублено неопознанным небесным телом, каким-то бомжом, рухнувшим на их ложе. Можно навлечь на себя опалу и за меньшее. Я бы тоже счел пьеску гротескной, если бы не был, вместе с этой девицей и ее любовником, единственным, кто знает правду.

В том же «Паризьен» от 19 августа я читаю: «Компания „Фажеком“ приглашает на работу торгового представителя по сбыту товаров; профессиональная подготовка оплачивается. Собеседование сегодня».

Предприятие, которое производит наборы ручного инструмента для индивидуального пользования, но это я узнаю позже. Пока же все мое внимание привлекает только адрес. Будь это в Пасси или Пантене, я бы не дочитал объявление до конца, но Вильнёв-ле-Руа находится на моей линии, всего в двух остановках. «Собеседование сегодня» меня гипнотизирует. Это «сейчас или никогда», шанс прекратить бесцельное самокопание. Больше не размышлять, а начать совершать поступки, увязать их между собой. Один вызовет следующий, а всё вместе будет носить громкое название, судьба, например, или Провидение. Бесполезно искать волю там, где ее никогда не было. Удовлетвориться делением времени на обособленные движения, как выздоравливающему приходится заново учить их все. Для начала жесты, черт возьми, точные, тщательно выверенные, начиная с самого первого, самого решающего, отправной точки моей второй жизни: встать напротив зеркала, вновь обрести человеческий облик. Выбрить свою запущенную морду, избавиться от этой маски умирающего, стереть круги под глазами, отполировать зубы для фасадной улыбки. Я декламирую по кругу несколько стихов, которые помню из «Сида», чтобы вернуть себе голос, вновь обрести интонации – я же ни с кем ни слова не говорил около месяца. Погладить рубашку, позаимствованную у кузена. Проглотить таблетку могадона. Пересечь стройплощадку, зайти на вокзал, попросить билет второго класса за 45 сантимов. И не начинать думать об этом снова, не считать это ни нелепым, ни гнусным, ни по-дурацки обреченным на провал. Просто двигаться вперед.

Парень пожелал мне удачи в своей компании. Должно быть, мне это помогло, поскольку я проработал в ней тридцать четыре года. В день выхода на пенсию мне преподнесли полный набор инструментов «Фажекома» – с серебряным покрытием. Будет чем мастерить до конца моих дней. Я по-прежнему и гвоздя забить не умею.

Профессиональное обучение длится две недели. Послушать инструктора, так нам предстоит продавать чуть ли не священные предметы: скипетры, потиры, распятия. Всякий раз, когда он произносит «Фажеком», в зале словно гремит имя Божье. Я беру пример с остальных соискателей: аз есмь и делаю как надо. Однажды в столовой один парень заговорил об Убийстве на улице Каскад. И будто прорвало, вдруг все, сидевшие за столом, нехотя ковыряя дежурное блюдо, прямо-таки вспыхнули. Все заговорили разом – перебивая друг друга, срываясь на крик, плюясь словами во все стороны. Прожив месяц в замкнутом пространстве, сосредоточившись на собственном пупе, скрученном болью, я ведь не слышал ни расхожих сплетен, ни противоречивших друг другу домыслов, ни фонтанирующих слухов. Говорят, что любовник старлетки – это стиляга из «Залива Друо».[4] Говорят, что это министр бывшего правительства Коти. Говорят, что это актер, игравший в фильмах плаща и шпаги. И у каждого из моих коллег имеются первосортные сведения из надежного источника: от свояченицы, служащей в мэрии, от соседа-репортера, от приятеля-киношника. Они описывают дело, словно сами были там той ночью. Мое преступление стало всеобщим достоянием. Коллективное сознание объедается им за столом, народ смакует яства, это республиканское пиршество. Я опускаю нос в свою тарелку, напуганный этим дивным апофеозом гнусности, – но такова уж национальная страсть. Самым поразительным остается глубочайшее безразличие к жертве, говорят только о беглом любовнике, который наверняка как-то причастен к убийству, а иначе зачем замалчивать его имя? Еще немного, и я заткнул бы им рот: бедняга умер ни за что. Просто заурядный несчастный случай оказался для него роковым, каким мог стать для каждого из вас.

Часто говорят, что палач испытывает больше сострадания к своей жертве, чем народ, требующий ее голову.

По телефону объявляю матери, весьма соскучившейся по новостям в своем захолустье, что нашел работу. Она меня умоляет быть поосторожнее со всеми этими ужасами, которые творятся в столице. Я ее успокаиваю: такие вещи случаются с вполне определенными людьми, мама, но не с человеком с улицы.

Позвольте мне описать сон праведника. Чаще всего его ночи безмятежны, он свертывается калачиком и расслабляется, восстанавливает силы. Но порой к нему являются ужасные видения и поглощают целиком – преследователи требуют его шкуру, выставляют его напоказ, срамят, обвиняют: смерть неминуема. Но внезапно голос инстинкта самосохранения удерживает его от неверного шага к столь гнусному концу, поскольку что-то тут не так и, в общем-то, не слишком заслуживает доверия, очень уж все непомерно: это просто кошмар. Спасенный своим собственным рассудком, он открывает глаза, видит старую добрую реальность, снова вступает в свои неотъемлемые права, и вот он уже снова жив-здоров еще долгие годы.