По холодным следам - Рудольф Константинович Баландин

но и в космосе. Высказывались мнения, что глыбы льда блуждают в межзвездном пространстве, что из них состоит Луна.

В чем отличие науки от религии? Одно из главных: наука старается ничему не верить, во всем сомневаться и для любой, казалось бы самой очевидной, истины иметь убедительные доказательства.

Религия, напротив, почти все принимает на веру. «Так велел бог». Или: «Так нас учит пророк». Или: «Так написано в наших священных книгах». Этого вполне достаточно.

Для ученого такие рассуждения, ссылки на авторитет святых книг или святых людей не должны иметь никакого значения. Главное — доказательства.

Так должно быть. Но так бывает не всегда. Когда какую-нибудь идею признают многие специалисты и среди них — почтенные, великие ученые, такая идея начинает казаться абсолютно верной, полностью доказанной, несомненной. Она становится авторитетной. И большинство признает ее, даже не удосуживаясь вникнуть в подробности или предположить что-либо иное. Идею принимают на веру.

Что случается дальше? Ничего хорошего — для научной идеи.

Наука — это непрерывный поток мысли. Она постоянно обновляется. Обновление — это жизнь.

Религия — напротив, утверждает только истины — неизменные и вечные, как гранитные монументы. За сотни, даже за тысячи лет они могут сохраниться почти как новенькие. Вера оберегает их от изменений. От жизни!

Вот почему еще двести лет назад философ и биолог Жан Ламарк пришел к выводу: «Пожалуй, лучше, чтоб вновь открытая истина была обречена на долгую борьбу, не встречая заслуженного внимания, чем чтобы любое порождение человеческой фантазии встречало обеспеченный благосклонный прием».

Сомнения — верный спутник науки.

Однако сомневаться можно по-разному. Некоторые ученые стали просто-напросто ругать сторонников ледниковой гипотезы. Один из них писал так: «Скандинавский ледяной покров… — изобретение господина Кролля, который, будучи одарен блестящим воображением, сидя в покойном кресле, ввел в заблуждение трезвую науку». Еще резче высказался Г. Гетчинсон: «Они, по-видимому, отреклись от способности рассуждать, всецело положившись на пылкое воображение».

С такими словами трудно согласиться. Прежде чем были высказаны ледниковые гипотезы, ученые совершили немало трудных экскурсий, экспедиций, путешествий по горам, равнинам, ледникам, океанам и морям. И очень хорошо, что они не только наблюдали, но и воображали, не только тщательно описывали, но и пытались находить ответы на бесконечные загадки природы.

Фантазия и вдохновение необходимы настоящему ученому не меньше, чем поэту. Мысль наша незримо пронизывает всю Вселенную, проникает в атомы и раскрывает перед нами окружающий мир в его необычайной красоте и вечном многообразии.

Это великое достоинство науки оценили ученые давно. Говоря о нем, даже хладнокровный и рассудительный Чарлз Лайель переходил на язык поэзии:

«Хотя мы только срочные жильцы на поверхности этой планеты, прикованные к одной точке в пространстве, существующие одно мгновение во времени, но ум человеческий в состоянии не только исчислить миры, рассеянные за пределами нашего слабого зрения, но даже проследить события бесчисленных веков, предшествующих созданию человека, проникнуть в сокровенные тайники океана, подобно тому духу, который, по словам поэта, оживляет Вселенную».

Гипотеза ледниковой эпохи

Новые научные идеи обычно побеждают не в грохоте битв, не после неотразимых логических ударов, а спокойно, неприметно. Противники непривычных идей стареют и умирают. Новые поколения ученых воспринимают эти идеи без раздражения, как нечто само собой разумеющееся.

В середине прошлого века так случилось с ледниковой гипотезой. Сторонников устаревших представлений о всемирном потопе, господствовавших в XVIII веке, становилось все меньше и меньше. С ними сдавали свои позиции и энтузиасты плавающих льдов. И понятно: коли уж были большие ледники (а с этим соглашались почти все геологи), но не было необычайно обширных морей, то значит, льды двигались не по морю, а по суше.

Сильный удар по гипотезе плавающих льдов нанесли Лайель и Дарвин, бывшие ее сторонники. Сопоставляя различные сведения и наблюдая в Альпах действующие ледники (это сделал Лайель), они, хотя и с оговорками, признали верность гипотезы великих ледников.

В своем дневнике Чарлз Дарвин описал прогулки, которые совершал под руководством профессора Седжвика.

Они рассматривали холмы и долины, собирали образцы горных пород.

«Ни один из нас, — вспоминал Дарвин, — не заметил следов замечательных ледниковых явлений, окружавших нас со всех сторон: мы не заметили ни отчетливых шрамов на скалах, ни нагромождения валунов, ни боковых и конечных морен… Дом, сгоревший после пожара, не расскажет о том, что с ним произошло, более ясно, чем эта долина. Если бы она все еще была заполнена ледником, эти явления были бы выражены менее отчетливо, чем теперь».

Горный ледник, выпахивающий гигантские котловины — кары (1), и равнинный ледник (2), растекающийся под собственной тяжестью; в подошве и по краям ледника — морены.

Лайель и Дарвин, сумевшие преодолеть свои прежние воззрения, показали тем самым, что они любят истину больше, чем свое личное мнение, и стремятся познать природу, а не доказывать всеми силами собственную правоту…

Чарлз Лайель писал: «Гипотеза погружения Швейцарии под уровень моря и перенесение льдинами морен и эрратических камней от Альп к Юре, бывшей в то время островом, как полагал прежде и я, была опровергнута тщательным изучением современного распределения разнесенного материала. Это распределение, как к северу, так и к югу от главной цепи… заставляет убедиться, что камни были перенесены в их настоящее местонахождение гигантскими ледниками, спускавшимися по существующим долинам в то время, когда все большие озера были выполнены льдом, или, иначе говоря, составили часть этих ледников. Совершенное отсутствие морских раковин в ледниковом наносе Швейцарии и Альп подтверждает эту теорию…»

Лайель писал даже о «ледяной эпохе», признавая недавнее сильное похолодание на Земле и широкое развитие ледников. Правда, он придавал большое значение плавучим льдам, а для Скандинавии, России, Северной Америки доказывал их опускание ниже уровня моря и последующее всплывание, не признавая широкое развитие ледников на этих территориях.

Наступление ледниковой гипотезы шло, как говорится, по всему фронту. В результате кое в чем эта гипотеза зашла непозволительно далеко.

Жан Агассис в солидном сочинении «Исследования о ледниках» перешел от альпийских вершин к обобщениям глобальным: «Земля покрылась ледяной корой, простиравшейся от Северного полюса на большую часть Северного полушария». И считал это великое оледенение планеты внезапным, в духе Кювье.

Так появилась мысль не просто об огромных ледниках, но о необычайной ледниковой эпохе, на протяжении которой во всей Европе и в северной половине Азии господствовали снег, лед и морозы. По поводу подобных идей Вильгельм Бельше писал: «Картина ледникового покрова… настолько чудовищна, что фантазия едва способна за ней следовать… Мы вынуждены представить себе такую массу льда, что на первый