Высокое напряжение - Андрей Кивинов

Вся эта возня шла в ущерб общему делу, но ведомственные амбиции всегда были сильнее здравого смысла. Даже на очень высоком уровне, во время совместных совещаний милиции и прокуратуры, упреки в адрес друг друга сыпались постоянно, и иногда в очень крутых выражениях. Не матерных, конечно, но крутых.

В районе, где трудилась группа пролетарского гнева, отношения с прокуратурой также складывались не самым идеальным образом. Единственный нормальный следователь по кличке «Дядя Ваня», с которым оперативники всегда находили общий язык и который в своих решениях прежде всего руководствовался собственной совестью и трезвой логикой, был уволен месяц назад за пьянство.

Сейчас в прокуратуре осталось всего три следователя, вместо положенных по штату двенадцати, одним из которых был стажер без высшего образования, вторым – парнишка, едва закончивший университет, и третьим – Иголкин, имеющий стаж работы около года.

Нехватка кадров была общим бичом как прокуратуры, так и милиции и служила главным аргументом при объяснении причин неэффективности своего труда.

Иголкин, конечно же, гробил дела не по злому умыслу, а в силу своей перегруженности, но надо же хоть немного соображать, какие дела стоит гробить, а какие – нет. Ладно, выпустить на свободу до суда мужичка, нечаянно уронившему банку с огурцами на голову любимой жены, но Голубева-то куда? Иголкин выпускал и тех и других. Все верно – хлопот меньше. Объявил человека в розыск и сиди кури.

– Слушай, мастер, ты это серьезно?

– Куда уж серьезнее. Я думаю, прокурор не даст санкцию.

– При чем здесь прокурор? Ты уж отпечатай постановление, а с прокурором мы договоримся.

Иголкин слегка смутился:

– Хорошо, я посмотрю еще. Но ничего не обещаю. Пока признания не будет, сам понимаешь…

– Так было ж признание! Никто его за язык не тянул. Сам в ногах валялся.

– А ты посмотри, что он сейчас пишет. Что его избили в милиции и заставили подписаться под чужим преступлением.

– Да этого козла пальцем никто не трогал!

– Я понимаю. Но он, к сожалению, имеет право говорить в свою защиту все что угодно. Вас, кстати, придется потом допросить по этому поводу.

– Допрашивай. Только закрой мудака этого. Он уже поля не видит, кого угодно на «перо» посадить может!

– Я пока ничего обещать не могу. Передопросите свидетелей, его поколите. Пока железных доказательств не будет, я греха на душу не возьму.

– Тьфу, ты!!!

Костик с силой хлопнул дверью следовательского кабинета и выскочил в коридор прокуратуры.

В вытрезвителе находился один Таничев, пытающийся выжать из себя какую-нибудь умную версию для написания плана по ОПД случившегося накануне убийства. Кроме стандартных мероприятий, ничего в голову не лезло, и Петрович решил немного отвлечься, вспомнив про имеющуюся в сейфе бутылку «Балтики». Идеи после пива рождаются более активно, это надо учитывать.

Костик влетел в кабинет, с порога швырнул газету с делом на свой стол и прорычал:

– Ух, козел!..

– Что с тобой, душа моя?

– Иголкин Голубева отпускать хочет. Мокрушника того.

– Совсем?

– Не знаю. Может, на подписку, может, совсем. Говорит – идите колите, иначе выпущу.

– Так Голубь вроде в сознанке.

– Был. В отказ пошел.

– Хм… Почирикать, конечно, можно, но я сомневаюсь, чтобы он признался. Я вообще был удивлен, когда он сразу колонулся.

– Ему, кажется, Белкин наплел, что мужик жив и показания уже дал.

– А, ну, тогда вопросов нет. Я, конечно, попробую с Голубевым поболтать, я его, стервеца, еще по первой ходке знаю. Но все равно, стремный подход у Иголкина.

– Чему удивляться?! Три следака на район, с делами завал, зачем еще одно арестантское дело вешать на себя? Пусть лучше «глухарь». Черт, со стажерами прокурорскими и то общий язык найти можно, но с этим упырем…

– Ладно, кончай ныть. Пойду в КПЗ.

Таничев быстро прикончил «Балтику», кинул в общий и единственный сейф недописанный план и двинулся беседовать с Голубем. Он предпочитал живую работу бумажной муре.

Изолятор временного содержания находился в пяти минутах ходьбы от вытрезвителя, как раз по соседству с дежурной частью РУВД. Раньше оперов спокойно пускали в районную тюрьму для бесед с задержанными, но сейчас, опасаясь всяких проверок, требовали разрешение на беседу, подписанное следователем. Это правило не распространялось разве что на Таничева, ввиду его давних приятельских отношений с начальником тюрьмы.

Поприветствовав всех находящихся в дежурке, Петрович взглянул на список лиц, содержащихся в изоляторе.

– А что, прокурорские вместе сидят?

– Да, сделали, чтобы не путать.

Напротив фамилий Голубева и его сокамерника стояла фамилия Иголкина. Сосед Голубя был задержан за попытку изнасилования.

– С этим-то что? – указал на насильника Таничев.

– Отпустят сегодня на подписку.

– Во сколько?

– Через пару часов.

Голубев был задержан позже насильника, поэтому и выпущен должен быть позже. Часа на три. А может, и вместе, чтобы Иголкину лишний раз не ходить в ИВС.

– Коля, мне бы пошептаться надо вот с этим. – Таничев ткнул не на фамилию Голубева, а в его соседа. – Там свободно, в кабинете?

– Пока никого, только быстро давай. Зайдет какой-нибудь мудила, без премии останусь.

– Я отоврусь, если что. Да мне и недолго.

– Пошли.

Громыхая ключами, начальник тюрьмы вылез из-за стола и, пройдя небольшой коридор, остановился перед дверью-решеткой, отыскивая нужный ключ в связке.

– Да, Коль… Ты это, не трепли никому.

– Само собой, в первый раз, что ли?

– Ну, давай.

Через минуту Таничев сидел в следственном кабинете в ожидании задержанного. Конвоир ввел паренька лет двадцати, трусливо пожимающего плечами и с опаской поглядывающего на опера. Вероятно, в отделении оперы подкинули сексуалу пару «фиников» перед отправкой в тюрьму.

– Садись, приятель.

Парень быстро исполнил указание.

– Ты, наверное, слышал, что в Крестах делают с насильниками? Очень, знаешь ли, непопулярная статья. Да. Это к слову, а теперь вопрос по существу. На свободу хоца?

– Да, да!

– Тогда, красавчик, слушай внимательно и запоминай. Если выполнишь все, что я скажу, уйдешь на подписку. Яволь?

– Яволь.

– Отличненько. Значит так…

Вечером Казанцев вернул взятое утром дело. Иголкин, насупившись, сидел за своей машинкой, но не печатал, а о чем-то сосредоточенно размышлял.

Костик положил дело на стол и, не прощаясь, пошел к выходу.

– Я, это, погоди…– окликнул его вдогонку Иголкин, – Голубева закрыл.

Казанцев оглянулся:

– Да неужто? Так он же в отказе.

– Я еще раз дело просмотрел, пожалуй, там действительно хватает улик. Ну, и плюс экспертизы.

– Рад за тебя. А то уж ты совсем, – обрадовался Казанцев. – Давай, надо что будет – звони.

Костик, не догадываясь об истинных причинах столь резкой перемены в действиях следователя, пожал плечами и направился в группу по расследованию убийств, а именно, в родной вытрезвитель. Какая, в принципе, разница, что там у следователя за мысли? Главное – убийца сидит там, где ему и положено сидеть.

Под вечер все собрались на базе. Таничев, написав наконец план, теперь строчил справки в старое дело; Гончаров вызывал по телефону какую-то дальнюю родственницу Николая Филипповича, видимо, не доверяя словам хозяина квартиры; Белкин пил растворимый кофе. Мичуринцы – Леша и Коля – на сей раз отсутствовали – заканчивали незавершенный вчера поквартальный обход, разыскивая владельцев собак и кошек.

Костик плюхнулся на свой стол, прямо на разложенные бумаги.

– Мужики, Иголкин-то за ум взялся. Голубя закрыл. Интересно, это с ним надолго или так, единичный случай? И не давил на него никто. А вдруг он теперь всех арестовывать будет?

– Таких следаков не бывает, – отозвался Вовчик, прихлебывая «Нескафэ». – Как говорится, если встретишь такого – позвони, я приеду.

– Не понятно все-таки…

Таничев громко чихнул, открывая сейф. У него была легкая аллергия на бумажную пыль, а сейф был переполнен делами десятилетней давности, свезенными со всего района в группу пролетарского гнева.

Белкин, допив кофе, сполоснул чашку водой из банки и выплеснул содержимое в окно.

– Я, кажется, догадываюсь, в чем дело, – затем произнес он. – В дежурке треп слышал, когда сводку просматривал. Коля-Тюрьма рассказывал. Он насильника выпускал, которого Иголкин тормознул по «сотке». Иголкин, естественно, тоже там присутствовал. А парень этот с Голубем в одной хате сидел. Ну, и общался, разумеется. Так якобы Голубь в камере заявил, что если выйдет, то первым; кого он посадит на «перо», будет Иголкин. За то, что его по «сотке» задержал. Подкараулю, говорит, в подъезде и пущу ему кровушку. Ну, Иголкин, понятное дело, струхнул и закрыл Голубя от греха подальше. Насильнику еще обещал пузырь выкатить за информацию.