Перегон - Игорь Сапожков

К затухающему, но всё ещё жаркому костру подошёл старый зэк, по кличке Корж. Аркадий Петрович жестом пригласил его присесть. Тот уселся, достал табак и ловко свернул самокрутку.

— Знаю я эти места, — старик прикурил от тлеющей головешки, — вырос здесь на заимке, учиться уехал в Свердловск, мечтал ветеринаром стать, а оказался вот где…

Мамонт его не перебивал, да и слушал в пол уха, его мысли были далеко.

— Здесь верстах в семи, деревня была, Ковалёвка называлась. Славились деревня своими кольчугами, лёгкими да прочными, спасли они не одного русского богатыря. Жили здесь кузнецы и шахтёры, работали тяжело, отдыхали правда тоже тяжело…

Корж с удовольствием затянулся и тут же выдохнул клуб дыма, сквозь редкие жёлтые зубы.

— Батя мой покойный, земля ему пухом, рассказывал одну историю, случилась она ещё до революции. Однажды через эту деревню везли в ссылку каторжан. Сидели они спина к спине на подводе, одним из них был тогда ещё никому, кроме МУСа,[4] неизвестный налётчик Иосиф Джугашвили, по кличке Коба. Дороги здесь, как и всюду по Россеи-Матушки плохенькие, поэтому везли их долго, умаялись в пути и кони, и зэки, и конвой. И вот когда проходил этап через Ковалёвку и подвода поравнялась с маленькой церковью, Коба видать по семинарской привычке, три раза перекрестился. В этот момент из церкви вышел настоятель монастыря, Отец Кирилл. Помню я его, хороший был дядька, на попа совсем не похожий, учился в Иерусалиме, молва ходила, что даже служил он там, при монастыре Святого Гроба Господня. Увидев процессию священник остановил этап и пригласил всех трапезничать — и солдат, и каторжан и детей, что за телегой бежали, тоже покормил. Пока монахи накрывали стол, священник беседовал с зэками, один из них, кавказец, что сразу привлек его внимание, к удивлению был хорошо подкован, даже знал на память псалмы. После трапезы Отец Кирилл помолился и присел на лавочку в тени дерева. Затем он достал из портсигара папиросу, в ладонь высыпал из неё табак и набил им изящную курительную трубку с чуть искривлённым мундштуком. Кавказец внимательно наблюдал за его манипуляциями. Закончив набивать трубку, священник облокотился на спинку лавочки, закинул ногу на ногу, зажимая край трубки большим пальцем прикурил и с удовольствием втянул дым в лёгкие. Коба спросил разрешения попробовать, аккуратно, одними пальцами взял трубку и глубоко затянулся, голова легко закружилась, ему понравилось… Немного отдохнув, да ещё получив харчей в дорогу, этап двинул дальше. К вечеру того же дня священник обнаружил пропажу трубки да ещё и портсигара с папиросами.

Старик закашлялся и со злостью швырнул в костёр коротенький окурок.

— В конце тридцатых церковь закрыли, колокольню и монастырь развалили, монахов разогнали кого куда. Постаревшему, но ещё крепкому Отцу Кириллу, пришили четыре пятилетки по 58-ой и перевезли в расположенный поблизости лагерь, где он и пропал бесследно. И уж не знаю, то ли по совпадению случайному, то ли по злому умыслу судьбы, но на том самом месте перед монастырской кухней, где священник учил зэка курить, установили гипсовый памятник — Сталин сидит на скамейке. Облокотившись на спинку и закинув ногу на ногу, он курит трубку…

Вспугнув стальным скрежетом в уснувшее эхо, состав тронулся с места. Солнце спряталось за сопками, прихватив с собой короткий светлый день. На остывшую землю бесшумно падал пушистый снег. Чувствовалось, что там, за тонкой стеной «Столыпина», очень холодно. «Перегон» мерно дребезжа рессорами, нагонял сон на утомлённых бездельем зэков. Разбавляя однообразный заоконный ландшафт, вдоль полотна железной дороги изредка мелькали будки стрелочников.

Саша сидел за столом напротив Мамонта, в кухонном отсеке. В алюминиевой тарелке на столе лежала остывшая картошка в мундире и несколько кусочков солонины. Рядом с тарелкой, покачивался воткнутый в деревянную столешницу кнопарь с цветной, наборной ручкой.

— Ну и гадость это ромашковый компот, — вор поморщился и отодвинул от себя кружку, — последний раз я встречался с Костей, за два месяца до твоего рождения… Я как раз откинулся и вернулся Ленинград. Пока меня не было, наш дом на Чёрной Речке снесли, в справке дали новый Танин адрес. У меня кроме вас никого нет… Только она… И ты…

Они выросли в большой коммунальной квартире. Все трое росли без отцов, матери дружили, вместе работали, помогали друг дружке чем могли. С раннего детства они были вместе, Аркадий и Татьяна одногодки, Костик на два года младше. В какой-то момент к концу школы Аркадий отдалился, у него появилась своя компания, он стал редко бывать дома, потом совсем исчез. Вернулся через три года, с золотой фиксой и наколкой на пальце. Костя в это время уже учился в Нахимовском, Таня работала в типографии. Собрались вместе дома, Таня накрыла стол, Аркадий принёс водку. Они больше молчали чем говорили, мужчины курили у открытого окна, потом немного оживились, вспоминали детство — единственное, что у них было общее. Таня рассказывала, как хоронили мать Аркадия. Костя засобирался первым, общежитие мореходки закрывалось в девять. Таня сложила ему с собой конфеты и печенье. Они вместе провели его до автобусной остановки. Потом Аркадий ещё много пил, но так и не захмелел. Он лёг спать в маминой комнате, а проснулся у Тани. Северное солнце, неожиданно ярко сверкнув одиноким лучиком по затёртым, стенным обоям, тут же спряталось за плотные тучи. Он долго, смотрел на её спящее лицо с чуть приоткрытым ртом. Затем приподнявшись на локте поцеловал девушку в висок, глубоко вдохнул запах её волос, закрыл глаза и задержал воздух в лёгких на сколько возможно. Потом Аркадий тихо встал и ушёл.

В следующий раз Аркадий вернулся через пять лет, теперь почти все пальцы его рук, были унизаны синими перстнями татуировок. Такси быстро домчало его по адресу, полученному в горсправке. Таня открыла дверь и отшатнулась. Он вошёл, увидел острый живот, потом чёрную морскую шинель с лейтенантскими погонами на вешалке и сразу всё понял. Они вышли пройтись, ветер играл пожелтевшими листьями. Наскоро перекусив в кафе, они купили цветы и поехали на кладбище. Постояли у могил — их мамы и здесь были рядом. Потом Таня присела на скамейку, а Аркадий сходил к кладбищенским воротам, набрал там ведро воды и тщательно вымыл все три могилы.

Костя вернулся поздно и был искренне рад. Мужчины неспешно ужинали на маленькой, но уютной кухне. Костя с воодушевлением рассказывал о новом назначении, о роли подводных лодок в будущей войне, о флотских традициях. Аркадий слушал, невпопад кивал, искоса поглядывал на Татьяну неуклюже хлопотавшую у плиты. Потом рассматривали старые фотографии, вспоминали соседей и детство, пили за мам, за будущего ребёнка, долго придумывали имя, спать так и не пошли. Когда рассвело Костя наскоро принял душ, побрился, тепло попрощался с другом, поцеловал жену в щеку, затем в живот и убежал на верфи. Таня прибралась, сварила кофе в джазве. Аркадий курил на тесном балконе, любуясь золочённым куполом Исаакиевского Собора, тускло блестевшим в утренних лучах капризного ленинградского солнца. Випив кофе Аркадий засобирался. В прихожей он протянул Тане пакет, плотно завёрнутый в газету. Она развернула, увидела пачку денег, Аркадий сказал, что это подарок на свадьбу и на рождения малыша. Она растерялась… Он накинул плащ и ушёл. Закрыв дверь, Таня так и осталась стоять на пороге держа в руках деньги. Из оцепенения её вывела пронзительная трель звонка. Она автоматически открыла дверь, Аркадий ворвался, прижал к себе и стал целовать её глаза, шею, плечи… Уходя, он оставил ей клетчатую страничку из блокнота с номером телефона.