Пока есть просекко, есть надежда - Фульвио Эрвас

детей, ни близких родственников. Кажется, есть только одна племянница, то ли в Боливии, то ли в Аргентине.

– И что?

– Дом. И особенно земля. Кто унаследует эти прекрасные виноградники?

– Подумаешь, каких-то четыре ряда.

– Гектары! Гектары виноградных холмов на вес золота.

– И как по-вашему, дорогой Секондо, кому все это достанется?

– А я откуда знаю? Вполне возможно, что Анчилотто не оставил завещания, это было бы как раз в его духе. Или еще лучше, оставил все известно кому…

– Братству просекко?

– Я вас умоляю! Братство…

– Чего?

– Братство любовных утех, вот чего. Эта особенность графа давно не была ни для кого секретом.

«Всё как всегда, – подумал Стуки. – Ничего нового. Богатые развратники; в крайнем случае, они могут быть еще и спортсменами».

– На виноделии можно много заработать? – с невинным видом спросил инспектор.

Бармен разразился гомерическим смехом, не очень-то приличным после похорон, но сразу же взял себя в руки.

– Вы даже вообразить не можете, что на самом деле представляет собой рынок вина.

– А вы не преувеличиваете, Секондо?

– Это настоящая война. Как в стране, откуда вы родом, – в Афганистане.

– Вообще-то, по происхождению я иранец. Наполовину.

– Фантастичный мир бога вина очень противоречив, в нем нет места ангелам[11].

– Что это значит?

– А вы когда-нибудь по-настоящему смотрели в бокал с вином? Вы действительно знаете все, что в нем кроется?

Стуки согласился, что на этот вопрос он не смог бы дать утвердительного ответа.

– Конечно, вы просто любитель. Профессионалы знают, что за этим стоит очень многое: реклама с красивыми женщинами, эксклюзивные винные туры, издание познавательных книг и специализированных журналов, особая лексика, техническая терминология, курсы сомелье, дегустации, ассоциации производителей, новейшее оборудование, аналитические лаборатории, химические препараты, инвестиции, финансирование Севера и Юга, тайное и явное…

– Черт ногу сломит…

– Здесь встречаются самые изощренные отравители, действующие под видом прославленных химиков, которые добавляют яд, как приправы в ризотто, корыстные перекупщики и виноделы без стыда и совести. Но попадаются и настоящие поэты, воспевающие бескрайние виноградники и виноделие на протяжении всего пути: от крупицы земли до дерева винных бочек. Они влюблены не в бутылку, а в вино как в дело своей жизни. Это и есть та самая культура вина, и граф Анчилотто был одним из достойнейших ее представителей.

– Секондо, я вам уже посоветовал: если у вас имеются какие-либо достоверные сведения, которые могут пролить свет на загадочную смерть господина Анчилотто, сообщите об этом властям.

– Уже сделано, – ответил Секондо, но по тому, как он при этом сжал руль, стало понятно, каков был результат.

– Я упомяну об этом, когда буду разговаривать с начальником полиции, – пообещал Стуки.

За окном автомобиля ряды виноградников стали заметно редеть, холмистый ландшафт терял мягкость изгибов, постепенно превращаясь в плоскую равнину.

Начальник полиции нашел дискуссию бесполезной. Так точно, ему поступил сигнал от господина Секондо Бьянкини. Как того требовала профессиональная вежливость, он лично перезвонил господину Секондо и уверил его в том, что, принимая во внимание важность лица, о котором шла речь, компетентные органы позаботились о том, чтобы изучить дело со всей тщательностью и аккуратностью. Собранная полицией информация и сделанные на ее основе выводы не показали ничего, что было бы несовместимо с экстремальным жестом вышеупомянутого лица. Несколько секунд Стуки и начальник полиции смотрели друг на друга в упор, проговаривая, каждый про себя, свои возражения.

– А записка?

– Какая записка, инспектор?

– Та, которую обычно оставляет любой уважающий себя самоубийца. Ведь самоубийство – это в некотором роде спектакль, представление.

– Не было никакой записки. Он лежал в пижаме у фамильного склепа. Что, по-вашему, он должен был еще написать?

– Да уж.

– Я вам даже больше скажу и поделюсь некоторыми подробностями дела, о которых мы не стали сообщать прессе.

– Что вы имеете в виду?

– Карманы его пижамы были полны барбитуратов.

– Транквилизаторы?

– А знаете, каким образом господин Анчилотто откупорил бутылку?

– Матузалем.

– Какой матузалем?

– Шестилитровая бутыль.

– Шпагой! Он напрочь отсек горлышко бутылки, как какой-нибудь наполеоновский кирасир. Вы понимаете? Сумасшедший! Не только шелковая пижама и все прочее: даже шпагу с собой на кладбище притащил! И знаете, что еще нашли рядом с телом?

– Что?

– Перчатки. Пару черных перчаток.

– Женские перчатки?

– Не думаю. Эксперты установили, что это были мотоциклетные перчатки.

– И что это значит?

– Это значит, инспектор, что граф Анчилотто ушел по-своему: театрально хлопнув дверью. Так же, как этот человек и жил. Впрочем, он мог себе это позволить.

– Я понял.

– Вы сами знаете, мы получаем в месяц десятки сообщений такого рода: аварии со смертельным исходом, которые могли быть вызваны преступным вмешательством свекрови или зятя, смерть в результате сердечного приступа, спровоцированного опекуном или внуками, жаждущими наследства, самоубийства, до которых были доведены беззащитные жертвы. Я прекрасно понимаю, что нелегко принять смерть близкого человека, особенно когда это происходит внезапно и кажется трагической случайностью. Преступление, по крайней мере, создает иллюзию, что случившемуся есть объяснение.

– Иногда оно и в самом деле есть.

– Это верно.

Вернувшись в полицейское управление, инспектор позвал к себе в кабинет агентов Ландрулли и Спрейфико и как бы между прочим поинтересовался, что они думают о причудливом самоубийстве господина Анчилотто.

– Тот, который уснул на кладбище и не проснулся, – добавил Стуки.

Спрейфико, опершись на подоконник, высказал предположение, что, по его мнению, это была акция протеста против подорожания похоронных услуг. Господин Анчилотто на своем примере показал, как нужно поступать: улечься под солнцем, тогда твое тело высохнет и будет занимать меньше места.

Агент Ландрулли – руки скрещены за головой – не мог понять цинизма своего коллеги. Тем более по отношению к человеку, перед которым лично он готов снять шляпу. Он, Ландрулли, думал, скорее, о каком-то сильном разочаровании, смертельной душевной ране или других ужасных жизненных потрясениях.

– А если кто-то жил в достатке, пил изысканные вина и наслаждался обществом самых красивых женщин, как султан, и вообще, как сыр в масле катался?

– Вы хотите сказать, что у него не было проблем и не могло быть страданий? – удивленно спросил Ландрулли.

– Именно так.

– Значит, возможно, у него была неизлечимая болезнь, – произнес молодой человек, тщательно подбирая слова.

Это была уже гипотеза. Стуки о таком не подумал. Это вполне могло оказаться правдой.

Секондо же не согласился. Зайдя к нему в бар, Стуки спросил, знал ли бармен что-нибудь о состоянии здоровья своего бывшего поставщика просекко.

– Здоров, как угорь по возвращении из Саргассова моря, – пошутил Секондо. – Шестьдесят пять лет, сосуды без холестериновых бляшек и крепкие суставы.

– А откуда у вас такая информация?

Секондо промолчал.

«Антимама!» – подумал Стуки.

– Только не