Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк

– Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов.

– Ответы есть на все вопросы. Но на эти вопросы ответов слишком много. А хочется услышать тот, что найдет отзвук в твоей душе. Ты меня понимаешь?

– Конечно. Если хочешь, я могу ответить на один из таких вечных вопросов?

– И на один иногда бывает больше, чем можно ожидать.

– Я знаю, откуда берутся дети.

Маша остановилась:

– А этот вопрос я тебе не задавала.

– Ты обиделась?

– Мне надоело. Я хочу домой.

– А у меня еще запланирована большая программа. Сейчас мы перекусим в «Патио Пицце». И на вечер у меня билеты в Ленком…

– Приятного аппетита. Не буду мешать твоей большой программе.

Маша развернулась на пятках и, более не оборачиваясь, направилась к метро. Гарик догнал ее уже у входа в подземелье, но весь оставшийся обрывок пути был немногословен. Маша и вовсе отмалчивалась. Ей было стыдно, но она не хотела себе в этом признаваться.

Оказавшись дома, Маша, едва добежав до своей комнаты и забаррикадировав дверь, бросилась на кровать и наконец дала себе волю – разревелась. Так все было до жути глупо. Глупо и препротивно. Чтобы она еще хоть когда-нибудь, хоть с кем…

Круги на воде от упавшего в озерцо камня достигли берегов, и волны постепенно улеглись, успокоились. Жизнь обретала новые, но уже не такие пугающие формы.

Гарик вольно или невольно по-своему отомстил Маше. Как уж была организована утечка информации, по всей видимости, не без посредства Дика, – но в понедельник все уже знали, без интимных подробностей, разумеется, о воскресной экскурсии Маши. Вообще, все, что касалось ее персоны, обсуждалось в кулуарах весьма охотно. Новенькая – кто она? Что она?

Непредвиденно история с экскурсией возымела определенные положительные следствия. Гарик, получивший публичное признание своих прав на Машу, успокоил, хотя бы отчасти, общественное мнение. Страсти понемногу стихали. Разве что Дик продолжал тихо вздыхать по новенькой так, что эти вздохи были слышны на другом конце класса. Но на это мало кто обращал внимание: за Диком давно закрепилось амплуа безответного любовника. Гарик, дабы поддержать собственноязычно созданную легенду, время от времени совершал те или иные марш-броски с целью захватить новые плацдармы на подступах к осаждаемой крепости, но вскоре отошел от тактики лобовых атак. Возможно, потерпев уже однажды фиаско на Тверской, Гарик побаивался прилюдного повторения чего-то подобного и свои набеги на вожделенную территорию совершал зачастую в отсутствие армии противника или проходился по тылам, умело уклоняясь от возможных контратак и мелких стычек. В конце концов, вполне правдоподобной и безотказно срабатывавшей стала версия всеобщей и всегдашней занятости учебой, подготовки к вступительным экзаменам, которой можно было оправдать отказ пойти с Гариком в кино или клуб. Тем не менее большинство ребят признало победу за ним, и Маше стало легче жить.

Угомонились мальчишки – выровнялись и отношения с женской третью классного населения. Все ее попытки отсидеться, остаться в стороне провалились и провалились с треском. Маша все глубже погружалась в пучину новой школьной действительности. Она еще оправдывала себя, что все это едва царапает ее внешнюю скорлупу, а до своего внутреннего «я» она никого не допустит. Она еще была уверена в неприступности выстроенных ею бастионов и полагала, что способна выдержать сколь угодно длительную осаду. Маша понимала, что Гарик не довольствуется лишь видимостью капитуляции, поэтому, даже иногда слегка подыгрывая ему, ждала рано или поздно открытого сражения. Но пока время, видимо, еще не пришло.

Маша вынуждена была признать, что ребята в классе в большинстве нормальные. Во всяком случае, в той его части, что выкристаллизовывалась вокруг Инги, Гофманов и иже с ними. Прежний, питерский ее класс был, пожалуй, более дружным, монолитным, сплоченным вокруг четкого ядра, и она была в его центре. В новом, московском существовало два явных полюса. Но в том полушарии, к которому притянуло ее, отношения и принципы существования, сама атмосфера были иные – чище, что ли. Здесь верховодили девчонки, они задавали тон, нормы, правила, они, если кто-то «зарывался», вершили суд, и суд этот был страшнее выволочек Мамы-Оли.

Теперь Машу все чаще приглашали в гости, на «дни варенья», которые случались в компании, или когда народ так просто заваливал к кому-нибудь после школы. Чаще всего она застревала у Инги. Они на пару вымучивали домашние задания, а по утрам встречались в районе арки, прорубленной ровно в середине Машиного дома, чтобы вместе ехать на метро в школу. Маша уже перебывала, не всегда, правда, с большой охотой, дома у Ольки, Максима и даже у Вадика под неусыпным контролем Леночки. Леночка все еще побаивалась за своего долговязого кавалера и четко отслеживала каждый его снайперский взгляд, если в прицеле, не дай бог, оказывалась Маша. Но Вадик пока вел себя хорошо, Маша не подавала никаких поводов, и Леночка даже отважилась пригласить ее на собственный день рождения.

Рита надавила на пульте красную кнопку самоуничтожения, и экран телевизора послушно перешел в режим демонстрации «черного квадрата» Малевича. Она направилась в свою комнату, надела обруч наушников, привязанных к музыкальному центру, и вскрыла учебник физики. Контрольная, угроза которой нависала еще с прошлой недели, теперь стала не просто фактором морального давления на идейных врагов физики, к которым Рита относила себя. Сегодня эта самая контрольная была объявлена неизбежным завтрашним злом. Рита пересчитала хрустящие, девственные страницы, которые следовало преодолеть на пути к свободе, и с обреченным чувством углубилась в первую.

Бесцеремонный призывный телефонный звонок ворвался в комнату, когда она была уже на четвертой строке, включая название параграфа. Заранее раздраженная, что ее оторвали от столь увлекательного занятия, Рита, свесив наушники ожерельем на шее, прижалась ухом к трубке.

– Ритик, привет! Мне надо тебя увидеть!

Вот так, без «извини», без «как твои дела». «Мне надо тебя увидеть!»

Две недели не появлялся, не звонил. Пропал без вести. А теперь объявился живой и невредимый. И ему надо ее увидеть. Ему надо… А когда ей было надо?.. Где он тогда был? После лета они встретились один только раз. Она возненавидела телефон, который попугаем говорил какими угодно голосами, только не его голосом. Раньше, если проходило два дня без его звонка, ее охватывала тоска и беспокойство. Он говорил тогда: «Звони сама» – но этого она не будет делать ни за что. Если она ему нужна, если соскучится, значит, проявится. А если ему и без нее хорошо, она навязываться не будет. Но только что ж он не появлялся две недели?.. Конечно, все можно объяснить: занятия, выпускной класс, подготовка в институт… У нее тоже: занятия, медучилище – это не слаще. У нее завтра контрольная по физике. «Ему надо…» Обойдется. У нас собственная гордость.