Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк

Кроме них, в музыкальную шкатулку Евгения Михайловича набились почти все девчонки. Не хватало Наташи, которая помогала Леночкиной маме с чаем. Со своего места на кожаном диване Маша могла наблюдать не всех. Олька Бертеньева вертелась рядом с ней. Она страдала не от испытания классической музыкой – она неплохо в ней разбиралась, – но от необходимости молчать. Каждую смену пластинок она выплескивала фонтан эмоций, порожденных Листом или Рахманиновым. Инга сидела с другой стороны от Маши. Глаза ее были закрыты. Казалось, она спит. Но она слушала – уголки рта ее вздрагивали. Надю Маша не видела. Зато напротив них, опираясь локтями о стол и положив голову на ладони, замер Гарик. Сидеть так ему, наверное, было страшно неудобно. Но у него был красивый профиль. И он сидел к девочкам профилем. Из всех мальчишек Гарик лучше других чувствовал музыку. Маша уже знала, что он неплохо играет на гитаре. Когда-то, в той жизни, до физмат школы, он успел отучиться несколько классов в музыкальной, что давало ему теперь право поправлять не только Олькины комментарии, но и Евгения Михайловича. Наконец, на полу, прислонившись спиной к батарее, сидел Женька Мартов. Инга подошла и потянула его за руку:

– Жень, сядь по-человечески. Вот ведь свободный стул – Наташа ушла.

– Инга, ты не на собрании. Ты нарушаешь права человека на свободу местопребывания.

Инга обиделась и повернулась к нему спиной. Еще несколько раз Надя с Олей поочередно пытались обратить его в свою веру – уговорить вступить в братство сидящих по-людски, но с тем же успехом. Женька, как и Вадик, был не в духе. Девчонки начинали злиться, пока Инга не угомонила обеих:

– Да оставьте вы его в покое. Хочет человек дурака валять – не мешайте. Не видите, что ли: на него «нашло».

– Слава богу. Спасибо за разрешение, – облегченно вздохнул Монмартик.

Забежал Дик. Приземлился было рядом с Женькой, но долго не высидел, еле дождавшись конца пластинки, улизнул в соседнюю комнату, где за компьютером вокруг Макса кучковались остальные мальчишки.

– Папа, а поставь Ванессу Мэй. Да, я знаю, что мама ее не одобряет. Но мы тихонечко. Все-таки сегодня мой день рожденья.

Из глубин письменного стола Евгений Михайлович достал компакт.

– Ванесса-Мэй Ванакорн Николсон. Между прочим, родилась в тот же день, что и Никколо Паганини, правда, почти на двести лет позже.

Электроскрипка в невидимых руках незримой исполнительницы застонала от избытка чувств.

Женя, который до сих пор слушал музыку невнимательно, если вообще слушал, оторвался от своего занятия, словно скрипачка обращалась прямо к нему. Он закусил огрызок икеевского карандаша, которым вырисовывал что-то в блокноте, изредка взглядывая на «девичий» диван. Интересно, что он там рисует? У Жени очень красивые руки – Маша отмечала это и раньше. Ладони узкие, длинные, как у музыкантов, пальцы. Она решила, что он непременно должен на чем-нибудь играть.

За три недели, прошедшие с ее появления в компании, Маша не просто освоилась в новой среде обитания. Она, как юный натуралист, изучала те весьма любопытные виды, которые встретила здесь. Каждый был своеобразен по-своему, и она пыталась уложить все разнообразие собранных Мамой-Олей характеров в подобие системы. В уме она прочерчивала иерархические ветви, связи, зависимости, притяжения, соперничества. Привычка математика. А вот Женька Мартов выпадал из ее схематического строения компании. Кто он и что он, сегодня она знала так же мало, как и в первый день. На фоне всемирного ажиотажа в стане ребят и переполоха в девичьей половине, вызванного явлением в классе новенькой, Женька проявлял чудеса равнодушия. И это при том, что, по Машиным наблюдениям, никого у него в классе не было. Он, пожалуй, даже избегал ее. Эпизод во время танцев у Гофманов так и остался эпизодом. Ребячество, соревнование – баловство, которое уже не повторялось. Маша поймала себя на мысли, что такое безразличие задевает ее, но она погнала ее прочь. Чушь какая-то. Слава богу, хоть от одного не надо отмазываться.

Знаменитый «Storm» затих на протяжно-печальной, вырванной из души скрипачки ноте.

– Весьма чувственно и эротично, – прокомментировал Гарик, взглянув на Машу.

Евгений Михайлович перевел влажный взгляд на лица притихших слушателей:

– Ну, совсем загрустили. Может, хватит на сегодня? Надо выветрить дух печали и уныния.

– Хватит, папуль, хватит. Только шевелиться не хочется, – Леночка по-кошачьи томно потянулась. – Кто бы сейчас взял и на ручках потаскал, как в детстве.

Вадик, на которого был поставлен силок, не пошевелился. Он был весь в ворохе собственных раздумий. Евгений Михайлович подошел к закупоренному окну и вскрыл его, запуская в душную теплынь музыкальной гостиной прохладную сырость дождливого вечера. Монмартик и теперь отказался сменить свое местоположение, хотя особо изворотливые брызги добирались до его альбома. Леночка тронула своего наказанного ухажера за локоть:

– Вадик, а где твой обещанный подарок?

– Что? Но мы же подарили…

– Нет. Твой. Обещанный. Ты знаешь, о чем я говорю.

Леночкин кавалер стушевался.

– Я знаю. Ты его получишь. Но не сейчас же… не здесь.

– Здесь и сейчас. Или это очень неприлично? Это будет условием твоего прощения.

Леночка обежала взглядом еще не успевших разбежаться ребят и объявила:

– Вадику было заказано написать сочинение на заданную тему: «23 сентября – День осеннего равноденствия». Я хочу проверить, как он справился с домашним заданием.

Ей важно было похвастаться перед друзьями.

Вадик выдохнул так естественно-обреченно, что Олька не выдержала и прыснула, но тут же зажала себе рот. Вадик молчал, зацепившись взглядом за темноту, зияющую в приоткрытом окне, как будто ему предстоял нелегкий путь на Голгофу. Наконец, он взвалил на себя крест:

Сентябрь.В твой день рожденьяопять шел дождьСквозь тучнагроможденья —не переждешь.Привыкк осенней хмарии не ропщу.Сентябрьтепла не дарит —в тебе ищу.Вода —трусливой змейкойсреди зеркал.Сентябрькосой линейкойдождь расчеркал.Стихискользят меж строчек —не уловлю.Сентябрь,твой детский почеркя так люблю.Весывсё до минуткисравняли вточь.Сентябрьразвесил суткина день и ночь.Весь миррасколот строгона свет и тьму.Сентябрьведет дорогуопять в весну.Тогданаступит, может,предел вражде…А так,пока все тот жесентябрь в дожде.

Леночка обвила его шею и поцеловала в пересохшие то ли от волнения, то ли от жары губы:

– Вадик, ты – умница. Я отпускаю тебе твои грехи.