Детство (Повесть) - Айбек

— Да, жизнь проходит, и счастливая пора минует в единое мгновение. Теперь дал бы бог Ташу здоровья покрепче, да детишек побольше — вот о чем моя молитва. — Она задумывается на минуту, вздыхает. — Только вот нет у нас ни клочка усадьбы за городом, ни хотя бы двора чуть попросторнее. Ютимся в этом дворике, величиной с ладонь…

— Э-э! — машет рукой дед, не поднимав задумчиво опущенных глаз. — Нашла о чем говорить! Вся жизнь прошла на коне, на верблюде. И в дождь и в снег по горам, по степям скитался. Добывать на жизнь — дело не легкое, эх-хе!.. — И, видимо позабыв, о чем шла речь, продолжает с увлечением: —Лошадь, она, должен сказать, редкостная тварь. Конь в горах, в степи — вернейший друг человека. Так и кажется, что сердце коня бьется вместе с сердцем всадника. Я сам много раз испытал это в своих странствованиях., Даже навоз коня — сокровище. На кизяк ли употребишь его для очага, на другое что. Особенно в дехканском хозяйстве — навоз, что редкостный перл. Слыхал я, будто и у лекарей конский навоз ценится чуть ли ни на вес золота. А кумыс кобылий — из лекарств лекарство. Эх, был бы он сейчас, припал бы к чаше с жадностью — и пил бы, пил!.. Особенно в бою или на улаке конь — бедняга — прямо-таки в ярость впадает. Думается, что и радости в коне больше, чем в человеке. Особенно, если на иноходце едешь — благодать! Коней-орлов, иноходцев повидал я довольно, вспомнишь — и то радостно. Говорят, и у святого Али был конь, Дульдуль, как орел, стремительный. — Помолчав немного, дед вдруг вспоминает о верблюдах. — Однако и верблюд в степи, скажем, или в пустыне, к примеру, что великая река — все ему нипочем, В степи ему довольно сухой колючки. Три дня, четыре дня едешь по пустыне, ни капли воды, а он, бедняга, терпит. Солнце палит, как в преисподней, а верблюду — хоть бы что! Из молока верблюжьего напиток делается, кумран, добрый на вкус. Довольно видал я, довольно пивал. Помнишь, старая, вдруг верблюдица наша разродилась? Ребятишки, женщины так радовались! Что конфетка с бахромой верблюженок был, помнишь?

— Как же, помню. Такой славный был: глаза большие, а сам ласковый, понятливый и такой милый — не налюбуешься, — говорит бабушка, улыбаясь. — И молока верблюжьего довелось отведать.

Глаза деда влажнеют. Он ведет речь дальше:

— Да, только человек, поездивший на верблюде, может знать, чего он стоит, на что он способен. Эхэ, прошла жизнь, как вода, промчалась-миновала. Вспыхнула, блеснула молнией — и погасла.

Бабушка хмурится:

— Э, зачем роптать? Благодарить надо аллаха — восьмой десяток доживаете. Поели, попили, немалые годы пожили…

Дед чуть приметно улыбается, пальцами расчесывая белую бороду:

— Я вообще говорю, старая. Дожить бы, говорю, до свадьбы внуков.

— Ишь, а потом и на невесток внуков посмотреть захочется, — насмешливо кривит губы бабушка. — Старикам всем жизнь сладкой кажется, хочется пожить подольше.

— Дедушка, — говорю я, — вы только и знаете, рассказываете про верблюдов, расхваливаете давние времена. А мне не верблюды нужны, а загородняя усадьба нужна. Смотрите, какая здесь жара, ка в аду. А за городом на просторе — хорошо! Ветерок прохладный подувает. Много воды. Дыней, арбузов много. А винограда и того больше. Была бы у нас хоть маленькая загородная усадьба, я сам насадил бы там самых лучших персиков, черешни, урюка. А потом такого бы винограда завел — залюбуешься!..

Дед задыхается от смеха:

— Э, сынок, о чем это говоришь ты? Простор расхваливаешь. Да кому же и знать прелести просторов, как не мне! Денег нет — будь они прокляты! А на загородный сад деньги нужны, малыш. Вот, когда вырастешь, станешь добытчиком, сам приобретёшь себе за городом райский сад!

Я молчу. Хмурясь, некоторое время прислушиваюсь к разговору деда с бабушкой. Потом, выбрав подходящую минуту, прошу деда:

— На гузаре дыни появились — и такие сладкие! Идемте, дедушка!

— Э-э, оставь, сынок. Дыни еще не поспели, потерпи. Да и денег нет у меня, — говорит дед.

— Отстань! Совсем ты избаловался. Деньги для нас теперь — что яйцо сказочной птицы Анко! — сердито говорит бабушка.

Нахмурив брови, обиженный, я отправляюсь на улицу.

— Что сталось с Ташем? Все ли у него благополучно? Здоров ли он? Боже, пропади оно, это постоянное скитание! — говорит бабушка и тут же поворачивается к деду. — Что вы расселись? Вставайте сейчас же! Хасан-ака приехал, повидайтесь с ним.

Дед прячет под одеяло четки. Говорит.

— Ходил я к Хасану, все благополучно… — И уже тверже: — Странствует он, торгует по степи…

— Три месяца, как он уехал, и ни знака — ни признака от него, от моего единственного сына. Бездушный вы человек! — Мне кажется, что на лице бабушки прибавилось морщин.

Дед отвечает не сразу.

— Не знаю. Когда был в Хумсане, смотришь, смотришь, десять-пятнадцать дней, и уже мчится кто-нибудь с известием. А в Янги-базар уехал — молчит и молчит. — И после небольшой паузы продолжает: — Разъезжает, наверное, по знойной степи детишек ради, ради нас, стариков. Добывать на жизнь — тяжкое бремя, мука, пытка… Муравей и тот постоянно в работе, трудится день и ночь. И человек, к примеру, то же, что муравей. А наше дело — сиди и молись за него в пору каждого из пяти намазов за день. Теперь нам только это и под силу.

Не переставая жужжать прялкой, в разговор снова вступает бабушка:

— Трудные времена настали: за воду плати, за землю плати, налогам и счету нет. Не жизнь стала, а мука сплошная. Этому Николаю, издохнуть ему, до народа никакого дела нет… — Она долго вздыхает и со слезами молит: — Только бы Таш жив-здоров был!..

Глаза деда тоже наполняются слезами. Он с трудом поднимается и, опираясь на палку, еще более сгорбившийся, отправляется к старому Мир-Ахмаду.

Хорошая штука игры. Я шатаюсь целыми днями, играю с утра до вечера. Товарищей у меня много: Кадыр, Агзам, Тургун, Ходжи, Ахмад, Сабир… Кадыр — с виду смирный, но если разозлится, без всякого лезет в драку. Ахмад — озорник и азартный игрок в ашички. Отец Ходжи — чернорабочий, еле сводит концы с концами, но порядочный хитрец. И сын в него пошел. Сабир — маленький, но довольно крепкий и бойкий. И вообще ребят в нашем квартале много, и все они не похожи друг на друга.

Для нас все забава: арба, почему-либо оставленная на улице, ашички, чижик, бег наперегонки. Короче: скучать нам не приходится. Каждый день по нескольку раз мы принимаемся за те же игры снова и снова.

Я, хоть в школу не хожу еще, знаю на память отдельные небольшие стихи корана, кое-какие газели Машраба. Выучить их помогла мне старшая сестрёнка Каромат, и сама же потом удивлялась: «Так скоро и так хорошо выучил, а!»

Всякий раз, когда я повторял заученное, дедушка незаметно прислушивался, а затем после долгого раздумья говорил, обращаясь к матери:

— Сын твой сметливый, Шаходат, грамотеем сделаем этого малого.

— А что ж, будем учить. Только Каромат тоже пусть продолжает учение. Вон Навои, Хафиза читает так, что сердце тает от умиления. И учительница всегда ставит ее в пример.

— Конечно, лучше, если она будет ученая. Девочка — это чья-то жена, но пусть учится. Сам я неграмотный. Спросят «ха», я отвечаю «бе». Таша тоже я самую малость учил, малограмотный он. А внучата пусть будут — грамотеями. Да, пусть учатся! — Лицо дедушки светлеет, он улыбается довольный.

Как-то вечером, ровно через шесть месяцев после отъезда в Янги-базар, в калитку неожиданно входит отец. Мать, бабушка встречают его со слезами. Я несмело обнимаю его.

Дед, здороваясь, снова и снова справляется:

— Как живешь, как здравствуешь, сын?

— Да живем… в степи, — коротко отвечает отец.

На следующее утро дед подробно расспрашивает, как живут казахи, что нового в степи, хорошо ли перелетовали овцы-козы. Отец отвечает лишь короткими «да», «нет».

Дед, понурившись, умолкает. Потом поднимает голову, спрашивает:

— Сколько побудешь дома?

— Три дня, — твердо отвечает отец.

Бабушка говорит сквозь слезы:

— Пусть сопутствуют тебе, сынок, радость и удача! Где бы ты ни был, был бы ты здоров и невредим. Пусть голова твоя будет тверже камня! Я молюсь за тебя в пору каждого из пяти намазов. Будь осмотрителен, сын мой. Дурных людей много, беги от них дальше. Держись ближе к своим. Будь здоров и невредим, поручаю тебя аллаху!.. — Всхлипывая, она встает и идет на кухню к матери.

Дед, молча выжидавший, опустив голову, принимается наставлять сына:

— Недругов много, они есть всюду. Дружи только с достойными. Води знакомство с казахами. Казахи — народ добрый, отзывчивый. Мне часто приходилось иметь дело с ними, они любят мир, спокойствие, — особо подчеркивает дед. — Не груби, будь ласковым, обходительным. Я знаю тебя, дерзок ты очень. И попировать непрочь, знаю.

Отец нетерпеливо перебивает.