Детектив Шафт - Эрнест Тайдиман

Левую часть тела будто обожгло, он закачался, как от ветра, и его автомат дал очередь по удивленным миндальным глазам. Потом врачи говорили Шафту, что он должен был умереть еще на борту вертолета, подобравшего его в джунглях, в лучшем случае – на перевязочном пункте, куда его сначала доставил вертолет. После операции в госпитале, когда хирург разрезал его, быстро-быстро сшил развороченные кишки и снова зашил, ему сказали, что он очень живучий сукин сын и, похоже, выкарабкается.

Шафт усилием воли пресек поток воспоминаний, натянул бандаж и тренировочный костюм, выскочил из раздевалки и помчался через две ступеньки наверх, в спортивный зал. Он мотался по треку, потом лазал по шведской лестнице, потом снова перешел на трек, и так пока спортивный костюм не намок от пота и не облепил его, словно полиэтиленовая пленка, сердце не заколотилось о ребра, грозя взорваться шрапнелью, а дыхание не превратилось в визгливый хрип. Обжегшись под ледяным душем, он плюхнулся в бассейн, где отдал свое усталое тело на милость искусственных волн. Затем Шафт почувствовал, что пора: он больше не может быть без нее.

– Да-а? – пропела она в домофон. – Кто там?

– Это Джон.

Замок зажужжал, Шафт толкнул дверь и вошел в вестибюль старого кирпичного дома на Западной Двадцать первой улице.

– Джон, – шепотом воскликнула она, – о, Джон! – Это был скорее возглас облегчения, чем радости. – Я читала о тебе. В семь часов говорили в новостях, что...

– Тс-с...

Сейчас она была просто собой. Красный балахон и оранжевый парик лежали в гардеробе. Это была высокая, хрупкая, длинноногая девушка с копной пушистых каштановых волос. Впервые увидев ее, Шафт решил, что она похожа на английскую актрису: не вполне миловидна, зато потрясающе красива. Сейчас на ней было только ярко-голубое мужское пончо, едва доходящее до бедер.

– Тс-с... – шипел Шафт, обнимая ее и зарываясь лицом в мягкие волосы пониже правого уха. Его легкие наполнились жасминовым ароматом ее мыла.

– Я волновалась.

– Не надо.

– Но я...

Он залепил ей рот поцелуем. Его руки, скользя по ее спине, ласкали ее мускулистую худобу, щекотали выпирающие позвонки. Щекой он чувствовал что-то влажное: это могли быть слезы из ее серо-голубых глаз или тоник. Она сняла дневной макияж, и ее лицо засияло свежестью и белизной. Она прильнула к нему, дрожа всем телом. Ее горячие пальцы бродили по его лицу, шее, плечам и повсюду сеяли огонь.

– Элли, киска моя, – хрипло простонал он, оторвавшись от ее рта. Его губы скользнули вниз и жадно впились в нежный треугольник у основания шеи, и она, закрыв глаза, запрокинула голову. Она вся – от ягодиц до маленьких круглых грудей – страстно и призывно извивалась в его руках.

Он почувствовал, как ее пальцы спускаются вниз, расстегивают пуговицы рубашки, пощипывают кожу у него на груди, на животе, теребят ремень, проникают дальше. Она кусала, целовала, лизала мочку его уха, торопя его.

– О, какой ты жаркий... жаркий... жаркий... – Ее шепот перерос в стон. Ее руки обвили его шею, ноги – его ноги, и она повисла на нем, положившись на силу его рук и плеч. Она отдавалась ему.

Шафт одним мощным толчком насадил ее покорное отзывчивое тело на свою твердую плоть и так перенес на кровать, где, единые в своей страсти, они начали ритмично пульсировать.

– О, Джон! – кричала она. – Давай, давай, давай!

Час. Два. Время уплывало незаметно, как во сне. Шафт лежал на ее широкой длинной кровати, курил сигарету "Парламент" и смотрел на лучик света, пробившийся в щелку жалюзи. Он думал о том, как она умеет отдаваться, и еще о том, что ему пора вставать, одеваться и уходить.

– Я хочу спать рядом с твоим горячим телом, – сказала она тихо и сонно, – я хочу чувствовать тебя там и держать твою руку.

Напротив находилась епископальная семинария. Интересно, размышлял Шафт, что было бы, если семинаристы увидели бы их сплетенные тела, услышали бы ее слова? Они просто удушились бы в своих узких белых воротничках, вот что.

– Я постараюсь вернуться. У меня назначена встреча с клиентом в полночь в моем офисе. Я постараюсь побыстрее.

Она должна понять, а если не понимает, то должна принять. Он не мог объяснять ей, что придет Нокс Персон. Она должна смириться. Наверное, его слова и тон, которым он их произнес, показались ей достаточно убедительными, и она сказала:

– Хорошо. Когда вернешься, сразу меня разбуди.

Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Шафт подождал, пока она крепко уснет, и только тогда встал.

Глава 3

Нокс явился вовремя. Без звука отворив дверь, он вкатился в офис, огромный и тихий, как локомотив с выключенным двигателем. Шафт подивился способности тела таких внушительных размеров бесшумно передвигаться в пространстве. В мире, где сосед стучится в дом посреди ночи, чтобы занять у тебя чашку свежей крови, это считается искусством. Но совершенства в нем обычно достигают люди приземистые, то есть те, что ближе к земле, которую они хотят прикарманить. Сам Шафт был далек от совершенства. Он был проворен и силен, но вот хладнокровия ему недоставало. Он позавидовал Персону.

Тем временем король рэкета, взгромоздив свой гигантский круп на облезлый деревянный стул, восседал на нем с видом повелителя Вселенной. Шафту это пока ничем не грозило. Персон не сидел бы сейчас перед ним, не потерпел бы его наглости и расправы со своим человеком, если бы не хотел по какой-то причине видеть его живым. Так что это за причина?

– Вы здесь один? – спросил Персон.

– Один.

Задавать встречный вопрос не имело смысла. Люди Персона, Шафт знал, уже рыскали повсюду: на Таймс-сквер, на прилегающих улицах, в коридоре и даже на пожарной лестнице позади здания. Персон был вроде монарха или папы римского – его всегда сопровождала свита. Слишком многие жаждали его смерти.

Шафт поискал на лице Персона глаза, но не нашел: так глубоко они были запрятаны в складках жира. Его бритый бычий черен блестел, массивные челюсти вокруг полного рта устрашающе шевелились, пережевывая жвачку. Нокс Персон самой природой был создан для преодоления непреодолимых преград.

– Жаль, что мы не встретились раньше, – сказал Персон. – Понимаю, вас это разозлило. Это была ошибка. Моя.

– Есть много незнакомых людей, которые меня бесят.

– И вы так взбесились, что не сможете со мной работать?

– Если вы платите, как всякий другой клиент, то почему бы и нет?

– Я плачу.

– Ладно. Чего вам надо?

Шафту все никак не удавалось отыскать его глаза. Один раз они проблеснули у переносицы под тяжелыми надбровными дугами, за которыми начинался голый череп, и тут же погасли в черноте лица.

Рассматривая фигуру сидевшего напротив человека, Шафт чувствовал, как остывает его гнев. Что толку злиться? Самая дикая ярость не могла бы поколебать эту слоновью тушу.

– Чего мне надо? Мне нужна моя девочка.

И Шафт понял, почему на черном лице Персона не видно глаз: его веки были плотно сжаты. Он силился удержать слезы, которые при последних словах все равно выступили и заструились у него по щекам. Шафта охватило чувство, что сейчас в его убогой конторе свершается историческое событие. Нокс Персон, который, несмотря на неисчислимые тычки и оплеухи, выпадавшие ему за годы бандитской карьеры, всегда пер вперед как танк, чья толстая шкура не ведала боли, – плакал!

Шафт был поражен:

– Мистер Персон...

Досадливо отмахнувшись от его слов, Персон полез черной лапой куда-то в складки черного костюма и вытащил хрустящий белый платок величиной с простыню. Он вытер слезы, засунул платок обратно и достал из нагрудного кармана длинную зеленую сигару. Ритуал раскуривания сигары всегда завораживал Шафта.

Персон снял целлофан и ленточку с надписью "Havana Upmann" – марка сигар, популярных еще до Кастро и ставших впоследствии очень редкими и дорогими. Персон, конечно, не стал откусывать кончик и, к удовольствию Шафта, извлек из нагрудного кармана маленькие золотые ножнички. Шафт даже испытал внезапное желание наклониться и дать ему огонька, но Персон не нуждался в этом. У него были свои спички. Он закурил, положил обертку и отрезанный кончик в пепельницу, а тем временем над его блестящей лысой головой поднимался канцерогенный нимб.

– Вы еще молоды, мистер Шафт, – сказал Персон, – но понимаете, что вам следует забыть о том, что вы видели.

Шафт кивнул. Он никогда этого не забудет.

– Вы ведь знаете, кто я такой. Возможно, вы знаете и мою девочку.

Шафт задумался. Андероцци говорил, что у Персона была жена, которой он звонил из туалета, но о девочках он ничего не говорил. Какая-нибудь его любовница-стриптизерша? А что? Старый хрыч вовсе не такой старый.

– Нет, не знаю.

– Может, вы просто не знаете, что она моя. Она это не афиширует. По большей части пользуется фамилией своей матери. Ее зовут Беатрис Томас.

Шафту это имя ничего не говорило. Он уже собирался записать его в ежедневник, лежавший на столе, но вовремя спохватился. С такими людьми, как Персон, опасно вести записи. Вместо этого он принялся грызть колпачок ручки.