Меч и его палач - Татьяна Мудрая

Вдруг – уже почти на подходе к Вольному Дому, – меня окликнули из-за древесного ствола:

– Хельмут! Постой!

Это был дед. Грузный, темный, даже во тьме легко узнаваемый и совсем незнакомый.

– Так и знал, что здесь тебя перехвачу, – говорил Рутгер с легкой одышкой. – Кроме тебя и меня, никто ее не знает, этой моховой стежки.

– Перехватишь?

– Ну да. Слушай, тебе домой нельзя. Они тебя с раннего вечера сторожат. Моя удача – думали, я мальчишку быстроногого вышлю. А я сам.

– Кто – они?

– Сьер Филипп и стражники из магистрата. С ними колдун, знаешь, из тех – рутенских меканикусов.

Это из-за Гиты. Из-за того, что я в ней угадал. Но как…

– Говори подробнее, дед. Мальчик сделал то, что я просил, – ну, с той грязной ветошью в бане?

– Дурак ты. Это было не в тряпье, а в теле. И семя, и завязь. Ох, ну какого святого хрена тебе понадобилось брюхатить сэнию Марджан? В тебя что, за всю твою поганскую жизнь не вложили тех понятий, что беременную казнить уж никак не положено?

– Она знала, – ответил я почти спокойно. – Я – нет.

Мне сразу стало как-то без разницы.

– Этот Филипп, он что – думал, я их рутенские проблемы в белых лайковых перчатках решать буду?

– Не ведаю, что там вы оба думали, только сейчас всё куда хуже, чем было раньше. И ты преступник, и на мне воровское клеймо пропечатал. Как на потворщике. Если они тебя поймают, мы с Лойто сами тебя на плаху положим, чтобы оправдать семью.

– Погоди, – мысли мои разбредались, как овцы без пастуха. – Ты ведь меня уже сам поймал, так веди, что ли.

– Скотина. Из-за ваших с отцом дел мне что, без истинного наследника роду остаться? Одному из-за титула его клятого вернуться к делу запретили, другого мне вручили с такой миной, будто дворянскую блевотину отдают…

Нет, он меня точно словил: ухватил обеими руками и уткнулся лбом в плечо.

– Уж так-то мне, сучку старому, твоя смерть занадобилась, можно подумать.

– Дед, – говорю я, – куда же нам теперь?

Он отстраняется, выпрямившись.

– Мне домой, тебе поглубже в чащу, – отвечает он твердо. – Лойто никаких зацепок им не даст – с невестой был, она это подтвердит с готовностью. В нашей с ним общей спаленке прятались, пока ты гостью обихаживал.

Какой он молодец, мой дедусь. Мало говорит, много делает.

– Тогда прощай, что ли, – говорю я. Внутри у меня полная немота.

– Погоди, – дед оглянул меня с ног до головы. – Меч твой ненасытный – это ж он тебе и нам всем подляну вчинил. Сотая смерть – и клинок против владельца поворачивается. Забыл, что ли?

– Я в это уже не верю.

– Зато оно в тебя верит, как говорится. Да ты пойми: с мечом ты фигура заметная, без него – бродяга, каких дюжина на десяток, – говорит мой старый мейстер.

Без него… И без дареной накидки.

Я это понял. И еще как-то понял вдруг, что Филипп с компанией не за мной даже пришли, а за той мантией. Сэниа Гита – лишь зацепка.

– Хоронить такой клинок, как мой Торригаль, – это очень сильный обряд надобен, дед. В него еще часть Гормовой души вместе с обломком попала. Рутгер пожимает плечами:

– Верно говоришь. Двоедушен и вдвойне кровопийца. Нет, мое-то какое дело? Сам нашкодил – сам и выправляй. Вот, я тебе даже кирку принес. Не встреть я тебя – от наших общих знакомцев пришлось бы, глядишь, ею отбиваться.

Он бросает кирку мне под ноги, вздыхает – и поворачивается ко мне спиной.

– Прощай, дед, прощай, мейстер, – тихо говорю я.

Он внезапно оборачивается и говорит строго:

– Сьера тоже не вини особо. Филипп тут разок обмолвился, что Рутен стоит промеж двух миров и черпает из обоих – из прошлого и из будущего. Только двоякой кровью и может удержаться. Из вены и из чрева.

Я как бы не слышу, что он сейчас мне сказал, но запоминаю куда более, чем слышал. Прошлое, будущее, движение вместо покоя. Кровь и семя.

Тут мы расстаемся, наконец.

Снова я двигаюсь по серебряному лесу, замершему в свете колдовской луны. Близко к полуночи, далеко от цели.

Мне предстоит совершить над мечом бесстыдство одиноких похорон. Без родичей и свидетелей, без членов нашей гильдии, что сказали бы Торригалю слова прощания и утешения.

В этом лесу не так много вековых дубов. Но каждый стоит на отшибе заметен.

Черная береза. Ясень. Бук. Этих слишком много.

Самое видное дерево здесь – липа. Цвет как брызги медовой росы, в течение двух июльских недель «лунным светом пьяны липы», как говорил поэт. Ныне они все готовятся отцвести, кроме одной – самой старой. Почти столетней. И раскинувшейся посреди своих детей и внуков.

Я останавливаюсь, слагаю с плеч ношу. Начинаю рыть землю у корней остро заточенной киркой. Земля подается легко, но кирка – не заступ, отгребать приходится руками.

Наконец, готова широкая, хотя и не такая уж глубокая яма. Теперь нужно завернуть Торригаль.

В плащ? Я даже достаю его.

Ну уж нет.

Может быть, надеть на рукоять амулет «Куриного бога»? Получится что-то вроде бубенца, какими, будто темляком, украшают мечи правосудия.

Тут меня осенило: если даже Торригаль и навел на меня беду, то именно Гитин талисман уберег от напрасной смерти. Нет, отдавать «бога» я не стану.

Снимаю грубую красную куртку, расстилаю вдоль всего Торригаля, одетого в ножны, и благоговейно заворачиваю его. Он кажется мне теплым и слегка трепещущим, будто его изнутри согревает выпитая кровь.

Теперь опустить на самое дно…

Нет. Снова не так.

Зачем-то я наряжаюсь в мантию, причем обернув ее наружу парадной алой стороной, и становлюсь на колени перед моим мечом.

– Прости, Торригаль. Сто смертей на нас обоих. Я не хочу, чтобы ты впредь стал убийцей одних невинных, – говорю я вслух и продолжаю от всей своей скорбной души:

«„В руки мои предай себя. Не упрекай меня за зло, что я невольно причинил тебе своим безрассудством. Ибо я желал нам обоим только добра. Свидетелями моих помыслов, слушателями моих речей да будут все славные клинки прошлого, настоящего и будущего!“»

Господи, что я такого сказал?

Потому что в ответ на мой зов из-за толстенных стволов выступают серебристые тени, и я с благоговейным страхом поднимаюсь с колен, чтобы их приветствовать. И читаю их имена и историю в стальных мыслях существ, которые отчего-то подобны людям своей одеждой и плотью.

Два великих меча готского героя Сида, Колада и Тизон. Сид хотел подарить их зятьям, но те весьма скверно обошлись с его дочерьми, и он забрал свои мечи с великим для них позором.

Дюрандаль, франгский клинок женского пола, что вместе с великим Роландом бился в Ронсевальском ущелье и был им сломан, чтобы ему не достаться сарацинам. Однако поскольку там оказались не сарацины, а охочие до разбоя баски, этот славный меч на деле остался целехонек.

Зульфикар, «Исполненный шипов». Меч ханифа ханифов Мухаммада. Репутация его в обществе (чьем обществе, спрашиваю я себя) безукоризненна. Хотя ему практически не приходилось проливать кровь, но из него сотворили мощнейший символ правой веры, и это дало ему поистине огромную силу.

Меч короля-медведя Артура или Артоса, легендарный Каладболг, то же Калибурн, то же Экскалибур. Дар королю от Девы Озера, которая снова взяла его к себе под воду, когда тяжко раненного короля бриттов увезли на остров Авалон, «Яблоневый Сад». Там он и почивал – пока не явился на зов.

Катаны страны Сипангу. Когарасу, или «Вороненок», откованный мастером Мурамасой, «Колокол Луны», дитя Масамунэ. Когда между людьми возник спор, клинки какого мастера лучше, этих двоих воткнули в гальку на дне резво бегущего ручья. По воде плыли осенние листья…

И замечено было, что лезвие Вороненка разрезает каждый лист, что гонит на него течение, лезвие же Колокола Луны отклоняет от себя все листья, не желая даже в такой малости причинить напрасную смерть. И было решено, что мечи Масамунэ превосходят мечи Мурамасы оттого, что не падки на убийство.

Нукэмару, «Самообнажающийся», родом тоже из Страны Восходящего Солнца. Он прославился тем, что всякий раз покидал свои ножны, когда его хозяину и семье грозила опасность.

А чуть поодаль от всех – страшный черный горбун. Клинок Аттилы, гуннского «Бича Божьего», в древние времена занесенного над рутенской землей по имени Эуропа. Меч бога Ареса, или Марса. В сражении с римлянами на Каталаунских полях оба потерпели поражение, и хозяин, и его меч: Аттила был разбит, клинок оказался сломан. Что из чего следовало – загадка для историков. Позже меч славнейшего из гуннов был перекован и положен в его гробницу.

Девять славнейших боевых клинков будут восприемниками моего Торригаля…

– Обладатель незримого королевства, зачем ты вызвал нас из небытия? – звенящим голосом спрашивает Калибурн.

– Я не король, я палач, – отвечаю я, поднимаясь с колен.

– Каждый владыка изнутри палач, каждый палач – владыка справедливости Аллаха, – отвечает мне Зульфикар. – Говори, что надо тебе, и мы выслушаем.